Научи меня умирать - Мацуо Монро

Если бы речь шла о человеке, я бы сказал: он действительно выглядел слегка утомленным. Видно, ей и правда было тяжело говорить. Тем более что такую длинную тираду она произнесла почти правильно. Мне даже не пришлось переспрашивать.

– Все, – обезьяна опять спрыгнула со стола, – ми-и идти. Бар говорить.

Она взяла со стола фонарь и направилась к двери. Шла на двух лапах, держа фонарь над головой. И с убийственно серьезной мордой.

Дверь с щелчком закрылась за ней. Я оказался в темноте. Настолько плотной, что ее, казалось, можно резать ножом.

Постепенно глаза привыкли. Мне показалось, что кто-то снял с глаз повязку. Я стал различать контуры мебели. Справа белела дверь.

Потом луна выглянула из-за облаков и осветила кабинет. На полу, в нескольких сантиметрах от моих ботинок я увидел большое черное пятно. На этом месте зарезали якудза. Пятно было огромным. Наверное, из того парня вышла вся кровь. Меня передернуло.

Черт. Надо было убираться отсюда. Я осознал, где именно нахожусь. В здании, где убили, жестоко убили двух человек. А если вспомнить то, что говорила о нем Вик… Да тут, наверное, каждый день кто-нибудь умирал.

Мысль о привидениях вдруг показалась мне не такой уж идиотской. То есть идиотской-то она была. Но, тем не менее, ужас наводила такой, что я не мог заставить себя подняться с пола.

Перестань, говорил я себе, не валяй дурака. Никаких привидений быть не может. Ты уже не маленький мальчик, чтобы верить в подобную ерунду. Да, но говорящая обезьяна была? Была. Хотя это тоже невозможно. Не получится ли похожей истории с привидениями?

Заткнись. Это обыкновенная клиника. Встань и убирайся отсюда, пока тебя кто-нибудь здесь не застукал.

Но вот встать как раз и не получалось. Я сидел и смотрел на черное пятно передо мной. Оно было похоже на гигантскую кляксу. Будто кто-то разлил густую тушь.

Чем дольше я таращился на него, тем больше мне казалось, что с ним что-то не так.

Оно было слишком уж черным. Впечатление такое, что, дотронься до этого пятна рукой, под ладонью будет вовсе не холодный твердый пол. А что-то мягкое, ворсистое, теплое, живое… Да, именно живое.

Но почему это пришло мне в голову? Почему живое?

Я вгляделся в пятно внимательнее. До ломоты в висках… И отпрянул, ударившись о стену затылком.

Короткие, уродливо-кривые щупальца кляксы шевелились. Очень вяло, едва заметно, как водоросли на морском дне, только в десятки раз медленнее. Но все-таки шевелились.

Я не мог отвести от них взгляда.

Пятно явно приближалось ко мне. Очень, очень медленно. Когда я смотрел прямо на него, оно вроде не двигалось с места. Но стоило перевести взгляд куда-нибудь или просто на мгновение ослабить внимание, пятно оказывалось на несколько миллиметров ближе.

Я инстинктивно поджал ноги, будто боялся их промочить.

Промочить в чем? В пятне засохшей крови?

Не валяй дурака, этого не может быть. Пятна крови не могут двигаться…

Я еще раз внимательно посмотрел на него. Оно и правда казалось живым. В его целеустремленном движении была воля. Собственная воля. И оно действительно приближалось.

Минуты две назад я мог сидеть, вытянув ноги. Теперь я попробовал это сделать, но полностью разогнуть колени не удалось. Во время этого эксперимента носок ботинка случайно задел самый край пятна. По нему пробежала легкая дрожь. Как будто это было покрытое короткой шерстью желе. Какая-то гигантская волосатая амеба. Только способная мыслить. Отвратительное зрелище.

Но хуже всего было то, что теперь пятно двигалось быстрее. Оно почувствовало добычу.

Что будет, если оно до меня доберется?

Мне представилось, как нога случайно попадает в это пятно и вязнет в нем, как в болоте.

Черные щупальца расползаются по всему телу, медленно переваривая его. Пятно не торопится. Оно знает, что мне никуда не деться.

Чувствуя, как встают дыбом волосы на затылке, я оперся рукой об пол, подтянул ноги и начал медленно вставать. Спину холодил кафель стены.

Пятно как будто поняло, что добыча ускользает. Щупальца задвигались быстрее. По ним то и дело пробегала судорога.

Когда я встал, ближайшее щупальце было уже сантиметрах в десяти от моих ботинок. Я начал потихоньку, боком, двигаться в сторону двери. Мне нужно сделать всего три шага. Затекшие от долгого сидения ноги не слушались.

Прижимаясь к стене и стараясь не дышать, я преодолел половину расстояния. Пятно начало двигаться наискосок, собираясь отрезать меня от двери.

