Мастер дымных колец - Владимир Хлумов

— П-представляете, Соня, я и не знал, что это его родной город. Я т-только запомнил его, как пример, как антипод столицы, как п-полюс скуки. Тогда же и решил, что непременно должен жить на таком полюсе.

— Для чего? — удивилась Соня. — Вы что, Евгений, ему завидовали?

— Нет, — испугался Шнитке. — Просто ходили слухи, будто он собирается построить такую специальную машину, которая… — Шнитке замялся, подыскивая простые слова. — А вп-прочем, все это фантазии.

— Ну что вы замолчали? — не выдержала Соня.

— П-просто я знаю, что ничего не нужно менять, потому что мы не знаем до конца, как оно все устроено и какие м-могут быть п-последствия. Нужно, Сонечка, жить, просто жить, нужно постепенно улучшать ноосферу тысячами мелких шажочков, небольших добрых действий, наконец нужно больше любить друг друга, — Евгений поднял свои прозрачные глаза и вдруг спросил: Соня, скажи, он тебе понравился?

— Боже, я не хочу больше слышать о нем ни одного слова! Вы все сошли от него с ума!

Вот такими разговорами Евгений и Илья Ильич огорчали ее каждодневно. К этому еще нужно прибавить неожиданные неприятности в библиотеке. Ни с того ни с сего нагрянула комиссия из центра и стала проверять, что читают на Северной Заставе. И тут вдруг выяснилось, что самые редкие ценные книги, которые с трудом Соня выбивала из центральных коллекторов, были востребованы всего лишь по одному разу и во всех случаях неизменно одним и тем же читателем, Е.В.Шнитке. Ну, это еще полбеды, в конце концов можно обратно перевести книги, не пользующиеся популярностью у народа, в более центральные и более культурные места. Но выяснилось, что в библиотеке допущены гораздо более серьезные нарушения культурного процесса. Оказалось, целый ряд вредных книг, предписанных к изъятию из фондов и последующему уничтожению, не только не уничтожены, но даже не изъяты из обращения. Но и это еще не вся беда. Комиссией после тщательной проверки каталогов было обнаружено несколько названий книг, ранее никогда не издававшихся в стране. Соня собственноручно их перепечатала с таких же, перепечатанных ранее в отдаленных от Северной Заставы местах, экземпляров, затем любовно переплела, выставила на полки и даже занесла в каталог, полагая, что никто за руку ее не поймает. Как это появилось здесь? спрашивали наиболее возмущенные члены комиссии, потрясая пухлой рукописью «Гадких лебедей» Натаниэля Рубака. А это что такое? — тыкали перстами на изъятую с полки кипу под названием «Сердце собаки», а рядышком — еще более высокую стопку «Жизнеописания честного гражданина» автора знаменитых переводов со староанглийского.

Все эти неприятные события были бы совершенно неприятными, если бы не одно важнейшее обстоятельство, надвигавшееся с необходимостью на Соню. Она уже несколько раз доставала из шкафа мамино свадебное платье, приталенное по старой моде конца пятидесятых. Теперь оно стало в самую пору. А, например, какой-нибудь год назад оно было еще великовато. Казалось, что Соня выходит замуж только потому, что именно сейчас она выросла до маминого платья. Вообще ей повезло. Не было проблем со свадебным платьем, не было проблемы и со свадебным колечком. Елена Андреевна перед смертью сняла золотое колечко и оставила его лежать в шкатулке с иголками и нитками. Теперь пригодилось. И кстати — никаких особых сбережений ни у нее, ни у Евгения не имелось.

Надо сказать, что глядя на себя в зеркало, она испытывала странное, незнакомое раньше волнение. Нет, на этот раз оно не было связано с предстоящим превращением их с Евгением взаимоотношений в новую, более материальную форму. Хотя здесь было над чем задуматься ей, во многих смыслах неопытной и толком ни к чему не подготовленной. Над этим она не думала, справедливо полагаясь на естественное разумное течение событий. Ее волновало сверхточное сходство того, что она видела в зеркале, с фотографическим изображением, висевшим на стене. Казалось, в комнате материализовалось явление двадцатипятилетней давности. Уж не специально ли природа делает детей похожими на родителей? Будто она, природа, ставит какой-то важный физический эксперимент по исследованию явления жизни и для чистоты эксперимента многократно воспроизводит одни и те же условия опыта. Но нет, это было бы слишком скучно, думала Соня. Жизнь неизбежно меняется, жизнь с каждым новым человеком приобретает новый смысл. Ведь так говорил Евгений. Не может быть, чтобы она была то же самое, что Елена Андреевна, она новый, неизвестный миру человек, она будет жить и любить по-новому, у нее новые мысли, ведь она же не биологический вид. Это только все личинки бабочек похожи друг на друга. Вот они наверняка воспроизводятся для проверки какого-нибудь закона. Но мы люди, мы умеем красиво думать, мы умеем быть счастливыми без еды, мы умеем грустить. Разве личинки могут испытывать такое? Правда, мы умираем. Да, я боюсь смерти, но это так естественно. Раз я могу думать, значит, я должна знать, что когда-нибудь перестану думать. Говорят, женщины все чувствуют; чепуха, я думаю, я просто думаю…

18

Между тем и в Южном городе обстановка потихоньку менялась. Чирвякин глубокой ночью дополз до Сергеева, и Марта вызвала врача. Боялись, что инфаркт, но оказалось, что пока нет, а в больницу решили все-таки отправить. На прощанье он крепко пожал Сергееву руку и спросил:

— Свидимся или нет, Сережа?

