Мечник. Око Перуна - Вадим Долгов

– Никак не могу взять в толк. Отец дьякон преизлиха меда отведал. Путается. Вроде бы кто-то вызывает тебя на бой, какой-то человек, там, внизу, у помоста.

– О, бой? Так что же ты молчишь? Как бы этот человек не расценил мое промедление как признак трусости. Что за люди! Так ли честь конунга хранят?

– Надо же разобраться сначала!

– Да чего там разбираться! – В жилах Харальда тоже было немало меда. Но действовал он на него не так, как на дьякона. Есть люди, которых от выпитого клонит в сон, есть такие, которым непременно хочется поговорить, есть такие, кто начинает испытывать необъяснимую любовь ко всему миру, а есть такие, у которых хмель вызывает непреодолимое желание заехать кому-нибудь по морде. Харальд принадлежал к последнему разряду. Кровь бросилась ему в голову. Он, выхватив меч, стремительно сбежал с помоста, увидел дожидавшегося его Илью и без предупреждения кинулся на него. Застать врасплох колохолмского воеводу было крайне трудно. Но у Харальда это едва не получилось. Илья заметил занесенный над ним клинок в самый последний момент. Еще чуть-чуть – и дамасская сталь разделила бы одного большого воина на двух, малость поменьше.

Илья увидел налитые кровью глаза конунга, перекошенный рот и грозно сдвинутые брови. Голова, на которую со свистом опускалось лезвие меча, еще ничего не успела понять. Спасли руки и боевая выучка. Увесистый кулак Ильи с треском врезался в раскрасневшуюся физиономию варяга. А кулак-то у Ильи был размером с головку годовалого ребеночка. Накрыл сразу пол-лица. Потрясенный ударом, Харальд отлетел на сажень. Меч чиркнул по песку. Сам конунг со всего маху грянулся седалищем в песок. Будь перед Ильей человек менее крепкий, на площади могло бы свершиться смертоубийство. Но голова Харальда была, похоже, чугунная. Он сидел, потирая ушибленный глаз, который стремительно превращался в синюю дулю, и недоуменно таращился по сторонам. Наконец его взгляд сфокусировался на Илье, который стоял на прежнем месте, расставив ноги и заложив руки за пояс.

Между тем с помоста ссыпались привлеченные шумом дружинники Харальда. Хмурый Эйнар держался за рукоять меча, переводя взгляд со стоящего Ильи на сидящего Харальда. Если бы у Ильи в руках было оружие, старый викинг немедля бы кинулся в бой. Но Илья стоял совершенно спокойно. Его меч висел на перевязи. Меч Харальда валялся на песке, глаз окончательно заплыл.

– Что случилось, Харальд-конунг? Почему ты сидишь на земле, а твой меч лежит рядом? И что это такое у тебя с глазом?

– Эйнар, ты, как всегда, оказался прав. Нужно было разобраться. Кулак этого человека подобен молоту Тора. Я, признаться, не понимаю, что произошло.

– Зато я понимаю. Этот русский человек без меча, одной голой рукой уложил вооруженного мечом викинга. Вот что бывает, когда кто-то пьет слишком много меда на пиру. Если наши предки в Асгарде видят нас, то золотые своды Вальхаллы в опасности. Они могут рухнуть от их хохота.

– О да, Эйнар, когда я буду такой же старый, как ты, я стану таким же мудрым. А пока хотелось бы в самом деле узнать, что нужно этому важному громиле. Гляди, как смотрит. Будто хочет просверлить в моей гудящей голове дыры. Где там Архимед, пусть спросит.

Архимед уже был рядом:

– Не соблаговолит ли господин сказать, какое дело привело его к нашему пиршественному столу?

Илья поклонился Архимеду, сидящему на земле Харальду и всему собравшемуся около них обществу:

– Простите добрые люди, что пришлось непочтительно ринуть вашего славного воина наземь. Но посудите сами – он сам чуть мне голову не снес. А мне голова пока еще самому надобна. Простите также, что помешал пиру. Но я боялся, что иного времени для разговора может и не случиться: вы люди торговые – сегодня здесь, а завтра уж в ином месте.

Архимед перевел. Харальд махнул рукой, пусть-де продолжает.

– Хотел говорить с пресветлым князем варяжским.

– Ты и так с ним говоришь, добрый молодец.

– Так кто ж среди почтенных варягов – князь? Этот? – Илья отвесил поясной поклон Эйнару, на шее которого красовалась золотая цепь, а ремень был украшен драгоценными пряжками.

– Да нет, – Архимед усмехнулся, – собственно, ты уже начал с ним «разговор». Харальд-конунг – как раз тот, кого ты поверг своей мощной десницей.

Глаза Ильи округлились, он порывисто вздохнул, махнул рукой и тяжело склонил голову:

– Эх, что ж я наделал…

Архимед обратился к Харальду:

– Этот русский хотел о чем-то просить тебя, славный конунг. И теперь он опечален тем, что так все получилось.

