Флот, революция и власть в России: 1917–1921 - Кирилл Назаренко

Многолетняя монотонная служба была, пожалуй, основным источником недовольства моряков. Ведь подавляющее большинство экипажей линкоров прослужило к 1917 г. от 4 до 8 лет, и нетрудно посчитать, насколько увеличились их сроки службы к 1921 г. В конце 1917 г. демобилизационные настроения на флоте были практически так же сильны, как и в сухопутной армии. 16 ноября 1917 г. приказом ВМК № 12 были уволены со службы матросы срока призыва на действительную службу 1905 г. с 1 декабря 1917 г., а 1906 г. – с 15 декабря[319]. Таких насчитывалось примерно 8,5 тысяч человек. Однако к середине января 1918 г. увольнение этих категорий было еще «не вполне закончено»[320]. 30 декабря 1917 г. матросы призыва 1908–1910 гг. потребовали уволить их не позднее 15 февраля 1918 г.[321]

Кстати, в сухопутной армии в период позиционных боев также усиливалось недовольство солдат войной, в период маневренных боевых действий (даже отступлений) недовольство проявлялось меньше. «В сводках военной цензуры неоднократно подчеркивалось, что “плохое настроение вызвано бездействием”, что все за мир, так как “осатанело стоять”, что “бездействие увеличило количество толков о мире”, что “опротивели окопы”»[322]. Легко себе представить, что на бездействовавших линкорах и изредка выходивших в море крейсерах ощущение томительного бездействия было еще более угнетающим, чем в окопах.

Революционной пропаганде способствовало то, что в Петро граде, Гельсингфорсе или Ревеле было легко достать нелегальную литературу. Специфика рядового состава парового флота такова, что конфликт матросской массы с офицерством становится почти неизбежным и более острым, чем аналогичный конфликт в армии. Восстания моряков в России (в 1905–1906 и 1917 и 1921 гг.), в Австро-Венгрии (в феврале 1918 г.), в Германии (в ноябре 1918 г.), во французском флоте в Черном море (в апреле 1919 г.), в британско-индийском флоте в Бомбее (в феврале 1946 г.) подтверждают эту тенденцию. Вероятно, причинами такого поведения матросов являются не только принадлежность многих из них к рабочему классу и сравнительно высокий уровень общего образования и специальной подготовки, но и особенности повседневной жизни на кораблях, превратившихся в огромные, сложные, но часто бездействующие механизмы.

Тенденция к обострению отношений матросской массы и офицеров наблюдалась в русском флоте задолго до 1917 г. Протопресвитер армии и флота (в 1911–1917 гг.) Г. И. Шавельский писал: «Детальнее говорить о флоте мне трудно: я сравнительно мало наблюдал внутреннюю жизнь флота, меньше был знаком с его личным составом и с его распорядками и укладом всей его жизни. При моих сравнительно не частых соприкосновениях с флотом у меня получалось впечатление, что в отношениях между офицерами и матросами есть какая-то трещина. Мне тогда казалось, что установить добросердечные отношения между офицерским составом и нижними чинами во флоте гораздо труднее, чем в армии. Это зависело и от состава нижних чинов и от условий жизни во флоте. Армейские нижние чины были проще, доверчивее, менее требовательны, чем такие же чины флота. И разлагающей пропаганде они подвергались несравненно меньше, чем матросы, бродившие по разным странам и портам. Совместная жизнь матросов с офицерами бок о бок на кораблях, при совершенно различных условиях в отношении и помещения, и пищи, и разных удовольствий, и даже труда – больше разделяла, чем объединяла тех и других. До революции флот наш блестяще выполнял свою задачу. Но матросская масса представляла котел с горючим веществом, куда стоило попасть мятежной искре, чтобы последовал страшный взрыв. И этот взрыв в самом начале революции последовал и унес он множество жертв»[323].

Это взгляд со стороны. А вот что писал о взаимоотношениях офицеров и матросов В. А. Белли: «Первой особенностью обстановки во флоте, когда я в него пришел совсем молодым офицером, было ослабление авторитета офицеров в глазах матросов, взаимное недоверие, а отсюда – понижение уровня дисциплины. Точнее сказать, внешне дисциплина существовала, но корни ее постепенно подгнивали»[324]. Он же отмечал, что во время войны «становилось томительно скучно от бездеятельности. Наряду с этим с фронтов шли невеселые сведения, внутри страны постепенно нарастало недовольство правительством, войной и начавшимися продовольственными затруднениями. Да и на кораблях росло революционное движение»[325].

