Новый Мир ( № 6 2006) - Новый Мир Новый Мир

— Как ты сказала (сказал), собаки на неё не лаяли? — оплеуха.

— Да, не лаяли, она такие слова знала, что они только просили хлебушка, и всё, ничего больше, только хвостами виляли, провожали до дому, глядели вслед.

— Так она умела говорить по-собачьи? — удар.

— Нет, не умела, она такие слова знала, что не было преград, любую дверь открывала, любой замок поддавался, висячий, кодовый, с секретом, ржавый, сейфовый, просто говорила свои слова и поворачивала ключом.

— Так она знала адреса, пароли, явки? — удар — так она стучала? — саечка — так она вынюхивала? — удар локтем в грудь.

— Нет, нет, она не стучала, она бежала этого, хоть вербовали.

— Так она беглянка? — с двух сторон ладонями по ушам — она пробегала мимо беды? — в солнечное сплетение.

— Нет, она знала такие слова, кого угодно заговаривала, так, что беды проходили мимо, только пьяницы преследовали всегда, и то знала такие слова, что даже буйные алкоголики успокаивались и просили рассказать ещё хоть парочку слов.

— Так она, собака, молчала? — пинок коленом.

— Она молчала, потому что знала, дальше, если ещё хоть слово, дальше счастье и бесконечная красота, а они не могут знать счастье, они не вытерпят красоты, они не вынесут всего этого.

— Откуда ей могло быть известно, у неё был дар знать? — удары со всех сторон.

— Нет, у неё не было дара знать, он был у её сестры.

Дадада

Не сломаются, нет, моя бабка такая и была, нет, кикимора перенесла город, случилось что в лето 6882, когда, идоша ушкуйники рекою, пограбиша города, несколько городы, остановились на Балясковом поле. Здесь заготовили круглый лес, брёвна сложили вместе и легли спать до утра, чтобы назавтра построить и жить в городе В. Но ночью кикимора взяла круглый лес, уложенный аккуратно брёвнами, и унесла в другое место, ниже. Проснулись и видят, что нет ни круглого леса, ни аккуратных брёвен, ушли искать. И идоша, и пройдя порядком, нашли потерю меж двух оврагов, Засора и Раздерихинским, и стали дознать, кто то сделал? И увидаша на брёвнах кикимору, она смеялась и мигала глазом, а потом прыгнула и ушлёпала в западное болото. Но там она не живёт, она живёт в прудике, в озерце, там, за монастырём, нет, она живёт на корявой улице, на улице Кикиморской, где осенью и весной, а также дождливым летом идоша, вы рискуете увязнуть в глине или поломать ноги. Не зря улицу назвали Кикиморской, а потом назвали Водопроводной, в лесной стране много таких тёмных историй и таких кривых улочек, на них в шахматном порядке стоят бедные и богатые дома, халупы и особняки, только что новый, а рядом развалина прошлого века. По вечерам, если нет машины, лучше на улицу не выходи, темно, и гуляют разные, в том числе преступные организмы, с винтовками за плечом, с кобурой, с охотничьими патронами, па-пара-рам, погода злится, барабан был плох, барабанщик бог, от зари и до зари о любви мне говори, пока горит свеча, тут папа быстро с лежанки скатился, Маруся отравилась, а там гитары, а там цыгане, вдали виднелся белый дом, вокруг него цвели аллеи, а из раскрытого окна смотрела маленькая Мэри, на всю эту улицу. На эти гулянки, дома, пьянки и выгоны из дома, на приставание к девочкам в тёмных углах у монастыря, на гору бутылок из-под кагора за его забором, на детей бедных и богатых родителей, на блеск и нищету, смотря блестя глаза. Уши слышат похабщину и признанья в любви, несвязную пьяную речь, хруст ломающихся костей, губную гармонику и рост травы, прорастание желудей, вспоминание ряби воды, созревание яблоков. Всё слышит и видит потомка, потомица Кикиморы, с шрамом на лбу.

Кикимора родила Грязотку, Грязотка родила Чехарду, Чехарда родила Рениксу, Реникса родила Чепуху, Чепуха родила Чегоизволите, Чегоизволите родила Неугодноли, Неугодноли родила Неугодну, Неугодна родила Нуиладну, Нуиладна родила Софьюшку, свет династии, чуть святой не стала, Софьюшка умерла в девушках; Неугодна родила Сирину, Сирина родила Алконосту, Алконоста родила Есифату и Вздохию, из которовых у одной был дар знать, обе родили дочерей, Вздохия родила Засору, Засора родила Сухону, Сухона родила Двину, Двина родила Печору, Печора родила Рубежницу, Рубежница родила Великую, Великая родила Авдотью-ключницу, Авдотья родила Аглаю, Аглая родила Марфу-истопницу, Марфа родила Агнию, Агния родила автора этих строк и сестру автора, из которовых сестре дан дар знать, что дальше, спросим.