Сережа утвердительно качал головой, стараясь хоть как-то успокоить старое доброе сердце. Кажется, Чирвякин поверил.

Оставшись без помощника, один на один со своим дерзким планом, Сергеев принялся прикидывать, успеет ли он к назначенному капитаном сроку закончить все свои приготовления. Ему казалось, что он успевал — ведь, к счастью, многое уже сделано, а многое и так заранее было подготовлено. Сергеев, иногда воображая себя незаинтересованным наблюдателем, удивлялся и даже усмехался. Ведь сколько людей работают по его плану и совершенно ничего об этом не подозревают! Даже ближайшие сотрудники в институте, и те по большому счету плохо представляли себе, для чего это все делается. А что уж говорить о тысячах и тысячах рабочих, мастеров, инженеров общего машиностроения, которые, быть может, и сейчас, в эту самую минуту, в неурочное время гонят спецзаказ особого значения. Заказ, принятый по постановлению центрального правительства, по особому постановлению. Но впрочем, сейчас Сергееву было не до пустого созерцания собственных подвигов. Нужно спешить. Следовало собрать, расфасовать и погрузить все необходимое. Причем погрузить и отправить нужно незаметно. Сначала он попробовал все сделать сам. Он отправился на вокзал. Там сообщили — для перевозки груза нужно заказывать контейнер, а срок заказа контейнеров месяц до отправления. Получив от ворот поворот, в расстроенных чувствах он побрел домой, не зная пока, что предпринять. И здесь, на привокзальной площади, у трамвайного кольца он почувствовал на спине чей-то взгляд. Странно, по пути на вокзал он сделал все возможное, чтобы избавиться от нежелательных свидетелей. И он избавился, по крайней мере молодой лопоухий парнишка, с утра мелькавший в толпе, исчез. И вот на тебе. Сергеев обернулся. В двадцати шагах от него, совершенно не скрываясь, а наоборот, широко улыбаясь, чуть наклонившись вперед, стоял Караулов и приветственно махал рукой, мол, я здесь, я здесь.

Видно, он был обречен на общество Васи Караулова. «Что же происходит, что же происходит?» — шептала в потолок ночью Марта. На нее сегодня нашло. Под утро она проснулась и стала нашептывать Сергееву беспокойные слова. А Сергеев молча скрежетал зубами. Он так и не признался ей, что внизу у подъезда имел дурацкий разговор с Карауловым и что теперешнее их свидание является не чем иным, как свидетельством преданности Васеньки. Нет, он сразу, как только снял плащ, хотел обо всем ей рассказать, потом решил сначала снять свой любимый вельветовый пиджак и уже после поделиться своими яркими впечатлениями, но отложил и решил, что все расскажет уже совсем после, но после уснул и вот теперь, разбуженный шепотом, скрежетал зубами.

— Ну что ты молчишь? — жаловалась Марта. — Разбудил, а теперь молчишь.

— Я разбудил? — удивился Сергеев.

— Ну да, стонешь, как будто тебя режут. «Я, — говоришь, — нечаянно, я не хотел запачкать вам библиотеку», — подражая его интонациям, процитировала Марта. — Какую библиотеку, Шалопут, а?

— Не знаю, почему-то обрадовавшись, сказал Шалопут.

— Ну, ну, осторожней, ой, ой, — вскрикнула Марта. — Осторожней, волосы прижал! Ну чего ты? А нос-то холодный. А-а, подожди, шалопутный черт, отвечай сейчас же. Ну-ка, покажи свои противные глаза. Ах ты ж, так я и думала. Отвечай, кто такая? Сейчас же!

— Не говори глупостей, — успокаивал Шалопут, а сам снова вспомнил Караулова.

Минутная радость отступила до лучших времен, а на смену ей пришло неприятное чувство долга. Он уже собрался с духом задать давно заготовленный вопрос и прояснить наконец странное поведение Караулова, как вдруг в дверь позвонили. Это был больной Чирвякин. Начался переполох и вопрос повис в воздухе. А жаль, подытожил свои воспоминания Сергеев, наблюдая, как Караулов на привокзальной площади приветствует его маханием руки. Черт побери, неужели и он чей-нибудь агент?