Огненный плен - Вячеслав Денисов

На лавочке перед кабинетом, где принимают и оказывают первую помощь поступившим, сидела ослепительная блондинка. Волосы, которые поначалу показались мне платиновыми, на самом деле оказались какими-то невероятно завораживающими блонди-беж. Стрижка под Джуди Гарленд из «Волшебника страны Оз»… господи, да не была ли это сама Джуди Гарленд?

Подойдя, я характерным для безумца взглядом уставился на нее в упор.

— Я не Джуди Гарленд, — посмотрев на меня красными от недавнего плача глазами, сказала она.

— И слава богу. А то я уже решил, что мне пора в отпуск. Но вы красивее Гарленд.

Она промолчала, и я поймал ее взгляд, направленный в дверь кабинета оказания срочной помощи.

— Кого вы привезли?

— Отца.

— Что с ним?

— Сердце.

— У всех сердце, — еще не выйдя из роли циничного спасителя, заметил я.

— У него оно больное, — терпеливо объяснила она.

— Когда доставили?

— Две минуты назад, — сказала она, ощущая необходимость разговаривать потому только, видать, что я служащий этой больницы.

Не раздумывая, я направился к кабинету и толкнул дверь рукой. Знаю — того рыцаря, что во мне, давно пора сжечь на костре, дабы он воду не мутил. Но вот пробивает час, трубит труба, и я, захлопывая забрало, сажусь на коня…

На моих глазах дежурный врач Евдокимов при помощи медсестры Литвинской укладывали в рот мертвенно-бледному больному таблетку нитроглицерина. Ее трудно спутать с другой. Мощность действующего вещества такая, что таблетка похожа на крошку от нее.

Когда человек в своей профессии достигает высокого уровня, его привычки становятся частью жизни. И часто он в компании себе подобных замечает то, на что другой человек не обратил бы внимания. Нигде — ни на кушетке рядом с больным, ни на столе, ни где-либо вообще в кабинете я не увидел только что использованного тонометра. Привычка продолжала работать. Сделав шаг вперед, я ударил по руке Евдокимова, и таблетка улетела под стеклянный шкаф, из которого появилась.

— Александр Евгеньевич!..

— Тонометр! — Скинув куртку, я рухнул на стул рядом с подающим едва видимые признаки жизни пациентом. — Кто такой?

— Из десятого отдела, с Лубянки, — по-сорочьи быстро прострекотала Литвинская. Они трахаются во время смены, я знаю. Но иногда нужно думать и о работе.

Через минуту, спустив воздух, я велел зарядить шприц с кофеином.

— У него давление — сорок на сорок. Одна таблетка нитроглицерина — и давление будет ноль на ноль. Что даст вам, несомненно, повод записать в справке, что больной скончался, несмотря на все предпринятые усилия.

— Александр Евгеньевич… — на Евдокимова страшно смотреть. — Он сейчас умрет.

— Из десятого отдела.

— Не губите, — попросила Литвинская. И как-то странно она попросила, так попросила, что я понял: если не скажешь — дам прямо здесь и сейчас, а этот идиот отвернется.

Поднимаясь и глядя, как в вену чекисту входит кофеин, как учащается пульс его (я продолжал держать его за запястье), я посоветовал:

— В истории болезни можете написать объективно: «Вопреки всем усилиям больной выжил».

— Александр Евгеньевич…

Хорошо, что иногда мне напоминают мое имя. Обычно меня зовут «доктором Касардиным».

Выйдя, я сказал в пространство над головой девушки: «Всего хорошего» — и, не глядя на нее, вышел из больницы. С кем бы мне не хотелось иметь дело такого характера, какой непременно бы имел место, задержись я и разговорись, так это с дочерью сотрудника НКВД из десятого отдела.

Об отпуске я вспомнил не случайно. Через два дня я улетал в Сочи. Первый отпуск на море с того злосчастного дня, когда старик со столбом едва не сломал мне хребет за внучку. И через два дня это случилось. Я встретил женщину…

…Она шла по одну сторону тротуара, я — по другую.

Город Сочи. Где ночи не такие уж темные, если откровенно. Просто — ночи. Я видел и потемнее.

Она шла неторопливо, не боясь. Чего бояться, если уже вторую неделю в санатории я робко смотрю на нее, а когда она пытается поймать мой взгляд, отворачиваюсь. Ей не страшно идти вот так в ночь, по пустынной улице. Потому что я иду сзади. Этот мужчина обидеть не может. Зато, наверное, в состоянии защитить.

Юля рассказывала мне потом, как представляла наше знакомство. До этого все происходило, как на экране кинотеатра при демонстрации немого фильма и при захандрившем тапере. Я молчал, она молчала. Хотя давно ей уже хотелось подойти и сказать: «Ты хочешь меня?»

