Колдовской замок. Часть III. Трещина - Кае де Клиари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Камера, куда её бросили, была сырой и холодной. В одном углу виднелся ворох гнилой соломы, в другом стоял широкий приземистый горшок, судя по доносящейся из него вони, служивший отхожим местом. Переднюю стену этой камеры заменяла железная решётка, три другие представляли собой сплошной камень без окон. Благодаря стене-решётке, расхаживающему взад и вперёд тюремщику было видно всё, что происходило в камере, но благодаря ней же в эту глухую нишу проникал свет факелов закреплённых на противоположной стене. Оглядев это новое своё жилище, Анджелика забралась на кучу соломы, обхватила руками колени, спрятала в них лицо и так замерла, пытаясь сохранить остатки тепла, уходящие из едва прикрытого дерюгой тела.
"Не плакать! Сосредоточься!" – приказала она сама себе, но, как ни старалась, в голову не приходило ничего умного и две предательские слезы прочертили мокрые дорожки по её щекам.
.............................................................................................................
– Дон Микаэль, Санчес, Хуан, Эспиноса де Рамирес, де Гонзалес! Вы обвиняетесь в богопротивных деяниях, как-то: сношения с дьяволом, чернокнижье, занятия чёрной магией, покровительство ведьме и надругательство над святыми таинствами Матери нашей, Церкви!
Стоящий перед конклавом судей священник, был внешне спокоен и преисполнен достоинства. На лице его не было видно ни призрения, ни вызова, но оно выражало ясность мысли и уверенность в своей правоте.
– Перед судом Святой Инквизиции, – твёрдо произнёс он, – я полностью отвергаю предъявленные мне обвинения и объявляю о готовности представить доказательства своей невиновности по всем пунктам!
– Вам будет предоставлено слово для оправдания, – прокаркал сухой старческий голос, который принадлежал самому Великому Инквизитору, председательствующему в суде. – А сейчас, суду будут предъявлены вещественные доказательства вашей вины и заслушаны показания свидетелей.
Великий Инквизитор подал знак рукой и в зал, где происходил суд, были внесены книги, изъятые из дома падре Микаэля, его колбы, реторты и даже несколько совершенно безобидных предметов домашней утвари. Обвиняемый священник пожал плечами.
– Не понимаю! – произнёс он. – Ни одна из этих вещей не входит в состав запрещённых ни церковной, ни гражданской властью. Я могу объяснить значение каждого предмета и доказать, что здесь нет ничего такого, что бы имело отношение к ереси или колдовству!
– А что вы скажете об этом предмете, найденном у вас при обыске?
На небольшой столик легла старая, слегка обугленная метла, и при виде этой метлы падре Микаэль заметно вздрогнул.
– Что вы имеете против этой метлы? – спросил он, справившись с собой.
– Сейчас вам покажут! – прокаркал тот же голос и, обратившись к слугам, приказал: – Принесите жаровню!
Приказание было выполнено немедленно, и когда жаровню установили перед судьями на треножнике, один из слуг взял со стола метлу и поднёс её к пылающим углям. Тут же раздался душераздирающий крик, от которого в страхе отпрянули все присутствующие, кроме Великого Инквизитора и падре Микаэля. Как бы ни храбрился дон Клеофас, но, по-видимому, он тоже испытывал боль, и не торопился переходить в небытие, даже из своего нынешнего деревянного тела.
– Этот предмет не принадлежит мне, но я собирался его исследовать, – глухо сказал священник, но теперь его голос не звучал так уверенно.
– Хорошо! Приведите свидетелей.
Двое стражников ввели девушку в длинной дерюжной рубашке. Её спутанные волосы свисали неровными патлами, и почти закрывали лицо. От того что чёрная краска местами сошла с этих волос, они казались седыми. Анджелика шла медленно, с трудом волоча грязные босые ноги, закованные в цепи непомерной толщины и тяжести. Падре Микаэль глядел на эту картину с ужасом и состраданием. Он попытался встретиться с пленницей глазами, но на её лице было отсутствующее выражение, а потухший взгляд, казалось, был обращён внутрь себя.
– Девица, присвоившая себе мужское имя некоего Анджело де ла Барби и отказавшаяся назвать своё настоящее имя, готовы ли вы отвечать, как свидетельница перед судом Святой Инквизиции?
Анджелика не шевельнулась, а на её застывшем лице не дрогнул ни один мускул.
– По всей видимости, нет, – прокомментировал её молчание Великий Инквизитор. – Тогда у меня вопрос к вам, падре Микаэль, узнаёте ли вы это существо?
– Да, – ответил священник треснувшим голосом, – эта девушка пришла ко мне поздно вечером и попросила окрестить своего чернокожего слугу.
– И как же она назвалась при встрече с вами?
– Так же как вы поименовали её сейчас – дон Анджело де ла Барби.
– И вы не угадали её истинного пола?
– Угадал с первых слов, сказанных под моей крышей.
– А вас не смутило то обстоятельство, что к вам пришла девица в мужском платье, поздно ночью и попросила совершить таинство святого крещения в отношении чернокожего язычника?
– Путь в лоно Матери нашей, Церкви, не заказан никому из язычников, независимо от цвета кожи и прежнего вероисповедания.
– И прежних заблуждений, вы хотели сказать? Что ж, ваше рвение было бы похвально, если бы та, которую вы принимали в своём доме, не являлась ведьмой, а её невольник и раб, как это мы подозреваем, исчадием ада!
– Но может ли демон желать принятия святого крещения, ваше преосвященство? Мыслимо ли это? – воскликнул падре Микаэль в непритворном удивлении.
– Сила Сатаны велика! – был ответ. – Нельзя недооценивать её. Волей или неволей, но вы потворствовали надругательству над святыми таинствами и осквернению храма!
– Но где же доказательства того, что это несчастное дитя – ведьма? – не сдавался падре Микаэль.
– Доказательства будут, – произнёс Великий Инквизитор со змеиной улыбкой. – Приведите второго свидетеля!
Стражники ввели сильно дрожащего, согнутого почти пополам старика Макало. Он был без своей неизменной трубки, а бесформенную шляпу судорожно мял в руках.
– Назовите своё имя! – последовал приказ, от которого старик ещё больше сжался.
– М-моё имя? А, моё имя! Так моё имя – Макало, если угодно вашей милости! Я тридцать лет состою при нашем городском цирке, и меня всякий знает!
– Чем ты занимаешься в цирке, почтенный Макало?
– А, ета, если угодно вашей милости, то я в цирке гавночист, и не только в цирке, но и на улицах нашего славного города! Убираем, значит, разное гавно, что остаётся после всяких там ослов, да лошадей, а то бывает и после коров, ведь у нас по улицам и коров водят, когда их молочники до знатных господ гоняют, чтобы, значит, там и подоить. Так эта скотина, доложу я вам, как насрёт, так с булыжной мостовой её гавно попробуй, вычисти!
– Довольно! Мы поняли род твоих занятий, Макало, а теперь скажи нам, узнаёшь ли
