Революция, которую мы ждали - Клаудио Наранхо

В XIX веке Ницше писал, что цивилизации его эпохи (упадка христианской культуры, с его духом инквизиторства, морализма репрессий) больше всего нужна была бы повторная прививка дионисийского духа, вдохновлявшего первоначальную религию человечества.

Хотя он был центром изначальной европейской религии, после появления олимпийских богов Дионис утратил свое значение для греков. Его культ господствовал в допатриархальную эпоху. Индолог Ален Даниэлу утверждает, что Дионис и индийский Шива — различные культурные вариации одного и того же бога. Этот автор упоминает интересный факт: когда Александр Великий вторгся в Индию, посвященные, путешествующие с ним, встретились с посвященными таинства Шивы и поняли друг друга, признав, что они выходцы из одной школы и братства.

Сегодня Дионис у нас ассоциируется с удовольствием, — это только одна его сторона. Более важной является спонтанность, что, в свою очередь, подразумевает веру в природу — как во внутреннюю, так и во внешнюю, в отличие от духа цивилизации, который хочет контролировать, предсказывать, эксплуатировать природу, получая от неё пользу и приручая её с целями, которые для неё чужды.

Взращивание спонтанности может практиковаться разными способами, и один из них — это сама медитация, в тишине, но также можно её выражать с помощью активного воображения (как в управляемом сне) или свободного выражения мышления, как в методе свободных ассоциаций в психоанализе. Особенно хорошо предоставить себя спонтанному действию, как в технике Аутентичного Движения, — своеобразному приглашению отдаться на волю чего-то неизвестного, по ту сторону маленького и обыденного Я. Считается, что в эти моменты происходит что-то помимо нашей воли, как в миг вдохновения — у художников, композиторов, поэтов.

Я говорил, что мы можем рассматривать путь самоотдачи как дополнение к пути покоя, и я сказал бы, что чем больше мы достигаем покоя (то есть того, что китайцы называют У-вэй, «недеяние» — возможность присутствовать и не делать, не быть рабами обычного компульсивного действия), наша жизнь, обычно неровная и полная препятствий, получает большую глубину и смысл. Вместо того чтобы проживать собственную жизнь, мы часто берем её у кого-то взаймы или живем чужую, фальшивую.

В итоге покой и спонтанность, как два противоположных полюса, взаимно дополняют друг друга.

Ещё один аспект медитации — это внимание. В образовании слово «внимание» используется очень часто, например, в ситуации, когда говорят: «Надо быть внимательным». Но внимание, направленное на выполнение конкретного задания для продуктивного мышления, обычно очень фрагментарно. Больший интерес для развития человека представляет внимание к его внутреннему миру. Сократ говорил, что послан Дельфийским оракулом опрашивать людей, знают ли они сами себя, озаботиться самопознанием. Но самопознание невозможно, если нет предварительного контакта с собственным опытом. А мы даже не знаем, до какой степени ограничено наше знание о собственных чувствах.

Если бы не было феномена, который мы подразумеваем под термином вытеснение, не было бы психотерапии. Психотерапия необходима, чтобы вернуть человеку то, что могло бы быть его правом по рождению, или природной способностью: знать, что чувствуешь.

Мы думаем, что знаем свои чувства, но согласно терапевтическому опыту, мы все в большинстве случаев ошибаемся. Иногда нам кажется, что мы чувствуем одно, в то время как на самом деле чувствуем другое, иногда мы вообще не знаем, чего хотим. Нам даже сложно понять свои истинные устремления, и это тоже психотерапевтическая задача — помочь людям вернуть себе заветные желания, которые обычно запрещены, цензурированы, принимая во внимание, что с детства нам внушали, что нельзя хотеть того или этого. Мы потеряли спонтанность в выражении своих желаний до такой степени, что уже сами о них не знаем. А незнание своих желаний идет рука об руку с их криминализацией. Даже в нашу историческую эпоху кажущейся сексуальной свободы, когда знаменитая викторианская мораль времен Фрейда вроде бы ушла в прошлое, люди очень далеки от свободы в том, что касается секса. Если бы это было не так, не была бы так распространена порнография, которая отвечает удовольствию познать запретное и похожа на зуд мести.