У Агнии на лбу шрам, онже дар бесценный, купина неопалимая всё горит и горит, но больно самой от этого, так же и нам, на неё глядя, всегда должно быть. Всякий раз, как видим её, мы должны взять платок и вытереть кровь, потому что кровь на лбу там бывает всегда, застит глаза, так что плохо видно и нас, стремящихся к миру, к ранней истине, невечернему свету, знаниям. Но она отводит руку нашу с платком, говорит: я справлюсь сама; говорит: поднимите веки свои от глаз, и увидите то же. И мы поднимаем веки от глаз, и видим Агнию: спасайте держите смотрите на красный лоб и плачем глаза наши слезой закрываются соль ест на лице нашем кожу и мы трём и не можем стереть лицо горит как лицо жены архитектора на подушке а что нам делать неужели никак по-другому не увидим истину говорим Агнии а как же дар знать а как же секретки а как же присутствие постоянное в городе В а как же название наше отвергнутое ехать умирать нам теперь как же куда же прикажете для новой жизни ступить ногами мы предварительно вымоем вымолим поклоны епитимию по сорок утром и на ночь а также чётки на тридцать но только не трогайте наших лиц потому что мы поднимаем их в небо мы дышим им а также кушаем причащаемся радуемся друг другу на них глаза на них веснушки рот нос лоб правда без шрамов хотите сделайте так же со лбом пусть кровоточит тоже будет проще нам различать несправедливость неправедность ложь свои грехи тоже а может и у нас такие же лбы мы просто не знаем какое моё лицо какое твоё лицо на чужом увидишь царапину на своём не узришь кровавого шрама.

Какое твоё лицо, говорю сестре, скажи мне о нём. Мое лице белое кожаное, смотри глазами, раскрой глаза твои и смотри, подними веки твои от глаз. Кем ты будешь, когда вырастешь, говорю я, беседую, продолжаю. Я вырасту, стану тобой, стану сестрой и пойду в школу, говорит мне сестра, сестра вырастет, ты вырастешь, станешь мамой, пойдёшь на работу, мама вырастет, станет доброй бабушкой, уедет в деревню, чтобы жить на воздухе и вязать варежки спицами, бабушка вырастет, станет праматерью, встанет праматерью над землёй, обопрётся на крыла, полетит по небу над землёй, и обессисе сине мгле, читаю Слово о полку из слов, обессисе сине мгле, говорю, обессисе, в Казани белочехи захватили большевика, красноармейца Шейнкмана, в Казани, чехи, Шейнкмана, напала карна на жлю, жля на карну, ничится трава жалостью, земля тутнет, стерлёдки в воде скачут, а городская сумасшедшая готовит снасти, а синий чекист Власов сердится, не говоря о его ратности, погибашеть жизнь. Всё же стоит что-то сказать, хоть что-то, для ясности, что ли, говорю, для ясности. Сестре передали дар, бабушка в дар передала свой дар знать в лето.

Получираспишись

Зимой, зимой, зимой снег, пар изо рта. Это же ещё понять, оценить и одобрить надо, понять, куда оно (счастье) уходит, и почему все несчастны, и виновен ли в этом город, или то, что все так до сих пор любят писателя Чехова, или что? Вот простой пример, которовый всегда у нас перед глазами, сидим ли мы на работе в полуподвальном помещении, кутаясь от ветра, которовый идёт из подземного хода. Или же, обратно, живём дома, в квартире на своём втором этаже вкушая простую пищу свою, так называемый фрукт в себе, не завидуя стерлёдке. Мы поднимаем веки свои от глаз, а вокруг зима, но, мало того, по улицам несчастных полон рот, а также по улицам на машине возят мёртвого мальчика. Лицо его бледным образом выглядывает из окна своими неправильными чертами, заячьей губой, гусиными лапками, раковой шейкой, сладким выражением. Вот что значит перестать жить, не хватать руками горячее, не глотать касторочки. Ты дорог мне, как первый цвет, хотела написать на его могиле его безутешная мать, но его разведённый отец попросил дать ему сына на время, проститься, что и получил до последнего. Посадил в машину и повёз показать город. (Отчего умер мальчик, никто не знает, может быть, он даже погиб.) Я мало уделял тебе внимания, не гладил по голове, не целовал на ночь, не пел колыбельных, не завязывал шнурочки и сопельки не подвязывал, а также не бил по шаловливым рукам, которовые ты распускал нередко, не прижимал любопытный нос, не пил при тебе водки, не блевал в зелёный тазик, растроганно говорил отец, нажимая на газ, но не расстраивайся, пришло твоё время по проволочке, мы теперь будем вместе. Я брошу свою работу, уйду от своей жены и своего другого живого ребёнка, я буду всё рассказывать тебе, даже как размножаются у нас поляки и гении, я буду всюду водить тебя, хочешь на ёлку? Сын хотел, дело было зимой, его поведение никого не смущало своей умертвённостью, и не отпугивала бледность кожи, но мамаши на всякий случай не давали смотреть своим детям на машину, потому что мёртвый мальчик не выпускал пар изо рта, держал при себе.