Она приехала на курорт не парня искать. Юля привезла лечить больного отца. Она была замужем и поехала потому только, что рядом с ней был отец, хотя бы и больной, но сотрудник наркомата. Юлин муж работал в аппарате НКВД, человек был известный, но толку от него, как от мужчины, явно было немного. Находясь с ним за каменной стеной и не испытывая нужды ни в чем, кроме страстной любви, ей хотелось, как это часто бывает с женщинами молодыми и насытившимися благодатью, чего-то необычного, резко отличающегося от тех прелестей, что подавала ей жизнь щедро. Юле хотелось, чтобы на нее напали, а кто-то сильный, с развевающимися на ветру волосами, в пропитанной морской водой — пусть даже несвежей рубашке — это же так естественно, — спас ее. И потом не захотел принять подарка в виде любви. Есть, наверное, такие мужики, думала Юля, только вот черт знает, где та страна.

Я же не был бы похож ни на политического деятеля, ни на зажиточного советского человека, ни на ученого, в конце концов. Просто мужик с обветренной кожей. С чуть прищуренным от постоянных ветров взглядом, увлеченный морем и ужинающий пойманной им же, и им же приготовленной, рыбой. Без соли. Иногда я в состоянии производить такое впечатление. Главное — понять, что хочет женщина, поскольку у одной при виде обветренного лица вспыхивают чувства, а у другой начинаются рвотные позывы.

Юля рассказывала мне потом, что решила добиться меня. Уже тогда она понимала, что жить с такими, разумеется, проблема, но вкушать плоды страсти и безумия пару раз в месяц было бы можно. Когда она рассказала мне об этом, я расхохотался, и мы снова занялись любовью в моей московской квартире…

Отец шел на поправку — уже через три дня он смог ходить и зарозовел, и Юля почувствовала, как одинока. И вот появился я. Волосы мои были средней длины — тогда я носил эту прическу смело, не опасаясь, что появится вдруг унтер и признает во мне командира Красной армии, коим я никогда не был. Лицо мое еще не загорело настолько, насколько представлялось Юле в ее мечтах о мутном рыцаре, рубашки у меня были, черт возьми — уже и непонятно, хорошо ли, плохо — всегда чистые. И, самое главное, я ей нравился. Прожившие в замужестве с умным человеком умные женщины сторонний ум распознают лучше, чем гинекологи трехнедельную беременность.

И с той поры, вот уже вторую неделю, меж нами началась визуальная дуэль. Улыбаться первым, рискуя утратить накопленное, никто не хотел. Юля не могла улыбаться еще и потому — ей пришлось рассказать это чуть позже, — чтобы я не принял ее за шлюху. Одинокая женщина с обручальным кольцом на руке… приехала одна отдыхать на курорт… И улыбается. Блядь — не поспоришь.

А я не улыбался по другой причине. Меня ужасало представление обо мне как о донжуане или, что еще хуже — альфонсе. Одинокий мужчина возраста, когда все нормальные мужики женаты… приехал один на курорт… Явно — со здоровьем не все в порядке. Или — с психикой. Так пусть уж лучше она меня за больного считает, чем за ходока.

Хотя ничего плохого в ходьбе такого порядка ранее я не замечал.

Женщина, лет которой было не меньше двадцати пяти и не больше тридцати — всякий раз она выглядела по-новому, мне нравилась. Настолько, что я несколько дней кряду обдумывал процесс нашего будущего знакомства. А вечером того дня от нечего делать пошел побродить по Сочи. И надо же было такому случиться — на одной из улочек повстречал ее. Она шла навстречу и, когда минула меня, привычно посмотрев в мои глаза, я развернулся и поплелся следом.

Через четверть часа она остановилась, постояла мгновение, словно убеждаясь в том, что я стою, и развернулась.

Я пришел в себя только тогда, когда в полуметре от себя увидел ее зеленые, как побережье, глаза.

— Если ты хочешь меня убить, сделай это сейчас, — сказала она, правильно произнося слова. — Но если просто — хочешь, то сделай же с этим что-нибудь… тоже… поскорее…

Уже в душе моего номера, выпустив на волю стыдливые слезы, она покачнулась от предвкушения будущего. И вышла, распаренная горячей водой и желанием…

Я смотрел на нее неотрывно, становясь свидетелем того, как она замирает. Склонился к ее ногам, скользнул руками вдоль икр, стянул смешной узел на полотенце, потянув словно штору.

Юля боялась напугать меня, ей было страшно самой — страшно показаться мне прошедшей сквозь огонь и воду шлюхой. Она опасалась оттолкнуть меня накипевшей страстью…