Мы бы были гораздо счастливей, если бы жили в гармонии со своими желаниями и импульсами. Как будто бы в нас ещё сохранились остатки первоначального «нельзя»: опыт нашего внутреннего ребёнка, которому говорили на всё «нельзя», «нельзя», «нельзя» столько раз: «Нельзя трогать», «Нельзя делать», «Нельзя хотеть», «Нельзя говорить»… В этом случае происходит поиск освобождения на другом уровне, который не может избавить от ощущения, что в глубине тебя есть что-то грязное, некрасивое, то, что ты должен контролировать до того, как сможешь выразить, увидеть или рассмотреть.

Психотерапия пытается вернуть нам эти вещи, начиная (особенно в психоанализе) с попытки понять, о чем мы думаем. В психоанализе с помощью метода свободных ассоциаций человек наблюдает за своими мыслями и делится с другим тем, что проходит через его мозг: идеи, фантазии, размышления… И таким образом человек знакомится со своими мыслями и позволяет, чтобы его вёл кто-то похожий на детектива скрытых мотиваций, которым является аналитик.

В этом есть элемент образования, но ещё это можно рассматривать как базовую форму медитации, то есть внимание к тому, что происходит с человеком в настоящий момент. Внимание к «здесь и сейчас».

В культуре, частью которой мы являемся, мы даже не отдаем себе отчёта, до какой степени не осознаем происходящего здесь и сейчас. В наших самых обыденных разговорах, даже когда мы спрашиваем просто «Как дела?», очень мало «здесь и сейчас». Мы отвечаем автоматически, не подумав, не посмотрев внутрь себя. Если бы человек отвечал искренне, чаще он мог бы ответить: «Слушай-ка, по правде говоря, даже не знаю, что сказать. Вроде бы я чувствую себя неплохо, но… ммм… тон моего голоса говорит о чем-то ином». Мы недостаточно сознательны, чтобы с уверенностью выражать то, что происходит здесь и сейчас. И, следовательно, заполняем эту недостаточность прошлым, будущим, философией о жизни, но не проживанием её.

Внимание к настоящему имеет измерение, которое проходит через ментальные феномены: чувствовать, хотеть, думать… Но не только это. Внимание принесло бы психологические плоды: знать, что мы чувствуем, хотим, думаем; уже это было бы трансформирующим самопознанием, потому что, имея самосознание, мы потихоньку начнем исправлять себя. Если человек смотрит в зеркало, ему хочется причесаться. Если человек смотрится во внутреннее зеркало, ему хочется стать более крепким и здоровым, лучше относиться к себе.

Но есть ещё одно измерение внимания, не относящееся ни к внешнему миру, ни к мыслям, чувствам или желаниям, — это внимание к глубине ума.

В медитации нас интересует не только «что я вижу» — например, «вижу ментальные феномены, мысли, чувства и желания», — но и «кто является наблюдателем». В дисциплине медитации есть попытка, стремление узнать субъекта сознания — то, что в буддизме называется «исследованием природы ума». Это не философский труд, а исследование сознания самим сознанием. Подобное феноменологическое исследование, вроде попытки увидеть собственные глаза, никому физически не удаётся. Но в духовном мире это препятствие можно преодолеть. Хотя обычно люди не находят субъекта сознания, существует духовное состояние самосозерцания, подразумевающее возможность увидеть не мысли, или, как некоторые говорят, суету жизни, а смотрящего, то есть встретиться в глубине с «самим собой» — своим сознанием.

Но это обычно долгий путь. Тот, кто находит самого себя, находит смысл жизни, её полноту — то, что обычно называют божественным, и имеет тысячи имен: состояние Будды, внутренний Христос, Дао… У каждой духовной традиции для этого есть имя — Великий Дух… Главная характеристика этого явления — святость. Глубокий контакт со своей глубинной сущностью — это соприкосновение со священным, и всякий в мире ценит это, как в эстетическом смысле красоту. Это как пища, скажем так, духовная пища. Это удивительное чувство, которое мы иногда испытываем в тот или иной момент нашей жизни, но обычно нам всегда кажется мало.

Мы не очень знакомы со святостью. Мы иногда интуитивно чувствуем, какой она могла бы быть, глядя на человека, читая текст, находясь в храме…

Говорят, что медитация становится полем для взращивания опыта святости, сходного с формой творения, называемой в античности теургией, что подразумевает подобие создания божественного через способность, отличающуюся от обычного воображения, которую суфии называли творческим воображением. В таких случаях необходимо визуализировать или призвать или представить что-то, чтобы оно появилось в нашем внутреннем мире так, чтобы из плода чистого воображения воплотиться в оболочке реальности.