Даниил Галицкий - Антон Хижняк

— Со смердами воевать! — хвастливо хохотал он. — Я разгоню их, как собак!

Иванко задрожал от радости, увидев врага, — пришел час сразиться с воеводой! Почти все галичане были пешие — у них было мало коней, — но зато какие это кони! Из конюшни Судислава! Ведь похозяйничали там смерды, как сами хотели. Иванко взял себе самого лучшего коня. И как он теперь пригодился!

Иванко быстро сообразил и сказал своим, что надо делать. Около десятка всадников вместе с ним внезапно вылетают на дорогу и бросаются к воеводе. Все остальные находятся в укрытии и пускают в ход стрелы, чтобы не подоспела помощь к воеводе. «А потом? Потом — увидим», — улыбнулся Иванко и вскочил на коня.

Кони шли медленно, лесная тишина убаюкивает, и воевода углубился в размышления. Бенедикт будет ругаться. Скажет: «Семь дней боялись, не могли прийти на выручку, смердов испугались». От этих мыслей злится воевода, ничего хорошего не сулит ему встреча с Бенедиктом… Воевода едет впереди, несколько поодаль — десять его телохранителей, а войско лентой растянулось позади.

Но что это? Как будто с неба свалились всадники, мчащиеся из Галича навстречу. Видно, посланы Бенедиктом. Воевода всматривается. Кажется, свои. И тут смерды перехитрили его, сбили с толку: всадники были одеты в венгерскую одежду, снятую с пленных. Уже оставалось несколько десятков шагов. Сердце Иванки колотится, вот-вот выскочит из груди. Хоть бы не узнал воевода, хотя бы не удрал! У Иванки все замерло внутри, он уже не замечает, едут ли за ним его друзья, — перед ним только воевода. Ага, все хорошо, не узнал; Иванко взмахивает мечом и направляет коня влево от воеводы, чтобы сподручнее было его ударить.

— Русские! — завопил в испуге воевода.

Этот его истошный крик услышали сзади и поспешили на помощь. Но пробиться сразу к воеводе они не могли — на них ливнем посыпались стрелы; кони взвивались, сбрасывали всадников, топтали их, а из лесу летели новые и новые стрелы.

— Хлоп! Прочь с дороги! — Голос воеводы срывался.

— Нет! Доставай меч. Или ты не желаешь с хлопами сразиться? Не к лицу тебе, зверюга? — крикнул Иванко.

Воевода направил коня на Иванку и хотел одним ударом покончить с ним, но молодой мечник умело отразил удар, мечи скрестились.

— Хлоп? — приговаривал Иванко. — А этот хлоп такой же, как и ты!

Силы были равными. В голове Иванки промелькнула тревожная мысль: долго возиться с этим чванным воеводой нельзя — его маленькому отряду не управиться с войском врага. Иванко усилил натиск на воеводу. Уже несколькими ударами угостил его, но меч каждый раз попадал на хорошо выкованные латы, на шелом. Скрежетало железо, звенели мечи. Иванко был в худшем положении — ни лат, ни кольчуги на нем не было. Но у него было более надежное оружие — жгучая ненависть. Воевода замахивается, хочет ударить Иванку по правому плечу: коварный у него замысел — отрубить руку, и тогда всему конец. Но Иванко разгадал это намерение, дернул за повод, и конь мгновенно отпрянул в сторону; меч воеводы разрезал воздух, сам он потерял равновесие, не встретив сопротивления своему удару. А Иванко уже выскочил с другой стороны и, напрягая все силы, нанес сокрушительный удар, лезвие меча попало в щель между латами, и правая рука воеводы безжизненно повисла.

— Хлоп? Это тебе за хлопа! — загремел Иванко и наотмашь так ударил воеводу, что тот с рассеченной головой мешком свалился на землю.

Тем временем охрана воеводы опомнилась и начала окружать Иванку и его товарищей, да и те, которые были задержаны стрелами, тоже прорывались сюда. Противники смешались, и это сдерживало галицких лучников — они боялись нечаянно попасть в своих. Увлекшийся Иванко ничего этого не заметил, и его с трудом удалось вырвать из окружения вражеских всадников.

Теперь можно было смело стрелять, тем более что венгры растерялись, увидев воеводу убитым. Еще раз выскочили из лесу на дорогу галицкие всадники, только уже не десять, а все, сколько было, — десятка четыре, — и ударили по ошеломленной сотне воеводовой охраны. Но приближались новые венгерские воины, их было много, и не сломить их Иванковым смердам и горожанам. Незаметно для врага Иванко оттянул своих в лес, а там ищи ветра в поле!

На Коломыйской дороге с венгерскими воеводами сразился Теодосий и тоже не мог их остановить, их было больше, чем воинов в отряде Теодосия.

Бенедикт спасся, но спасение это стоило дорого.

