Комната страха - Эля Хакимова

Глухая провинция, поэтому революция пришла в эти края позже. Весна была холодной. После нескольких лет неурожая и эпидемий оспы и кори, странным образом коснувшихся исключительно этой стороны, люди оказались способны лишь сжечь несколько ближайших к городу поместий. Имение Сеньоры уцелело. Поместья сжигали в основном сами же слуги. У Сеньоры же большинство слуг были все еще свои – привезенные из Испании, вместе с богатым приданым, хранившимся в черных кованых сундуках. Мятежный епископ Толедо помог племяннице, заранее выслав ее в чужую страну.

С дядей, правда, все обошлось, его «всего лишь» сослали в Перу наставлять тамошнюю паству, погрязшую в язычестве. Там его принял под свое крыло старый друг по дворцовой жизни, дон Анхель Мария де Риварес, нынешний вице-король этой испанской колонии. В редких письмах, прибывавших от епископа каждый год, красной нитью шла тоска по родной Испании, разбавленная христианским смирением и верой в мудрость пресвятой католической церкви. Но о дяде Сеньора тогда волновалась меньше всего.

Все знания, впитанные еще в детстве, оказались бессильными в волнах пожара, охватившего обезумевшую страну. Она досконально знала сложнейшие церемониалы во всех дворцах испанских королей, все тонкости обращения к титулованным лицам и жесткие правила поведения важных дам. Но как должна вести себя важная дама в стране, в которой простолюдины отрезают головы своим сюзеренам, а слуги запирают своих господ в хлевах и поджигают их? Когда горничные, в платьях и жемчугах своих бывших хозяек, собираются на городской площади у колодца, обсуждая, кого им нынче казнить на только что присланной из Парижа самим Конвентом гильотине. Шел к завершению девяносто третий год – террор набирал обороты…

А ведь у нее на руках два сына и умирающий муж. В доме остались только слуги, привезенные из Испании, в верности которых сомневаться не приходилось. Все местные исчезли, не забыв прихватить с собой ценности, картины и даже садовый инвентарь. Хорошо хоть лаборатория осталась в целости и сохранности, не только потому, что тяжелые двери запирались на сложный замок, ключи от которого были только у хозяйки и ее мужа, а еще и благодаря едким запахам серы и поташа, частенько доносившимся из-за них.

Эти невежды попросту боялись всего, что было с ней связано. Местные поверья и предания утверждали, что ведьмы именно так и выглядят, как эта Сеньора. И ничто бы не спасло ее от костра или инквизиторских пыток, все еще угрожавших женщинам, чем-то отличавшимся от большинства: чуть более красивым, образованным, везучим или несчастным, – если бы не относительная отдаленность их дома от города и деревни. И если бы не скверный характер ее мужа, который, как и его болезнь, держал их вдали от света и столицы.

Она и сама не стремилась в общество, чужая для местной знати, кичившейся своим происхождением и пороками. Как испанка, она привыкла к большей сдержанности, как аристократка – к большей спеси, как дочь своего просвещенного века – к более широкому кругу интересов, который включал химию, астрономию, математику и географию.

Порой она ловила себя на мысли, что презирает этих чванливых и глупых невежд, стремящихся затмить блеском и никчемной роскошью столичные дворы, при которых ежедневно обновлялись моды на форму чепцов и фасоны панье. Все гротескнее становились огромные парики с чучелами фазанов, моделями кораблей и даже сценками из модного спектакля. Все необузданней фантазия портних и их заказчиц, забывших о вкусе.

Но титул мужа, собственное происхождение и немалые богатства (больше воображаемые, чем реальные) заставляли общество терпеть ее странности, венцом которых был, по всеобщему признанию, категорический отказ от посещения охот. «Да и что с нее взять – испанка!» – чаще всего заканчивались обсуждения этой особы в личной переписке местных дам, блестящих хозяек интеллектуальных салонов. (С этим приговором Ева чаще всего сталкивалась, когда перечитывала письма из местного архива.)

Книги – основное ее богатство и наследство, содержимое тех самых сундуков. Для нее они были куда дороже, чем все золото обеих Америк. Некоторые из них были отысканы еще посланцами Козимо де Медичи, при составлении Флорентийской библиотеки 1460 года. Неутомимые монахи пешком исходили всю Европу, останавливаясь в монастырях и при дворах императоров и королей, скупали и переписывали книги, чтобы свезти в теплую Италию, к своему господину. Спустя полтора столетия некоторые из тех раритетов, попутешествовав по библиотекам и скрипториям, а иногда и застенкам инквизиции (книги, как и еретиков, сажали в тюрьмы и сжигали на кострах), оказались в руках сначала ее дяди, а затем и в ее трепетных смуглых пальцах.

