Трилогия Мёрдстоуна - Пит Мэл

Мерили приложилась к коктейлю, словно к восстанавливающему память средству.

— Да я его ваще не сразу признала. Подумыла было, это Безумный монах Распитон — или тот побирушка, какой вечно играет перед обувным на дыджериде. Волосы вот досюдова отросли, бородища — во…

— Тока не борода!

— Борода, Фрэнсин, и слухай — ботинки на босу ногу.

— Да ни в жисть. Мерили, все ты выдумываишь.

— Зуб даю. У меня ажно кровь в жилах захолодела, как и заметила.

— А дальше-то что? Совсем спятил, да?

Вместо ответа Мерили подняла стакан с малибу и постучала по нему, сопровождая свою пантомиму выразительным взглядом.

— А-а-а, — протянула Фрэнсин.

— Это я методом индухции, судя по тому, что у его в тележке лежало. Уйма дорогущего виски в картонных коробках, ну знаешь, с Рождества залежалоси, а еще две бутылки «Бейлиса» и винище всех сортов. Мы, значит, с им нос к носу сталкиваимся у полок с печеньем…

— Третий ряд.

— Третий, угу, и как до меня доходит, кто это, я сразу такая: «Мистер Мёрдстен! Сто лет, сто зим!», ну как-то так. А он просто стоит и пялитси на меня, какбута и жисть не видел. Уж так-то неловко, Фрэнсин.

— Мамычки мои, Мерили, аж предоставить не могу. А ты тада чего?

— Ну, мне тут было либо стоять столбом, как кролик в гостях у горностая, либо сказать чего, так что я смотрю, значит, ему в тележку и говорю: «Никак, празднуетя, мистер Мёрдстен? Новую книжку сочинили?»

Фрэнсин сжала коленки.

— Уж больно любопытничала ты, Мерили. Невоспитанно.

— Это да. Но ничегошеньки не получилось. Знаешь, как он себя повел? Совершенно как Бэзил Фолти[12], когда ходил во сне, а потом вдруг проснулси и дал деру.

— Совсем сбег?

— Не, просто почесал вдоль полок, а потом ворочаетси с пакетами кофе и сахара, цельная гора. Как свалит все в тележку и ну дальше. А я, понятно, за ним, и поверь, Фрэнсин, не так-то легко оно было, так он мчалси. Народ по пути знай успевал по сторонам шарахатьси, чуть что на полки не лез.

— Небось, торопилси, патамуша та егойная штучка из Лондуна дожидаласи.

— Я ровно так же и подумыла. Ровнехонько. Тута себя винить не за что, Фрэнсин. Но нет.

— Нет?

— Как выяснилоси, неа. Но ты вперед забегаешь. Он, значит, чешет на всех парах через молочные продукты…

— Шестой ряд.

— Пятый.

— Шестой.

— Да чтоб тебя, Фрэнсин! Пятый, шестой, какая нахрен разница? А мы теряем нить повествования.

— Прости, Мерили. Это я просто пыталаси предоставить картинку целиком. А в пятом стиральный порошок и собачий корм. Есть все ж разница.

Мерили выровняла дыхание, умерила гнев во взоре и приложилась к стакану.

— Ну, выходит, ты и права. Патамуша Дензила бы в пятом ряду быть не могло.

— Кого-кого?

— Дензила Гаддера. Который по вторникам приходит шерсть себе почесать перед сыром.

— Ах, э-э-этот Дензил.

— Мчитси, словом Мёрдстен к кассе, какбута за ним черти гонютси, а Дензил его не видит и летит вверх тормашками в холодильник. Мёрдстен тады останавливаится. У Дензила ноги задраны, гребенка в руке, и он такой — «Шта-а-а?». А Мёрдстен просто глядит на него, какбута ничего особенного, когда извращенец на тебя из йогуртов таращитси, а потом берет себе сыра и молока и чешет дальше. Вот доходим мы до касс, и угадай, кого он выбирает? Учитывая, что он типа как спешит?

— Не Сигурни ж Хуквэй?

— А вот да.

— Ой, нет.

— Ой, да.

Тут Вещие сестры прижались друг к другу лбами, со свистом втягивая воздух. (Это их вариант истерического хохота, ритуал духовной связи. Одна из тех деталек, из-за которых их родители двадцать лет назад под покровом ночи сложили вещички и, бросив дочек, перебрались в Шетланд.)