Харальд между тем поднялся на ноги, отряхнул штаны, оправил одежду и осторожно ощупывал наливающийся кровью глаз.

– Пусть говорит. Начало было захватывающим.

Архимед повернулся к Илье:

– Говори, князь дозволяет.

Илья откашлялся.

– Мое слово о той рабыне, которую славный князь выиграл на честном поединке. Не согласиться ли он продать мне ее за серебро. Или… – Тут Илья запнулся.

– Или что?

Илья собрался с духом и выпалил:

– Или уступить мне ее после поединка, тем же образом, каким сам ее получил.

– Ах вот оно что, «тем же образом»…. Ясно наконец.

– Я воевода колохолмский, по роду – не хуже сарацинского купца. Сразиться со мной – княжьему достоинству не поруха.

– Ясно, славный воевода.

Архимед передал слова Ильи Харальду. Тот сначала ничего не мог понять – он гордился победой в поединке, но успел уже начисто забыть о несчастной рабыне, которую получил в качестве трофея. Когда наконец до него дошло, он хлопнул себя по колену, хохотнул, скривился от боли в разбитом лице и снова засмеялся:

– Я всегда говорил, что, если пустить дело на самотек, решение всегда придет. А иногда и прилетит прямо в глаз. Я не знал, что делать с этой чертовой рабыней. А вот и нашелся доброхот. Забирай! Тем более что ты честно победил меня в бою. Награда по праву твоя! По рукам!

Харальд протянул свою жесткую ладонь Илье.

Тот посмотрел на нее недоверчиво, но, когда грек перевел слова варяга, расцвел улыбкой и хлопнул по ней своей почти медвежьей лапищей.

Фертъ

Между тем воевода пригласил продолжить пир в его хоромах. Пировать в ту далекую пору умели обстоятельно. Блюда сменяли друг друга в чинном порядке. Гость, севший за стол утром, мог закончить трапезу уже за полночь.

Жаркое, птица и дичина, печиво, овощи (овощами тогда, как ни странно, именовали фрукты), орехи, питье: квас, вино, мед чистый, мед перцовый и прочее. То, что было поставлено на столах помоста, было всего лишь легкой закуской пред теми горами снеди, которые ждали гостей в доме Воебора.

Дом этот находился внутри детинца и сам по себе мог бы служить крепостью – просто так не пройдешь даже в базарный день, когда ворота дубовой цитадели были открыты. Харальд на правах особого гостя зазвал Илью с собой. Подхватил под руку и, что-то без умолку болтая на рычащем своем варяжском наречии, хохоча и отсвечивая подбитым глазом, поволок в дом к воеводе.

Илья сначала упирался, но потом пошел – кто бы посмел пренебречь приглашением князя?

Друзья остались ждать на торговой площади. Час тянулся за часом. Народ постепенно редел. Наконец все вокруг обезлюдело, и только веселая маленькая собачка сновала под опустевшими столами, вгрызаясь то в одну, то в другую кость, оставшуюся от пира. Видно было, что это счастливейшее создание на всей Земле. Других развлечений, кроме как сочувствовать собачьему счастью, у Доброшки с Белкой не было. Алеша улегся на лавку и смотрел на облака. Вечерело.

Илья вышел из ворот, когда солнце уже село за горизонт. В небе догорали последние отсветы вечерней зари. Илья был во хмелю, и преизрядно, шагал с трудом, всей тяжестью опираясь на руку той самой худенькой женщины с прекрасными глазами. Позади, держась за подол, топал ее малыш. Удивительно было смотреть: худая как тростинка рабыня вела похожего на гору Илью. Вела и не гнулась, не охала. Кажется, если было бы нужно, так подхватила бы его на руки и несла бы туда, куда нужно, и держалась бы столько, сколько нужно.

У ворот детинца Илью ждали Доброшка, Алеша и Белка. По мере того как торговая площадь опустела, ожидание становилось все более напряженным, а ожидающие – все более хмурыми. Стало заметно холодать.

К тому моменту, когда согбенная под тяжестью съеденного и выпитого фигура Ильи появилась в проеме ворот, Доброшка и Алеша уже миновали ту стадию, когда человек склонен шумно выражать свое недовольство и набрасывается на виновника своих переживаний с укорами. Илью встретили угрюмым молчанием, которое, впрочем, сам колохолмский воевода вряд ли способен был заметить. Он что-то лепетал и охал, пока наконец женщина не усадила Илью на лавку.

Первой нарушила молчание Белка:

– Ну что, Илья, хороши ли были меды у воеводы? Впрочем, чего я спрашиваю, и так видим, что хороши.

Илья с трудом поднял голову, посмотрел на Белку:

– Не надо сердиться, друзья. Серебро – это вам серебро… – язык его сильно заплетался.