…Часть повстанцев не возвратилась домой; их уже приметили, и им пришлось податься на Волынь. А многие спокойно пришли к себе в оселища и в Подгородье. Кто мог предать их? Свои же смерды и ковачи не выдадут, а бояре и тиуны Бенедикта их не видели, они сами попрятались и были рады, что остались в живых.

С болью в сердце, с грустью оставлял Теодосий Людомира в Галиче: хотя и выздоравливал он — победили-таки отраву лекарства Дубовика, — но далеко везти его еще было нельзя.

— Не беспокойся, мы его спрячем. Когда-нибудь снова меч в руки возьмет, — успокаивал Теодосия дед Дубовик.

Но не удалось укрыть Людомира от вражеских очей…

Дед Дубовик ночью перевез его в глухое оселище. Туда никто никогда не заезжал, затерялось оно в балке, в густом лесу. Но Бенедиктовы псы повсюду рыскали вокруг Галича, пока не напали на след. Бенедикт пообещал двадцать гривен тому, кто найдет или выдаст Людомира. Друзья Людомира умышленно пускали слухи, что Теодосий увез его с собой, но Бенедикт не верил этому: он догадывался — не могли забрать тяжело раненного, знал, что Людомир был поражен отравленными стрелами. И не выдавал никто — это же все равно, что самому идти в пасть зверя на верную гибель. Разве потеряли смерды свою честь, чтобы своего же брата продавать?

— Ищите! — требовал Бенедикт от своих приспешников.

Ужом извивался Судислав, выспрашивал у всех, но ответ получал один и тот же: «Не видели, не знаем»; Две недели прошло, а о Людомире не было никаких вестей. Только маленький мальчик проговорился как-то тиуну, что видел, как в лес ехал воз, а на нем лежал большой дядя. Снова стали рыскать повсюду Бенедиктовы прислужники и нашли Людомира в землянке.

…Допрашивал Людомира сам Бенедикт.

Отважный смерд лежал в сыром подземелье под теремом, который построил Владислав. Лежал он на соломе, прикованный к тяжелой дубовой колоде.

— Приведите его! — сжимает кулаки Бенедикт и приказывает зажечь еще несколько больших свечей.

Людомира расковали и поставили перед воеводой.

Руки и ноги великана оставались опутанными железными кандалами, но Бенедикт и сейчас боялся приблизиться к нему.

— Говори: кто поднял смуту? — закричал он издали.

Людомир молчит; он разминает онемевшие руки и ноги, и железо звенит на нем. Присматривается, кто вошел в темницу вместе с Бенедиктом. Стража с оружием, охрана воеводы. А кто это сидит в темном углу, за Бенедиктовым креслом? Сидит нахохлившись и опустив голову, прячет лицо в тени. А! Да это же латынщик, поп, который велел бесчинствовать в русских церквах! Людомир силится догадаться: зачем этот поп пришел сюда? Ага! Видно, исповедовать его. Но почему же не позвали русского попа? Людомиру и невдомек, что не затем пришел сюда этот смиренный с виду человек, что это не простой поп, а посланец Римского Папы, этого злобного волка, стремящегося окатоличить Русь. Разве мог знать Людомир, какой приказ дал Папа своему посланцу — легату Генриху? Откуда ему было знать о тонком коварстве Папы? Откуда он мог узнать, что Папа все разрешил своим подчиненным — уговаривать словом, благословлять крестом, убивать мечом, сжигать на огне?

— Говори! — протяжно повторяет воевода и оглядывается.

Монах, одетый в длинную сутану с капюшоном на голове, перебирает четки. Он наклоняется к Бенедикту и что-то шепчет ему, тот кивает головой и обращается к Людомиру с тем же вопросом.

А Людомир продолжает молчать, сверля своего мучителя потемневшим от гнева голубым глазом. Почему поп сидит молча? Спросил бы, кормят ли здесь? Людомир всматривается в каменное лицо католика. Заметив, что узник наблюдает за ним, католик закатывает глаза и складывает ладони. Людомир думает: «Поговорить бы хоть с этим попом, хоть бы допрашивал он, ласковый человек, не то что этот зверь Бенедикт». Монах бы понял душу Людомира.

— Говори! — срывающимся голосом снова приказывает Бенедикт.

И снова никакого ответа. Монах опять что-то шепчет Бенедикту.

— Ты будешь говорить? — не выдерживает воевода немого сопротивления и пронзительно визжит: — Говори!

Но Людомир склонил голову к плечу, словно задумался. Монах поднялся и приблизился к узнику.

— Скажи, брат мой, — тихим, приятно-ласковым голосом произносит он, благословляя Людомира крестом.

— Скажу, — после раздумья говорит Людомир.

— Скажешь? — завертелся на месте обрадованный Бенедикт.