Старики и бледный Блупер - Густав Хэсфорд

— Из Техаса, сэр.

— Сэр, ептать. Тут тебе не Пэррис-Айленд, да и командиром я хер когда стану. Хрен там. Я теперь даже не заместитель командира отделения. Я теперь рядовой — самое популярное звание в морской пехоте. У меня больше операций, больше убитых на счету, больше боевого стажа, чем у любого в этом взводе, включая Ковбоя.

Скотомудила сплевывает, скребет черную щетину на подбородке.

— Послал как-то одну крысу-полковника в главной лавке на Фридом-Хилле. С сержантов сняли. Я же взводным сержантом был — не хрен собачий. Но, как говорится, халявы не будет. Прям как в Мире. Я в Куинсе как-то раз на «Линкольне» покатался. Чудесная машина. Ну, судья и предложил мне на выбор — или Мудня, или тяготы и лишения в отеле с каменными стенами. Вот так я и стал контрактником. Надо было мне в тюрягу сесть, салага. Там столько топать не заставляют. — Скотомудила ухмыляется. — Так что не надо хрени этой, сэр, сэр… Всю эту чушь уставную для крыс оставь — вон, таких как Джокер.

Я ухмыляюсь.

— Э, Мудила, я толстый, но жилистый…

Скотомудила отвечает:

— Ну да, знаю, ты крутой — зверям-печенюшкам головы только так откусываешь.

Скотомудила поворачивается к Ковбою:

— Одинокий Ковбой! Тут твою сестрицу в Мудню затащило. Вот она сидит, славный морпех из зеленой машины.

Поворачивается обратно к салаге:

— Наш главный тоже из Техаса, как и ты, гниденыш. Из Далласа. Он этот «стетсон» носит, чтоб гуки видели, что перед ними не кто-то там, а настоящий техасский шериф.

Ковбой продолжает жевать.

— Играл бы ты в свой покер, Мудила.

Ковбой открывает набор B-3 — баночку с печеньем, на котором картинки с Джоном Уэйном, какао и ананасовым джемом. Вскрывает банку маленькой складной открывалкой P-38, которую носит вместе с жетонами на шее.

— Я два раза не повторяю.

Все замолкают.

— Ага, зашибись, раскомандовался. И что ты сделаешь — во Вьетнам пошлешь? Отдыхай, Ковбой. Ты ведь не Джон Уэйн, ты только печенюшки ешь.

Скотомудила хмыкает. «Ставлю доллар». Бросает красную фишку. Кладет карты картинкой вниз на палубу и продолжает натирать детали разобранного пулемета белой тряпицей.

— Не играй никогда в героя, салага. Вся слава служакам достается, а солдатам — смерть. Вон, был у нас добрый малый, Стропила. Один на один с танком смахнуться решил. Или Бешеный Эрл — тот начал в гуков из духового ружья палить. Раньше у нас другой салага был — в первый же день на выходе прямо на Попрыгунью Бетти уселся. Уехал отсюда прямиком в преисподнюю. И еще шесть добрых парней подорвал. Попал в категорию «убит», такая вот жопа, маманя. Мне вон осколком нос пробило… — Скотомудила наклоняется и показывает салаге свой нос. — А самое хреновое — тот гниденыш мне пять баксов должен был.

Алиса сплевывает.

— Не надоело байки травить?

Скотомудила не обращает на Алису вниманья и продолжает:

— Отвечаю за базар, салага. Сток, наш прежний главный, думал, что он суперхряк. Тысячеярдовый взор заимел. Ржал всякий раз как мертвого морпеха видел. Ну, дослуживал потом в буйной палате с мягкой обивкой. Он…

Алиса встает на ноги.

— Завязывай с этой миккимаусней, Мудила. Понял, да?

Скотомудила бормочет, не поднимая головы:

— Бога благодари за серповидку[119].

Алиса чешет грудь:

— Долой расизм в окопах, Мудила. Все будет ништяк, салага. Не парься.

— Ясное дело, — говорит Скотомудила. — Бери пример с меня. Делай как я. Они тебе сейчас наговорят, что я чудовище, а на самом деле я в этом взводе единственный солдат, у которого вместо головы не жопа. В этом говеном мире одни чудовища и живут вечно, а всех остальных убивают. Если человек убивает ради удовольствия — он садист. Если человек убивает ради денег — он контрактник. А вот когда человек убивает ради и того, и другого — он морпех.

— Так точно, сэр, — говорит салага, бросая две фишки на кон.

— Потрахаться б сейчас, — говорю. — А тут даже руки подходящей для этого дела не найдешь.

Скотомудила стонет.

— Здорово пошутил, Джокер. Так тонко, что я не понял.

Бросает две фишки, потом еще три.

— Ставлю на три больше. Банкомет меняет две карты.

Салага отвечает:

— Меняю три. Да не герой я. Просто хочу делать свое дело. Типа, защищать свободу…

— К херам твою свободу, — говорит Скотомудила. Скотомудила начинает собирать M60. Он целует каждую деталь, прежде чем вставить ее на место.

