Пуля с Кавказа - Николай Свечин

– Я в ваших не стрелял. Вон тот выстрелил, в белой бурке; вы его уж закололи. А я молодой, жизни ещё не видел. Отпусти меня, добрый человек; забери золото, и отпусти!

Ну, и дрогнуло во мне. А как увидал своего врага – Бог ты мой, он мальчишка ещё совсем! Такой же, как и я сам!

– Мы с Серёжей родились в один год и даже в один месяц, – вставил хозяин дома. – Но это уж позже выяснилось…

– И отпустил? – улыбнулся Лыков.

– Как видишь, – в тон ему ответил Кормишин. – Не поднялась рука убить. Потом-то я, конечно, многих кончил. Сердцем ожесточился. А в тот раз не смог. Бог отвёл от греха. И денег я с Камаля не взял, так отпустил.

– А что же ваши товарищи, когда вернулись? – спросил барон. – Как они приняли?

– Они бы плохо приняли, да только я словчил. Как выпроводил пленника, сразу побежал замену ему искать, покойника. Благо их вокруг изрядно валялось.

– И поверили?

– Почему нет? Вот вам седьмой, лежит в общей куче. Я и выстрелить догадался, чтобы ружьё пахло. Убедительно соврал! Один ефрейтор Панов усомнился и обыскал меня. Кабы взял я у Камаля восемь золотых – тут бы мне и конец. Или трибунал, или солдаты бы меня сами кончили, на месте. А так обошлось.

Собеседники налили себе нового чаю, курильщики набили новые трубки, после чего Кормишин продолжил:

– Вот такая была наша первая встреча. Вторая же случилась спустя двадцать лет. В семьдесят восьмом мы с Лексей Николаичем гонялись по горам за абреками. В Дагестане главным местом восстания был аул Согратль. Неподалёку отсюда… И когда наши взяли его штурмом, началось наказание мятежников. До сих пор как было? Иные по два-три раза уходили в ссылку, возвращались, снова вредили и уходили, и опять возвращались. Нянчилось начальство с ними, как с малыми детьми. Отечески журило. Распустились ребята от такого обхождения в конец, и восстание семьдесят седьмого года это показало. Весь Дагестан полыхнул! Единицы только не изменили присяге. И в их числе Камаль.

– Я командовал милицейской сотней, оборонял вместе с русскими Гуниб, имею медаль, – вставил Амирасулов.

– В начале ноября всех пленных зачинщиков привели в Гудул-майдан и назначили им полевой суд. Двадцать дней шло следствие. Повесили и расстреляли 274 человека – всю головку. Только двое из главных спаслись, сбежали в Турцию – Сулейман Центороевский и Султан-Мурад Беноевский. Так вот, брата последнего, известного разбойника, Камаль взял в плен и лично привёз в Гудул-майдан. Где того и вздёрнули по его делам.

– Я, после того, как Серёжа меня отпустил, с русскими больше не воевал, – пояснил горец. – А вскоре начал и служить. В этой… слово такое трудное…

– Администрации, – подсказал Таубе.

– Да, в ней. Сначала переводчиком, а потом и старостой. То, что отец мой был у Шамиля наибом, все знали. И это не мешало. Многие его наибы остались местными начальниками и при русской власти. Перед самым восстанием я был назначен дибиром – старшиной над старостами. Когда в моё дибирство приехал Башир Беноевский – а он прорывался к турецкой границе – я исполнил свой долг. Арестовал его и доставил на суд. За это Султан-Мурад объявил мне кровную месть. В первое покушение я был сильно ранен. Долго лечился, чуть не умер. Но меня хотели добить. Стал искать охранников, а все отказываются…

– Но родственники обязаны по горским законам вас защищать! – возмутился Лыков.

– Для них я изменник – выдал гяурам единоверца. Весь мой род от меня отвернулся. Меня давно бы убили, но появился Сергей Михайлович. Мы сразу друг друга узнали!

– Я вышел как раз в отставку и искал, чем заняться. Камаль мне рассказал, и я согласился остаться при нём. Человек долг исполнил, верность присяге сохранил! И вот уже шестой год, как мы с ним неразлучно живём в Гунибе. Камаль тут, как в тюрьме. Из крепости мы не выходим – слишком опасно.

– Султан-Мурад Беноевский, сидя в Турции, имеет такую власть в здешних местах? – усомнился Лыков. – Не преувеличиваешь ли ты?

– Не преувеличиваю. Денег он увёз с собой много. За голову Камаля объявлена хорошая награда. А в горах всегда отыщется несколько бездельников, не желающих пахать землю, но ищущих поживы.

– Да, шесть лет в этих стенах – большой срок… И на базар не выходите?

– Говорю – опасно. Даже в крепости нельзя найти полного укрытия. Кого попало часовые внутрь, конечно, не пустят, но множество туземцев приезжают сюда по делам. Здесь же квартира начальника округа. И убийца может под видом подачи прошения сюда проникнуть. Поэтому на окнах вы видите ставни, и замки у дома крепкие – мало ли что.

