Сатирикон и сатриконцы - Аркадий Тимофеевич Аверченко

class="stanza">

Ему без долгих размышлений

Авторитетов разных тьма

Прижгла ко лбу печатью «гений»

Взамен позорного клейма..

Но тот, другой, всегда с иголки

Одетый в новенький мундир,

В традиционной треуголке.

Незрелых школьников кумир.

Мне и милей и ближе втрое,

И рад я ставить всем в пример,

Как может выбиться в герои

Артиллерийский офицер.

«Сатирикон», 1912, № 36

Поэтам

Пусть душа безвременьем убита:

Если в сердце алая мечта.

Не бросайте розы под копыта

Табунов усталого скота.

Замолкайте. Время не такое.

Чтобы нежность белого цветка

Разбудила гордое в герое.

Увлекла на подвиг дурака…

Все мертво. Ни песен, ни улыбок,

Стыд, и муть, и вялость без конца,

Точно цепь содеянных ошибок

Нам связала руки и сердца…

Все сейчас — моральные калеки.

Не для них ли, думаете вы.

Говорить о счастье, человеке

И о тихом шелесте травы…

Не поймут, не вникнут, хоть убейте.

Вашу святость примут за обман.

Не играйте, глупые, на флейте

Там, где нужен только барабан…

Нашим дням, когда и на пророке

Шутовства проклятого печать.

Не нужны ласкающие строки:

Научитесь царственно молчать.

«Сатирикон». 1912, № 44

Легенда о страшной книге

Сергею Горному

Ему надевали железный сапог

И гвозди под ногти вбивали.

Но тайну не выдать измученный смог:

Уста горделиво молчали.

Расплавленным оловом выжгли глаза

И кости ломали сердито.

Был стон, и струилась кроваво слеза.

Но тайна была не раскрыта.

Сидит инквизитор, бледней полотна:

«Еще отпирается?!. Ну-ка!»

Горящая жердь палачу подана,

Готовится новая мука.

«Сожгите! Но тайну узнайте вы мне —

Пусть скажет единое слово».

Шипит человеческий жир на огне,

Но — длится молчание снова.

Заплакал палач и бессильно сложил

К работе привыкшие руки.

Судья-инквизитор слезу уронил.

Как выдумать лучшие муки?!

Конвой зарыдал, и задумался суд.

Вдруг кто-то промолвил речисто:

«О ваше сиятельство! Пусть принесут

Стихи одного футуриста.

И пусть обвиняемый здесь же прочтет

Страничку, какую захочет…»

Судья предложившему руку трясет.

Палач, умилившись, хохочет.

Велели — и книгу на стол принесли:

Такая хорошая книга…

Измученный молча поднялся с земли

В предчувствии страшного мига.

«Довольно! — сказал он. — Пытали огнем,

Подвергли ненужным обидам.

Я гордо и честно стоял на своем

И только твердил вам: «Не выдам!»

Но если стихи футуриста читать —

Нет: лучше ботинок железный…

Какую там тайну вам надо узнать?!

Пожалуйста — будьте любезны…»

И выдана тайна. В глухой полумгле

Рассказана чья-то интрига.

Свершилось. И грозно лежит на столе

Кровавая страшная книга…

«Новый Сатирикон», 1913, № 24

Приятный собеседник

Набросок желчью

Мысли — как трамвайные билетики,

Жалкие, от станции до станции.

Говорит он много об эстетике,

О Бодлере, Ницше и субстанции.

Весь такой он чуткий и мистический.

Весь такой он нежный и лирический.

Не люблю его я органически,

Я при нем страдаю истерически.

Сколько он со мной ни разговаривал,

Сколько ни прикладывал старания —

Никогда его не переваривал,

И на то имею основания.

Я смотрю: за черепной коробкою

Этой тли природою положена

Смесь трухи с изжеванною пробкою

И какой-то слизью переложена.

Ничего другого. Ни горения,

Ни сердечных взрывов, ни сомнения.

Ни тоски, ни страсти, ни мучения…

Человек? Нет: недоразумение.

От портного — брюки с заворотами,

От брошюр — солидные суждения.

От кого-то — фразы с оборотами,

От себя — лишь ужас вырождения.

Лучше жить пустыми небылицами,

Углубиться в мерзость запустения,

Чем возиться с этими мокрицами…

Плюнь на них — хоть в этом утешение.

«Новый Сатирикон», 1915, № 27

Спекулянты

Какая шальная блудница

Тряхнула позорной казной?

Я плюнул бы в мерзкие лица

Людей, обогретых войной.

Ползут, пресмыкаются воры,

Где алая кровь горяча.

Их мысли — витые узоры

На красном плаще палача.

Чьи руки, чьи хищные руки

В грязи потрясенной земли

Чужие мильонные муки

Куют бессердечно в рубли?

Купается в золоте тело

Прогнившей от выгод души…

За чье-то великое дело

Мстят гадины в жуткой тиши…

О, если бы их вереница

Хоть раз бы прошла предо мной,

Я плюнул бы в мерзкие лица

Людей, обогретых войной…

«Новый. Сатирикон», 1916, № 21

Что я написал бы,

если бы он умер

Ты в жизни шел походкой робкой.

Не видя часто в ней ни