Посланник - Марина Александрова

«Если возвращаешься в родные места и чувствуешь, что там ничего не изменилось, это означает только одно — ты сам сильно изменился», — вспомнились Никите чьи-то слова.

Когда Никита, войдя в дом, стал здороваться со всеми, он вдруг среди всех родных голосов услышал знакомое:

— Никита Антонович! Got mit uns! — Никита обернулся на голос и увидел симпатичного парня. Он долго вглядывался в это знакомое и в то же время незнакомое лицо, а парнишка смотрел на него, открыв рот.

— Гришка!!! — наконец выкрикнул Никита, — Гришатка! Воистину с нами Бог! — он сильными руками притянул Гришку к себе и крепко обнял.

— Нянька, вы что, не кормите парня, что ли? — Никита отстранил от себя Гришку и внимательно его оглядел.

— Так он не ест ничего, беспутный! Как же так, Никита Антонович, барин, не судите! — запричитала Дуня.

— Ну ладно, ладно, пошутил я! Накрывайте на стол! Гулять будем! — отдал приказ хозяин, любуясь на молодых и шустрых служанок, стыдливо прятавших от него глаза.

«В моем доме всегда будут молодые служанки, — думал Никита, — и глазу приятно, и самому удобно».

И опять, как в прошлый раз, забегали девки, замелькала домашняя утварь перед глазами, а Никита, довольный тем, что в его отсутствие дома все ладно да спокойно, чуть было слезу не пустил от умиления.

— Вот это хоромы! Наверное, с царевыми сравнимы! — удивлялся Сашка. Никита лишь улыбнулся и велел Глашке приготовить и указать для гостей их опочивальни. Сам же вознамерился эту ночь провести в объятиях если не первой встречной девки на улице, то уж у Глашки точно.

Никита заметил, как она обрадовалась, когда он подарил ей серьги с белым жемчугом. Много гостинцев привезли они домой, и щедро одарил Никита слуг своих.

Уже после обильного ужина к сидевшим на крыльце Никите и Сашке подошел Гришка. И только сейчас вспомнил Никита о Елене и решил осторожно расспросить его.

— Гриш, как там крестник-то мой? — опередил Никиту Сашка.

Гришка по-взрослому сел на корточки и посмотрел на обоих снизу.

«Неужель догадался, что Елену я…?» — со страхом подумал Никита.

— Елене-то надо бы весточку послать, как ты думаешь, Саш? — спросил как ни в чем не бывало Никита.

— Что уж слать, наведаться надо! — ответил Сашка.

— Нету Елены больше! — Горестно вздохнув, сообщил Гришка.

— Как?! — в один голос спросили друзья.

И Гришка поведал им историю о том, как вожайские люди расправились с Еленой, заманили ее в старый скит и там убили.

— Все виноватою считали ее в бедах своих, — печально продолжал свою повесть Гришка. — У кого корова сдохла — Елена виновата, год неурожайный — опять Елена, дите заболело — опять она.

— Это я виноват, — сказал Никита.

Гришка и Сашка посмотрели на него.

— Мне надо было увезти ее оттуда вовремя, и ничего бы не случилось. Полюбил ведь я ее, — от едкого дыма табака защипало глаза, и Никита потер их.

Гришка и Сашка горестно вздохнули.

— Твоей вины в том нет, на все воля Аллаха, как говорит Шамхан, — сказал Сашка. — Мальца жалко, с ним-то что теперь будет?

— Его Ефимия забрала. Она замуж вышла за попа приходского. Хорошо живут, ладно, и Никитка наш при них уж хорош стал, — поведал друзьям Гришка.

Никита вдруг опять почувствовал боль в руке. Взглянув на нее, он заметил слабый мерцающий огонек в камне кольца.

— Глянь, Сашка, видишь? — поднося руку к самым глазам друга, спросил Никита.

— Что? — у того глаза стали, как алтынная монета. — Ничего я не вижу, а тебе спать пора.

Никита потер руку и, согласившись с другом, ушел к себе в опочивальню, где ждала его верная и любящая Глаша.

Глава 24

Ночь обволакивала всю землю. Казалось, ничто не может укрыться от плотного крова этой темной завесы. Смолкли шумные голоса на улицах, даже вечерний шелест ветра, шаловливо играющего с деревьями и опавшей листвой, немного поутих перед божественным приходом ночи. Масляные фонари, пытаясь рассеять ночную мглу, лишь слабо отбрасывали свои ничтожные блики вокруг себя.

Отдаленный окрик запоздалого кучера или смех какой-нибудь девицы распугивали птиц, уютно расположившихся в кронах могучих деревьев, и они недовольно и не спеша покидали свои насиженные места в поисках более спокойного и надежного ночлега.

— Слышишь, как ухает сова? — спросила Глаша, нежно и уютно примостившись на теплом плече своего любимого. — Страшно мне что-то, Никита Антонович, — продолжала она, но в голосе ее не было испуга.