— Патамуша, — задыхаясь, продолжила Мерили, — Мёрдстен не в курсах, что к Сигурни ваще никто и очередь не становитси, патамуша ей что бар-код, что дохлая зебра. Она, значит, колупаится с его покупками, четыре-пять раз наугад всякий раз машет прежде, чем эта фиговина пискнет, а я такая стою прям позади него, а у него прям как пчела в штанах, а мисс Дыфективная Хуквэй и не замечаит. И я, чтоб отвлечь его, и говорю… Я поминала, что у него поперек груди был вроде как пояс от халата навязан?

Фрэнсин на долю секунды даже растерялась.

— Не, не поминала. А на кой?

— Мне-то откуда знать? Ну тебя, Фрэнсин. Словом, он хватаит свои бутылки, как только Сигурни их пробьет, и распихиваит по сумкам, а я стою сзади и пытаюси с ним разговор завязать про бородищу и такое все, а он только бекаит и мекаит и глазами вращаит, точно олень перед витриной мясника, вот тут-то самое чудное и начинаитси. Не поверишь, что дальше было.

На этом месте Мерили для вящего драматизма сделала паузу и отхлебнула малибу с пепси. Фрэнсин выжидательно последовала ее примеру.

— Короче, — сказала Мерили, элегантно вытерев усы тыльной стороной руки, — Сигурни с грехом пополам пробила примерно половину Мёрдстеновой тележки, как он вдруг как схватитси обеими руками за грудь, вот там, где пояс обвязан, как отшатнетси да как застонит. И жутко-то так. Даже нет, не так. Настоящий вой это был, а не стон. У меня аж волосы на ногах позади дыбором встали, Фрэнсин, Христом Богом клянусь. А потом как заголосит — «нет!», и «пожалуйста, погоди», и «тока не сейчас». Лоб весь потом обсыпало, что жабу бородавками. Ну, все, конечно, попятилиси. А я знаишь, что подумыла?

— Сердечный приступ.

— Сердечный приступ — выменно, что я подумыла, Фрэнсин. Особливо, как он завел: «Пакет! Ради всего святого, пакет!»

Фрэнсин опешила.

— Пакет, Фрэнсин. Таблетки. Меня прям как вспышкой осенило. У него какая сердечная болезнь и таблетки в пакетике. Но он так за грудь держитси, что таблетки достать не могет. Я и говорю: «В кармане пакетик-то, мистер Мёрдстен?» Дай, думаю, сама руку суну, ежели надо, и не смотри ты на меня так, Фрэнсин. Но только стала руку ему к штанам подносить, как он вдруг как обернетси, как уставитси на меня, словно… в жисти такого лица не видывала, ну то есть в нормальной жисти. И как завопит: «Нет, убирайся! Прочь от меня! Все прочь!» И все так же обеими руками за грудь держитси. И тут у меня снова вспышка, только ужасть какая.

— Та фыльма. «Чужой-один».

— «Чужой-один», Фрэнсин, ты прям опять на все деньги. Я так и представила. Длинная такая скользкая колбаса, как ослиный причиндал, только с зубами — и как вырветси у Мёрдстена из груди, как шмыгнет по полу.

— И что, Мерили, вырваласи?

— Так и нет. Хотя считай, что таки да, патамуша там уж такое столбоверчение началось. Эта жирная кобыла Лесси из табачного отдела как заверещит: «Это ж бомбист, комик адский! Мы все умрем!» Ну тут все, конечно, дали деру.

— Сильно ты перепужаласи, Мерили? Ей-ей, я б, небось, прям там и обмочиласи бы.

— Ну понятно, Фрэнсин, ничо я не напужаласи. Ну, то есть не так. Я ж знала, что это Мёрдстен, а не аль-кайда какая, хоть и в бороде. Но имей в виду, я тоже попятиласи, на случай, ежели он вдруг-таки с пушкой. Задрал голову к потолку и вопит: «Не надо! Не надо! Это не крем! Не крем!»

— Крем, Мерили? Это он про чо?

— Да чтоб мне провалиться, коли знаю. Не про пирожные, это точно, патамуша никаких пирожных он не покупал. И шоколада тоже. Словом, потом он весь ссутулился, одной рукой грудь выпустил и полез в карман…

— За таблетками, Мерили…

— Вот и я так подумыла, но нет, он вытащил бумажник, порылся в нем, приговаривая такие слова, каких я никак не ожидала услыхать от писателя с его-то именем, а потом просто хлоп стопкой денег прям перед Сигурни, которая так и сидела, разинув рот — ведро пролезет. А потом хвать сумки с бутылками и как понесете и прочь по улице — как собака, которой хвост подпалили. И все.

— Конец?

— Конец. Ну тут и я рванула сюда тебе это все рассказывать, а ноги-то у меня — что желе.

Сестры некоторое время смотрели друг на друга. Единственным звуком в комнате был ритмичный скрип полистироловых гранул в наполнителе мягких кресел под ними.