Сочинский вариант - Михаил Михеев

А высокий все еще не понимал, что произошло, все еще тянул меня за отвороты куртки, да и реакция у него была плоховатая.

Остальное, как говорят, было делом техники.

В школе милиции на курсе нас было всего две девушки, и лейтенант Забродин специально оставался с нами по вечерам в спортзале. «Вы недостаток физической силы обязаны компенсировать повышенным знанием техники…»

Коренастый опустился на землю, обхватив руками колено. Он покачивался взад-вперед и глухо матерился. Высокий стоял согнувшись, опустив низко голову, не издавая ни звука, и я знала, что ему еще не скоро удастся вздохнуть.

Я шагнула к Жаклин.

Она не стала ни защищаться, ни оправдываться. Прижалась спиной к железной стенке гаража. Ее глаза даже в темноте зло поблескивали, как у кошки. Я с мстительным удовольствием вернула ей одну пощечину. Я ударила хотя и безопасно, но сильно, так что сбила ее с ног.

Не оглядываясь, из гаражного тупичка я направилась прямо к телефонной будке, уже зная, кого там найду. Саввушкин, видимо, принял меня вначале за Жаклин, потом запоздало попытался спрятаться. Я обошла будку кругом и встретилась с ним лицом к лицу. Здесь было светло от уличных фонарей, я могла разглядеть выражение страха на его круглой физиономии.

Не знаю уже, что выражало мое лицо, только он качнулся, как от удара.

— Саввушкин…— сказала я.

Висок у меня болел, в голове шумело, и голос чуть прервался.

— Идите, заберите свою шпану. И свою Жаклин тоже…

Я замолчала, боясь, что не сумею сдержаться, и тогда Саввушкину придется плохо… да и я потом пожалею, что сорвалась… Приказ на арест Саввушкина завтра будет подписан, он этого не знал, но я это уже знала. Я сунула руки в карманы, взглянула в его округлившиеся от страха глазки, маленькие, как у хомяка, и ушла.

Висок болел, и щека наливалась болью.

Я присела на уличную скамейку, сгребла с нее горсть опавших листьев, приложила их к щеке. От листьев пахло тополем, пахло землей, они были холодные, и боль вначале усилилась, но я знала, что она утихнет. И когда она утихла, я встала и побрела домой.

Мои часы показывали половину первого. Я постаралась тихо открыть дверь, но Петр Иваныч не спал. Он вышел из своей комнаты в домашней куртке,— он и не собирался ложиться.

В передней горел свет, я запоздала нагнуться к ботинкам.

— Господи!— только сказал он.— Где это вам повезло?

Больше он не прибавил ни слова. Открыл аптечку, достал бинты, вату, соорудил мне большущий, в пол-лица, компресс, замотал дополнительно теплым шарфом.

На кого я стала походить, уж не знаю. Он заставил выпить рюмку «сосудорасширяющего», дал какую-то таблетку, и я отправилась в постель.

Уснула сразу…

Утром, предварительно размотав все шарфы и компрессы, заглянула в зеркало. Конечно, глаз затек, его окружало матовое сияние. Но я ожидала, что буду выглядеть хуже. Видимо, помог компресс, умело поставленный Петром Иванычем.

Я была обязана доложить об этом происшествии. Дозвонилась до Бориса Борисовича. Он порывался было навестить меня, но я его отговорила — не очень хотелось показываться в таком виде.

Целый день просидела дома. Петр Иваныч изображал сиделку возле постели тяжелобольной, я видела, что это доставляет ему удовольствие, и не мешала. А он ни о чем меня не расспрашивал, только временами покряхтывал сочувственно. Днем отлучился на часок, принес полдюжины беляшей — конечно, бегал за ними в пирожковую,— и от товарища — новый номер толстого журнала.

Я весь день читала, ела беляши и чувствовала себя совсем неплохо.

К вечеру опухоль спала. С Петром Иванычем посмотрела международный футбольный матч,— вел передачу Николай Озеров,—а потом отправилась в постель.

3

Ночью внезапно проснулась.

Часы показывали половину второго. Я накинула халат, вышла в переднюю, думая, что, может быть, что-то случилось с Петром Иванычем. Но он сам выглянул из своей комнаты, накинув на плечи плед.

— Это звонили у дверей,— оказал он.— Спросите, кто там?

С детства привыкла открывать дверь, не спрашивая. Так обычно поступал мой отец, хотя он был работник милиции. Мать, наоборот, всегда спрашивала, даже днем. Привычка отца мне нравилась больше.

Я запахнула халат. И, открыв дверь, увидела Бориса Борисовича.

— Евгения Сергеевна, извините!

Я стояла к нему боком, и на мои синяки он внимания не обратил.