Чудесные миры греческих философов, средневековых алхимиков и монахов, рассуждавших о красоте. Географические атласы, открывающие мир, делали его осязаемым и оформленным. Математические исчисления, теоремы и формулы упрощали ведение хозяйственных дел и открывали красоту окружающего. Все это должно достаться мальчикам и всем поколениям после них. Не должна история их рода прерваться на ней и ее дяде.

Древних схоластов она предпочитала современным авторам эпохи просвещения, столь восхищавшим ее мужа. Сеньоре были нестерпимо скучны морали Мабли, политика Кондорсе, история Рейналя, философия Гельвеция. Она не могла даже сравнить их с Филиппом Канцлером, написавшим в XIII веке «Сумму о Благе», Гильомом Овернским или ее любимцем Феофастом, древнегреческим философом, естествоиспытателем и ботаником, чья «История растений» в английском издании была ее настольной книгой.

И ей глубоко безразличны были фавориты «общественного мнения», обласканные в салонах мадам Жоффрен и даже мадам Неккер. А ведь все, включая ее мужа, боялись этого самого «общественного мнения» едва ли не больше, чем Божьего суда.

Она даже не пыталась спорить со своим мужем, продолжавшим демонстративно носить зеленые сюртуки дома Бурбонов, рьяным поклонником Монтескье, состоявшим в бурной переписке с множеством «просветителей» и философских кружков, правда, до тех пор, пока его не подвергли жестокому осмеянию за какой-то проступок. Кажется, он высказался насчет исторического совпадения целей и задач истинных аристократов и крестьян, упомянув даже своего деда, организовавшего бунт в их провинции.

Посмотрел бы он сейчас на плоды своего просвещения! Чего стоят эти отвратительные листовки с отрубленными головами известных в руках неизвестных, так называемые альманахи «папаши Дюшена» и «папаши Жерара»!

Глава 11

Побег

Мальчики спрятаны в хлеву. Оба ее сына и еще сын капитана Альворадо, личного телохранителя. Поклявшийся толедскому священнику беречь Сеньору ценой своей жизни, капитан – теперь единственная ее надежда. Кроме него, больше некому спасти детей, вывезти их сначала в Испанию, а потом и в Перу, к дяде. Подальше от ужасов революции в лице комиссара Буланже, выбравшего своей резиденцией единственный не сожженный крестьянами большой особняк. Теперь она исполняла роль прислуги в своем собственном доме. Таскала тяжелые ведра, колола дрова и готовила еду для большого начальника, которому многие в Конвенте прочили блестящую карьеру.

Но пока он был вынужден прозябать в провинции среди сброда, ради которого, собственно, и была затеяна эта революция. Поговаривали, что Буланже лично присутствовал на гильотинировании этой потаскухи Марии-Антуанетты, если вообще не участвовал в вынесении приговора. Его черный сюртук в талию и белые чулки уже всем примелькались в городе, ни одна казнь не обходилась без его участия, ни одно заседание городского совета, наскоро сформированного из наиболее активных горожан средней прослойки и бедноты, не проходило без его бдительного и пристрастного надзора.

Удивительно, как такой маленький, круглый человечек с белесыми ресницами бретонца и по-крестьянски широкими ладонями мог внушить почти благоговейный ужас всем, кому доводилось с ним общаться. Сын стряпчего, он был одним из многих, кого революция вознесла на самый верх. Теперь, когда аристократы валялись обезглавленными у дощатых помостов гильотин, настала пора таких вот незнатных, малообразованных, всего добивавшихся своим трудом, упорством и жестокостью «маленьких» людей.

Началось для Буланже все с обыкновенной игры в свободу для народа, которой многие занимались в тот «век просвещения». Однако легкая неудовлетворенность, свойственная непризнанным талантам молодости, образование законника и дар оратора выделили его среди равных. А убеждения скептика и тщеславие вкупе со змеиным спокойствием подняли в это смутное время простого адвоката провинциального городка на вершины власти.

Здесь для него не было ничего невозможного, здесь он нашел применение своим способностям, ненужным в «нормальном» обществе старого режима. Все его таланты удачно совпадали с душевной черствостью и духовным невежеством. Это обстоятельство помогало ему с легкостью переносить смрад гниющих трупов, с неменьшей легкостью переступать через лужи крови, тщательно следя за тем, чтобы не испачкать белые чулки и башмаки… Или, скажем, не теряя присутствия духа, наблюдать, как саблями отрубают руки, которые умоляюще протягивали сто семьдесят обнаженных девушек и женщин. Их привязали к грабарам – речным баржам с открытыми клапанами на той весенней холодной реке. Всем – от шестнадцати до тридцати, среди них были и беременные, и матери, только что разлученные со своими детьми.