Позови меня… - Ульяна Соболева

Я вдруг поняла, что мне это напоминает ресторан. Шведский стол, где гостям вместо закусок предложены живые люди, которые прекрасно понимают, зачем их сюда привели, и не сопротивляются. Они смирились. Они знают, что они НИКТО. Только сейчас я осознала истинное значение этого слова, когда увидела пустоту в глазах той девушки. И затем в глазах других жертв. Я хотела броситься вон оттуда. Прочь. Я задыхалась и спотыкаясь пробиралась куда-то, падала на пол и в ужасе отползала в сторону, натыкаясь на тела или на совокупляющихся нелюдей, которые устроили пиршество секса, крови и смерти. Пока не поднялась с колен и не застыла в очередной раз, на секунду задохнувшись от радости, — я увидела Нейла и с ним еще двоих мужчин. С облегчением вздохнула.

Мне захотелось закричать и позвать его, но я словно потеряла голос. У меня была одна надежда, что он заберет меня отсюда. Какая-то глупая, идиотская надежда. Я ошибалась. В очередной раз. Зачем тому, кто намеренно меня сюда привез, забирать меня отсюда? Нет. Это не вкусно… Он ради этого привез. Чтоб показать, что он такое на самом деле.

Нейл бросил на меня мимолетный взгляд, без всякого интереса, а потом повернулся к танцующей позади него одной из стриптизерш и поманил ее пальцем. Она покорно подошла к нему, сверкая алебастровым телом, натертым блестками. Очень красивая, точеная, как кукла. Нейл резко опустил ее на колени, надавив на плечи, схватил за подбородок и заставил посмотреть на себя. Я судорожно хватала ртом воздух, чувствуя, как легкие раздирает от желания закричать. И в голове… там странное ощущение дежавю… только сейчас все иначе, потому что происходит на самом деле.

А потом я услышала другой крик. Первый крик жертвы. Она кричала так, что у меня закладывало уши. Девушка извивалась на полу и рыдала, хрипела, просила, но продолжала смотреть Нейлу в глаза. По ее щекам текли слезы, и я видела, как она, обезумев, раздирает свою кожу на лице ногтями. Я тихо всхлипывала и тряслась. Смотрела и понимала, что она сходит с ума от дикой боли, но не от физической. Нейл мучает ее мысленно. Я не хотела знать, что именно он делает с ней.

Он вдруг поднял на меня взгляд, удерживая девушку за светлые волосы, и я содрогнулась, когда увидела, как трепещут в наслаждении его ноздри и как сверкают глаза, в которых, плещется бездна — та самая бездна, которую я так звала. Он получает удовольствие от ее боли и не скрывает этого, он ее поедает. Это его блюдо на этот вечер. И ему вкусно вдвойне. Потому что жрет нас обеих. Ее боль и мой страх одновременно. Настоящий страх, теперь уже не состоящий из догадок, не эфемерный. Нейл снова перевел взгляд на девушку, и та громко закричала. Но в этот момент он сжал ее скулы, поглаживая щеку большим пальцем, и подал ей нож. Он улыбался… какой-то новой для меня улыбкой, а она рыдала и шептала «пожалуйста»… А потом я увидела то, чего никогда не забуду. Никогда в своей жизни. Девушка резала на себе что-то. Резала и истошно кричала, продолжая смотреть ему в глаза. Нейл развернул ее спиной и, дернув за волосы, что-то шепнул на ухо, а я остекленевшим взглядом смотрела на две вырезанные на голой груди буквы НМ, из которых сочилась кровь. Нейл держал ее за волосы и не прерывал зрительный контакт. Она уже не кричала, а скулила и тряслась всем телом. И я вдруг поняла, что он делает, — Нейл забирает последние мгновения ее жизни. Он ее убивает. При мне, извращенно, по-садистски, наслаждаясь моментом. Я заплакала от бессилия и от осознания. От жестокого, безжалостного осознания.

Я могла писать об этом сколько угодно… Как легко описывать ужасы и жесть, когда не видишь этого лично… Как легко быть отстраненно-жестокой, дабы порадовать публику кровавым зрелищем, но сейчас это не вымысел. Это реальность. И это по-настоящему жутко. Это настолько страшно, что мне кажется, я сойду с ума. Как я могла любить это чудовище?

И вдруг погрузилась в темноту. В тот самый момент, когда почувствовала, что от шока у меня отнимаются ноги. Я отключилась. Резко. Быстро.

Глава 13

Мои воспоминания начинались смертью. В этом не было ничего шокирующего, ничего безобразного или отталкивающего. Для таких, как я. Смерть не может пугать того, кто сам же ее и сеет, кто ею живет и питается в полном смысле этого слова. Тогда, правда, еще и не понимал, что я и есть смерть. Смотрел на тела родителей, на то, как их уносят, накрытых черными саванами, которые мгновенно пропитались кровью, потому что телами то, что от них осталось, было очень трудно назвать. И я чувствовал, как сжимаются и разжимаются пальцы моей левой руки. Быстро сжимаются и разжимаются. До хруста в костях и боли в фалангах. Этот признак ярости или сильных эмоций, которые я пытался контролировать, останется со мной навсегда. Потому что это было похоже на бред. Хорошо спланированный. Умело приведенный в действие, но бред, не поддававшийся пониманию. Учитывая то, на кого было совершено покушение. Это не просто убийство императорской семьи и всех возможных наследников. Это открытый вызов системе и тому, кто останется. Остался я.