— Ничего, здравствуйте, Борис Борисович!

— Вы нужны полковнику.

— Понимаю. Буду готова через три минуты.

— Подожду вас в машине.

Я закрыла дверь, и тут в прихожей появился Петр Иваныч, наспех натягивая домашнюю куртку.

— Наденьте свитер. И шерстяные носки, обязательно. На улице минусовая температура.

Что-то ворча про себя, он направился на кухню. Когда я одетая вышла из комнаты, он уже стоял у дверей, со стаканом горячего чая, который налил из термоса.

— Я тороплюсь!

— Ничего, подождут. Выпейте, а то замерзнете со сна.

Я отхлебнула из стакана. От чая здорово несло коньяком. Я только покачала головой. Петр Иваныч пригляделся к моему лицу.

— Почти незаметно. Не поворачивайтесь к собеседнику этой стороной. Вот, никогда не думал, что товароведение — такое хлопотное дело…

Я сбежала вниз по лестнице.

На улице было темно, хоть глаз выколи! Только лампочка у соседнего подъезда — наша почему-то не горела — освещала заледеневшие, мутно поблескивающие ступеньки.

Машина стояла за углом.

Борис Борисович открыл мне дверку, я, не хлопая, прикрыла ее за собой, и так же тихо мы отъехали от спящего дома.

А случилось вот что.

Дежурный инспектор на вокзале Новосибирск-Главный заметил среди пассажиров гражданина, похожего на Башкова,— его фотография висела на стенде, возле отделения милиции. Но тут объявили посадку, в толкучке гражданин затерялся в толпе. Поезд отошел, инспектор отправился по вагонам и увидел разыскиваемого в тамбуре. Документов у него не оказалось, инспектор сошел с ним на остановке «Барышевокий переезд». Задержанный оказал сопротивление, инспектор — молоденький, неопытный,— схватился за пистолет. Но гражданин сумел вырвать его…

— Сбежал с пистолетом?

— Сбежал, но недалеко. Там охрана, ночной наряд проходил. Словом, держат его.

— Где держат?

— А вот сами увидите. Полковник просил вас привезти.

Мы проехали по ночным улицам города, затем по шоссе. У железнодорожного переезда, в свете фар возник на обочине лейтенант ГАИ. Борис Борисович притормозил.

— К полковнику Приходько?— спросил он.

Лейтенант кивнул и сел на заднее сиденье.

— Через переезд и направо по дороге.

За поселком дорога вышла к лесной опушке. Проехав с километр, мы увидели яркий свет автомобильных фар, выхвативший из тьмы запорошенные снегом сосны.

Фары желтого милицейского «уазика» и «Жигулей» автоинспекции освещали водосток — бетонную трубу, проложенную под насыпью. Труба была около метра в диаметре и метров десять в длину. Оба выхода из нее контролировали сержант и младший лейтенант, причем они старались не показываться в просвете трубы, стояли в стороне. И у того и у другого в руках были пистолеты.

Я выбралась на хрустящую под подошвами мерзлую траву.

— Как в кино!— заметил Борис Борисович.

Да, все это походило на киносъемку. Казалось, что вот в ярком свете прожекторов покажутся актеры и режиссер прокричит в мегафон очередную команду.

Актеров я не увидела, но режиссер был.

В милицейской шинели, в форменной фуражке, низко надвинутой на лоб, привалившись к капоту милицейской «оперативки», стоял полковник Приходько.

Хмуро кивнул на мое приветствие и показал взглядом в сторону трубы:

— Вот, сидит. Отстреливается. У Пилипенко полу шинели прострелил, тот хотел его в лоб взять…

Я уже все поняла.

— Да!— подтвердил полковник.— Хочу, чтобы вы с ним поговорили. В последний раз. Вас выслушает, думаю. Скажите ему, пусть больше не глупит. Все ясно — добегался. Из трубы мы его выкурим, конечно. Лучше ему добровольно выйти.

— Я попробую.

Признаюсь: я помнила совет Петра Иваныча и стояла к полковнику в полупрофиль. Честно говоря, это было наивно — прятать свои синяки, тем более, что Борис Борисович, конечно же, сообщил ему о моих приключениях. Впрочем, в создавшейся обстановке никому не было дела до чьих бы то ни было синяков.

Полковник хотел что-то добавить, но только досадливо махнул рукой.

Я подошла к трубе.

— Куда вы!— остановил меня младший лейтенант.— Он же стреляет.

— Пропусти, Пилипенко!— сказал полковник.

Лейтенант растерянно глянул на полковника и отступил от трубы.

— Вы осторожнее, все-таки…— тихо сказал он.

Я кивнула, давая понять, что ситуация мне ясна и ему нечего беспокоиться. Но лезть в трубу все же не стала.