— Промой шестеренки в своей бестолковке, салага. Думаешь, мы тут гуков за свободу херим? Не обманывай себя, бойня тут. Смотри на мир шире, салага — тебе же лучше будет. Вот если мне скажут: «Давай, мы тебе яйца отстрелим, а ты за это проси что хочешь», и попросят назвать только одно слово, я скажу: «порево». Ты лучше пойми — мы тут косоглазых косим. Они херят наших братанов, а мы им — большой кусок отката. А откат — п…ц всему.

— И на кой весь этот базар? — спрашивает Донлон. — Вьетнам может меня убить, но переживать из-за всякой хрени не заставит. Я просто хочу вернуться в Большую лавку в целости-сохранности. Ради собственного блага.

— А что там хорошего? — спрашиваю я. — Что там, что здесь — одна херня. Дом твой там, где твой сержант — верно, Ковбой?

Поворачиваюсь к Скотомудиле.

— Ты с Ковбоя пример бери, салага. Он тебя уму-разуму научит.

— Ага, — говорит Донлон, вытягивая пачку сигарет из-под эластичной ленты на каске. — Ковбой к этой хрени всерьез относится.

Ковбой хмыкает.

— Я просто делаю свое дело, брат, изо дня в день.

Он улыбается:

— Знаешь, чем я в Мире занимался? По вечерам после школы мелочь забирал из парковочных счетчиков. Деньги возил деньги на красном фургоне, у меня еще такая голубая фуражка с серебряной эмблемой была. Я тогда такой весь из себя был. А теперь мне кроме ранчо и пары-другой лошадок ничего не надо…

Скотомудила говорит:

— Ну так вот, есть такие бабы, что воняют страшно, и Вьетнам страшно воняет, а потому — вы… его и выбросить. Вместе со служаками, которые все это придумали.

— Слышу глас твой, — отвечаю. — Вижу, как ты рот открываешь. Но перед служаками все мы прогибаемся…

— Истину глаголешь, — отзывается Алиса, который сидит дальше по тропе. Смачно пришлепывает комара на щеке. — Мы только на словах хороши.

Донлон со злостью смотрит на меня.

— А сам-то ты кто? Махатма Ганди?

Донлон тычет в меня указательным пальцем.

— Ты командир первой огневой группы, Джокер. И в силу этого — заместитель командира отделения. Так что ты из таких же. Тебе нравится быть выше других.

— Чушь какая.

— Нет, Джокер, про тебя — это не чушь. Из всех уродов ты у меня самый любимый.

— Пошел… Ты…

— Не ори, Джокер, — говорит Ковбой. — Тут в кустах чья-нибудь мама может сидеть, а ты так грязно ругаешься. Не выноси сор из избы, о'кей?

— Есть. Так точно, Ковбой, — смотрю на Донлона. — Если мне Ковбой прикажет — я козявки из носа у трупа вытащу и сожру. А вот чтобы гнить живьем в Портсмуте — на это у меня крутости не хватит. И я о том ответственно заявляю. Но сам я не приказываю. Я…

— Чушь собачья, — говорит Донлон. — Дерьмо ты со своим пацификом. Вот нахрена ты его нацепил? Ты сейчас здесь, как и все, и не лучше нас.

— Послушай, — говорю я, стараясь не сорваться. — Ладно, пускай Мудня меня имеет, но половинки ей на радость раздвигать я не собираюсь.

Скотомудила меня обрывает:

— Слабак ты, у тебя и волосья-то на яйцах не выросли.

У меня начинают подрагивать губы.

— О'кей, Мудила, жрал бы ты орешки из моего дерьма. Не я сочинил весь этот фарс, я всего лишь пытаюсь свою роль до конца доиграть. Не повезло вот, приходится на сцене ходить во всем зеленом, но война должна продолжаться. Если бы бог действительно хотел, чтоб я родился морпехом, я и был бы сейчас с зеленой кожей, и висела бы она на мне свободно. Понял?

Никто не говорит ни слова.

— Я всего лишь «собака», капрал я. Я никого не посылаю туда, где его на куски разорвет. Я знаю, что гибнуть здесь — бесполезная трата времени.

Поднимаюсь на ноги и делаю три шага к Скотомудиле.

— Хочешь — будь бравым воином, Мудила. Приказы отдавай, — делаю еще один шаг. — А я не собираюсь!

Никто не говорит ни слова.

Наконец салага тихо произносит: «Ставлю доллар».

Скотомудила глядит на меня, затем начинает бросать фишки на кон, одну за другой.

— Отвечаю… Повышаю… — Считает в уме, считает. — На пять баксов.

Салага прикидывает.

— Отвечаю.

— Господи Исусе! — Скотомудила с силой шлепает картами, так, что они гнутся. — Номер десять! У меня нет ни хрена.

Салага говорит: «Три валета». Помахав картами, сгребает фишки с кона.

— Ну, Мудила, — говорит со смехом Донлон, — как он тебя сделал!