– Я вижу, живёте вы не богато, – обратился с Амирасулову Лыков.

– Из аула я вынужден был уехать. Скот мой весь перерезали, имущество сожгли. Служу в канцелярии за небольшое жалование; это весь мой доход.

– Начальство помнит заслуги Камаля, но сделать ничего не может, – добавил Кормишин. – Кровную месть снять нельзя, а охрана ему не положена. Спасибо полковнику Бонч Осмоловскому, что разрешил пользоваться этим жилищем бесплатно. И сына поместили в кадетский корпус на казённый счёт.

– У вас сын? – обеспокоился Таубе. – Ему уже есть двенадцать?

– Да, – печально кивнул горец. – Ему идёт тринадцатый год, и значит, он уже подпадает под кровную месть. Когда Батырай уезжал в Тифлис, в корпус, Серёжа его сопровождал. И в Тлярате на них напали.

– Хотели напугать кавказского унтер-офицера, – усмехнулся Кормишин. – Дураки! Самого бойкого я насадил на кинжал, остальные тут же обдристались и убежали.

– Значит, ты теперь тоже кровник Султан-Мурада? – спросил Алексей.

– Нет, считается, что я служу Камалю за плату; на таких законы канлы[92] не распространяются. Но я собираюсь жениться на дочери Камаля Фариде. Хорошая девушка – вы её видели. Тогда стану родственником и попаду под канлы.

– Но это вас, я вижу, не пугает, – улыбнулся Таубе.

– Не пугает. Камаль мне, как брат. В России у меня всё одно никого нет. Его семья теперь моя семья, и за них я глотку перегрызу. Пусть только сунутся.

– Долго ещё вы будете жить здесь взаперти и при нескончаемой опасности?

– Пока Султан-Мурад не подохнет. Тогда мы сделаемся свободны – родни у него не осталось. Надо продержаться.

Глава 16

Енгалычев призывает Благово

Генерал-майор Енгалычев сидел за столом и бранился. Перед ним лежала расшифрованная телеграмма, присланная бароном Таубе из Гуниба. Телеграмма гласила: «Лемтюжников повсюду нас опережает. Явно утечка из Петербурга. Две засады за два дня. Проводники оказались изменниками и убиты. Главный предатель не разоблачён. Лыков ранен, но остаётся в кадре отряда. Идём на гору Эдрас. Ищите сообщника Иблиса в столице».

– Да… – выдохся, наконец, генерал. – Видно, ему там жарко…

Делопроизводитель ВУК штабс-капитан Сенаторов согласился:

– Ещё бы! Дикие горы, абреки. И шпион изнутри. Только и жди выстрела в спину.

– Отставить жалеть подполковника, – приказал Енгалычев. – Виктора голой рукой не возьмёшь. Начнём лучше выполнять его указания. Если Лемтюжников действительно так хорошо подготовился к встрече, значит, у него были и время, и нужные сведения. Тогда барон прав: Иблис знал о его миссии заранее. Возможно, он знает и другое: что все офицеры отряда находятся под подозрением. И не случайно назначены в экспедицию… В этом случае резидент обязан сделать так, чтобы его агент оставался вне подозрений, а заместо него изменником был выставлен невиновный. Так?

– Весьма вероятно, ваше превосходительство. Прикажете подготовить телеграмму подполковнику в таком духе?

– А то он сам этого не понимает! Нет, наша задача найти сообщника Иблиса здесь. Принеси мне срочно список тех, кто готовил экспедицию. Управление генерал-квартирмейстера, Азиатское делопроизводство, управление личного состава – всех. И себя не забудь вписать!

Через час Сенаторов принёс список из шестнадцати фамилий. Генерал глянул в него и хмыкнул: первым номером в списке шёл он сам.

– Молодец. А теперь пометь, кто из них ранее служил на Кавказе или воевал с турками на Балканах.

– Несвицкий, Гильдебрандт, Петров-третий, Редигер, Панюхин.

– Хм… Люди-то всё приличные… А кто участвовал в оперативной работе против англичан?

– Артлебен, я и Самохвалов.

Генерал-майор встал, минут пять молча ходил по комнате, потом спросил:

– А писаря? Почему их нет в списке?

– Виноват, ваше превосходительство. Дайте мне ещё четверть часа.

– Приходи через час с расширенным списком, и прихвати с собой поручика Артлебена. Больше пока никому ни слова!

Втроём они просидели в неприметном особняке в Мытнинском переулке до вечера. С разрешения Обручева Енгалычев даже пропустил заседание Военного совета. К концу дня разведчики остановились на двух фамилиях. Штабс-капитан Панюхин из Азиатского делопроизводства в последнюю войну десять месяцев пробыл в плену у турок. Чёрт его знает! могли и завербовать… А сверхсрочнослужащий унтер-офицер Ерёменко из управления личного состава готовил справки по участникам отряда Таубе. В том числе и по всем трём офицерам, находившимся в подозрении. В восемьдесят втором году Ерёменко состоял писарем при канцелярии русского военного агента в Лондоне. Ни в чём предосудительном замечен не был, но – Лондон!