— Чего же ты испугалась? Птицы простой? Не смеши, Глаша! Тебя не этим пугать надо! — смеясь, сказал Никита.

Глаша в недоумении подняла голову и внимательно посмотрела на Никиту.

— А чем же? — спросила она, немного обидевшись. Ответом ей был тяжелый взгляд и усталый вздох.

Глаша отвернулась. После того как Никита вернулся с Кавказа, заметила девка в нем перемену. Никому она не приметилась, но Глаша-то точно могла сказать об этом. Чуяла нутром женским, что не только в войне дело. Редко уже могла она беззаботно смеяться при нем и всякими ужимками завлекать к себе. Точно знала, что ежели не захочет барин, не придет.

Лунный свет вливался в комнату, наполняя ее неземными красками, и чудилось Глаше порой, что не Никита рядом с нею, а диавол какой. Промелькнет иногда во взоре его искра непонятная, и делалось бедной девушке страшно и весело. Но, приглядевшись, отгоняла она туман, навеянный, как ей казалось, чувствами, ее переполнявшими, и опять Никита становился мил и люб и лучше прежнего казался он ей.

Никогда не спрашивала она Никиту, любит ли он ее. Может, потому, что знала ответ его. Боялась, что оттолкнет от себя расспросами и навязчивостью. Хотя девка она справная и норову кроткого, никого и близко к себе не подпускала. Частенько Дуня намекала ей на замужество, даже и имена суженых говорила, кто не прочь был с ней судьбу связать. Глаша в ответ только отказы слала. И непонятно было всем, что на уме у этой девки.

— Ведь богат и знатен Димитрий Усачев-то, что намедни свататься хочет! Чего нос воротишь-то? — изливала свой праведный гнев Дуня.

— Чем богат-то? — отвечала Глашка. — Тем, что заместо шута у графьев да бояр пирушки ведет! — она гордо вздернула подбородок и вышла из столовой, не вняв убеждениям Дуни, в который раз пытавшейся уговорить Глашу дать согласие бедному парню, уже почти два месяца добивающемуся руки этой гордячки.

«Никак сама из роду более знатного, а ли правду кого сильнее любит? Надо бы с барином разговор сей держать, может, его она послушает, — рассуждала Дуня, оставшись в одиночестве. — Черт их разберет! Тьфу ты, Господи прости!» — и она отправилась заниматься своей привычной работой в доме, которую выполняла уже многие годы.

Гришка с Сашкой еще долго сидели на крыльце. Сашка поведал о всех подвигах и поражениях на Кавказе, Гришка, в свою очередь, рассказал о маленьком Никите и обо всем, что произошло в Петербурге во время их отсутствия.

На другой день Никита подозвал Гришку и сказал:

— Мы тут с Сашкой потолковали и вот что решили. Съезди-ка ты, Гришатка, один до Ефимии, свези мальцу гостинцев и денег немного.

— Хорошо, только можно лошадь твою возьму?

— Конечно! — Никита ласково потрепал Гришку за курчавый чуб.

Уже через два дня Гришка вернулся в Петербург и, не застав там никого, поехал в поместье.

Приехал Гришка с хорошими вестями. Малец Никита жив и здоров, Ефимия с мужем шлют поклон цареву любимчику, благодарят за подарки и ждут непременно в гости.

Но следующий день был памятен балом у Апраксина, возглавлявшего в ту пору Адмиралтейскую коллегию. Сподвижник Петра, друг фельдмаршала Шереметева, граф Федор Матвеевич Апраксин был одним из исполнителей царя в деле смягчения нравов, введения образования.

В доме его, как и в домах Головкина, Гордона, Брюса и многих других, строенных при Петре, покровительствовали уму и талантам. Во время бесед исключалось распитие вин, а место им уступали поучительные разговоры.

В пять часов вечера загремели пушки, извещая о начале ассамблеи у графа Апраксина. Сашка с Никитой, одетые в лучшие наряды, оставили свою карету конюшему в красивой ливрее и вошли в палаты.

Только Никита с Сашкой переступили порог графских палат, как услышали знакомый голос:

— Никита Антонович! Сашка! Здравия желаю! — то был Димитрий Усачев, бывший писарь в отряде Никиты.

— Ба! Димка! — воскликнули оба разом. — Клянусь, что и здесь ты на своем же поприще писаря?! — сказал Никита.

Усачев довольно улыбнулся и ответил:

— Я тут за секретаря. Балы попросили проводить, вы сегодня здесь желанные гости, особенно для меня! Милости прошу! — Димитрий сделал широкий жест рукой, неопределенно указывая в глубь залы.

Никита с Сашкой прошли сначала по всем галереям. В средней галерее были приготовлены сахарные закуски для дам высшего общества, которых здесь было немалое количество, что очень обрадовало Сашку.