Я сделал еще полшага. Пятно было уже в трех-четырех сантиметрах от моих ног. Я по-прежнему не мог разглядеть его во всех подробностях. Пятно и все. Жирное, чернильно-черное пятно… Густое, как… Как свернувшаяся кровь. Мне даже показалось, что в нем и на самом деле плавают какие-то сгустки.

Борясь с тошнотой и ужасом, я сдвинулся еще немного вправо. Спина была мокрой от пота.

Всего полшага… Я вжался в стену так, будто хотел проломить ее телом.

И в этот момент луна скрылась за облаками.

Меня накрыла темнота. Пятно слилось с ней. Но не исчезло. Я чувствовал, что оно совсем рядом. Может быть, оно уже коснулась меня. Может быть, его щупальце уже ползет вверх по моей ноге…

Завопив, я бросился к двери. Мне было плевать, что будет. Выносить этот кошмар я больше не мог.

Когда я захлопывал за собой дверь, мне показалось, что в комнате кто-то тяжело и тоскливо вздохнул…

Как добрался до дома, я не помню. Словно меня накачали наркотиками. Все было в тумане. Вылез через окно, добрел до машины, вел ее как автомат. Ввалился в квартиру, доплелся до кровати и рухнул на нее, даже не раздеваясь.

И моментально уснул.

Где-то посреди ночи я проснулся. Как лунатик сходил в туалет, разделся и завалился обратно в постель. И спал без всяких сновидений до полудня.

Глава 12

По окну барабанил дождь. Это было первое, что я услышал, когда вынырнул из сна.

Шум дождя. Серый свет из окна. Я лежу в своей постели. Еще одно утро.

Сколько их было? Я посчитал в уме. Получилось одиннадцать тысяч семьдесят восемь дней.

Одиннадцать тысяч семьдесят восемь восходов. Столько же закатов.

Одиннадцать тысяч семьдесят восемь… Если перевести дни в часы – цифра расплющит меня, как кроссовок тинэйджера жестяную банку из-под кока-колы. Хрусть – и я плоский, как рисовая лепешка.

Хрусть…

Я вспомнил разговор с обезьяной. Удалось мне это безо всякого труда. Даже все интонации… Она сказала, что жизнь – это паутина. Нити пересекаются, расходятся, снова сходятся в неведомом человеку порядке. Каждая нить – дорога, которой можешь идти. Все-таки паутина – не совсем верное слово. Лучше сказать – лабиринт.

Множество ходов, перекрестков, ответвлений, ведущих в тупик. Или в лабиринт чужой жизни. Так бредешь себе, бредешь, свернул не туда, не в тот коридор, оказался в чужом лабиринте. И продолжаешь идти по нему, думая, что все в порядке. Что идешь туда, куда надо. А из того лабиринта переходишь в другой… В итоге оказываешься в такой дали от собственной жизни, что вернуться туда уже невозможно. Дорогу не найти.

Прозевать момент, когда свернул не туда, – проще простого.

Может быть и так, что кто-то заблудится и залезет в твой лабиринт. И будешь натыкаться на него то там, то тут. Не обойти, не обогнать… Идешь, а впереди чужая спина. Тоже ничего хорошего. Особенно, если человек не нужен тебе.

Но все-таки оказаться в чужом лабиринте куда хуже.

Я прокрутил в голове свою жизнь, чтобы понять, не заблудился ли.

Вышло, что заблудиться мог очень даже просто. Скорее всего, так и случилось.

Когда учился в старшей школе, больше всего на свете я хотел рисовать комиксы. Не могу сказать, что получалось у меня уж очень здорово. Но лучше, чем у некоторых моих приятелей, фанатеющих от манга.

Отец сказал, что это не занятие для молодого человека. И настоял на том, чтобы я поступил в университет.

«Одно другому не мешает, Котаро. Ты можешь учиться и рисовать свои картинки. Но профессия у тебя должна быть. Профессия – это уверенность в завтрашнем дне».

Мать молчала, но я видел, что она на его стороне. Еще бы!

Стандартная ситуация. Похожие слова говорят миллионы родителей миллионам детей во всем мире. И девяносто процентов детей поступают так, как от них требуют.

Я вошел в эти девяносто процентов.

Рисовать я, правда, не бросил. Но для того чтобы чего-то добиться в том или ином ремесле, нужно знать, что у тебя нет запасного выхода. Должно быть отчаяние обреченного. У меня его не было. Я знал, что, если не буду валять дурака в университете, получу хорошую работу. Поэтому так и не стал художником. То, что я рисовал, никуда не годилось. После нескольких неудач я махнул на это рукой.

Потом мне захотелось стать барменом. Бросить к чертям университет и начать протирать стаканы. Постепенно скопить на собственный бар…

На этот раз даже мать не молчала.