Такие, как мы, не умирают своей смертью, более того, умирают очень редко. Кто и зачем? В тот момент не имело значения. Я знал только одно — за мной смотрят сотни любопытных глаз тех, кто рад, что я остался сиротой, и никто из них не должен знать, что ребенку с ледяными равнодушными глазами, внушавшими ужас даже слугам, которые его вырастили, больно. Это была моя первая и последняя боль, я похоронил ее глубоко и закопал, зашвырял комьями мерзлой земли проклятого, провонявшего предательством Континента. А точнее, я гораздо позже узнаю название тому чувству, что разворотило все внутренности, заставляя жадно вдыхать отравленный воздух, пропитавшийся запахом покойников. Улыбка Смерти особенно устрашающа, когда навечно замирает на губах тех, кто нам дорог. И пусть это всегда считалось отклонением от нормы, но я был привязан к родителям. Нонсенс. Зверь, истинное чудовище может существовать в стае, но навсегда остается одиночкой. Он не может испытывать никаких эмоций к соплеменникам. Даже если это те, кто дал ему жизнь. Даже они со временем становятся конкурентами в борьбе за еду, за место обитания, за положение в обществе. Сфера чистого, жесточайшего эгоизма, не признающая родственных связей, кроме тех, что несли выгоду.

Только не со мной. Правда, понял я это, лишь когда мысленно попрощался с душами родителей. Выработанные тысячелетиями правила поведения обречены становиться отличительными признаками отдельно взятого общества.

Деус не может чувствовать боль. Деус — высшее существо, не знающее эмоций. Деус императорской крови — хладнокровней втройне.

Я никогда их не откапывал — воспоминания. На протяжении многих лет даже не пытался. На них образовался нарост пыли, инея и кровавой корки, но они не истлели. Оказалось, воспоминания бессмертны. Особенно те, что причиняют боль. У меня их было слишком мало, тех ценных, которые стоило сохранить.

Я убивал бессчетное количество раз сам. Чужая жизнь имела для меня ничтожную цену, а когда собственноручно назначаешь стоимость, то она кажется смехотворной. Мне доставляло удовольствие отнимать жизнь. Это естественная потребность для Деуса, такая же естественная, как поесть, поспать или заняться сексом.

И я не скрывал получаемого наслаждения. Я позволил себе этот недостаток, потому что благодаря ему меня боялись в десятки раз больше, чем других Деусов, а я пожирал чувство паники и смаковал все грани дикого ужаса и боли. По кругу. Я игрался с едой в изощренные игры. И не только с едой. Мне нравился сам процесс, всегда и во всем. Не вкусно просто отобрать душу, не интересно осушить досуха и при этом не вобрать в себя каждую грань страха и боли. Я — гурман, ем не только для насыщения. Более того, я мог бы не питаться долгое время. Высшие Деусы могут достаточно длительное время находиться без еды. Но это не имело смысла. Смертные. Их жалкие жизни не стоят того, чтобы ограничивать себя в удовольствиях. А сам процесс охоты настолько притягателен, что не имеет смысла отказывать себе в нем ради тварей, существующих только для удовлетворения моих потребностей.

Я испытал это наслаждение, когда убил впервые не ради насыщения, а только потому, что мне не понравились воспоминания смертного подростка, который прислуживал в казармах. Я увидел то, чего сам никогда не знал, и во мне проснулась волна ненависти — жадно отобрал его душу, чтобы понять. Вбирал ее в себя, кусками, перед глазами проносились мысли жертвы, фантазии, желания. А я беззвучно хохотал. Нет, мне не было смешно, я, мать его, не понимал, почему у меня, у высшего существа, нет и четверти тех ярких красок в голове, которые я видел у смертного. Никто. Презренная еда, которая живет и дышит только для того, чтобы кормить меня, развлекать и умирать с моим именем на губах. Я с этим вырос, меня так воспитывали, и не только меня. Этот мир принадлежал нам. Никто не задается вопросом почему-то или иное звено пищевой цепочки стоит в определенной последовательности. Мы замыкали ее. Такова иерархия нашего мира, где все принадлежит нам. Парадокс, но все миры, которые я видел, пусть даже мельком, пусть всего пару минут, несмотря на различия в климате, в рельефах местности, в устоявшихся обычаях населявших их существ, все эти миры объединяла одна особенная черта. Жизни достойны лишь сильнейшие. Физически, духовно. Испокон веков. Тот, кто сильнее, тот и определяет устройство того или иного пространства, а также возможность жизни для других.