Протестные настроения были присущи матросам, особенно из экипажей крупных кораблей. Они, в общем, были обращены против любой существующей власти. В 1917 г. они обратились против самодержавия, а затем и против Временного правительства. В 1921 г. эти настроения оказались обращены против большевиков. Не случайно, что в 1905 г. центрами революционного движения стали броненосец «Потемкин», крейсера «Очаков» и «Память Азова», в 1915 г. революционное выступление произошло на линкоре «Гангут». Точно так же во время Кронштадтского мятежа экипаж линкора «Петропавловск» оказался в центре событий. В то же время команды малых судов (миноносцев или подводных лодок) в основном сохраняли лояльность существующему режиму, во всяком случае, не они являлись инициаторами выступления.

В современной историографии есть тенденция преувеличивать степень политической самостоятельности матросов, тенденция превращать их стихийные и слабо оформленные протестные настроения в сложившуюся систему политических взглядов. Например, в своей докторской диссертации А. М. Елизаров пишет: «При этом матросы действовали как самостоятельная политическая сила, независимая от своих союзников по Октябрьскому восстанию – большевиков»[326]. На наш взгляд, он неправомерно ставит на одну доску «матросов» и «большевиков» и рисует военных моряков как оформившуюся политическую группировку. С другой стороны, А. М. Елизаров верно уловил тенденцию к выходу флота на политическую арену и превращению его, по нашей терминологии, из «традиционного» в «политический».

Отдельно следует рассмотреть вопрос о причинах убийств офицеров матросами с марта 1917 г. и до начала 1918 г. Характерно, что именно убийства в Кронштадте и Гельсингфорсе произвели сильное впечатление на общественное мнение. Эти расправы нашли отражение в литературе того времени, в частности в «Оде революции» В. В. Маяковского:

А после!Пьяной толпой орала.Ус залихватский закручен в форсе.Прикладами гонишь седых адмираловвниз головойс моста в Гельсингфорсе!

До сих пор сила того непосредственного впечатления чувствуется в научной и популярной литературе, когда расправа над несколькими десятками флотских офицеров привлекает иногда большее внимание исследователей и публицистов, чем жертвы Гражданской войны, число которых исчисляется сотнями тысяч, если не миллионами. В то же время убийства офицеров солдатами сухопутной армии имели единичный характер (во всяком случае, относительно численности офицерского корпуса и потерь, которые он понес к этому времени в боях) и прошли почти незамеченными, как для современников, так и для историков. Единственным исключением, быть может, является часто упоминаемое мемуаристами и историками убийство генерала Н. Н. Духонина в Ставке 20 ноября 1917 г.

Причины возмущения матросов в Кронштадте в марте 1917 г. и позднее имели сложный характер. Вне всякого сомнения, в основе протестных настроений моряков лежали причины социального характера. При этом рабочая прослойка среди матросов, хотя и была в меньшинстве в процентном отношении, но, безусловно, задавала тон в кубриках. Почва для выступления матросов под социалистическими лозунгами к 1917 г. была подготовлена социально-экономическими и политическими условиями русской жизни. Однако на флоте общий фон протестных настроений дополнялся другим важнейшим фактором психологического, а не политического свойства. Все то же накипевшее возмущение, складывавшееся из двух основных составляющих – томительного бездействия и ощущения непроходимого барьера и отчужденности между офицерами и нижними чинами – толкало матросов на выступление против самодержавия, а потом и против Временного правительства.

После победы Октябрьской революции настроения матросов начали меняться. С одной стороны, нарастание экономических трудностей и Брестский мир с его последствиями (вроде потопления половины Черноморского флота), с другой – возникшая политическая борьба между большевиками, анархистами и левыми эсерами, дезориентировали матросов. Начавшаяся Гражданская война породила у многих из них желание уклониться от борьбы. Желание «отсидеться» от Гражданской войны в составе бездействующих флотов, было свойственно не только офицерам, но и матросам. Как правило, оно облекалось в форму желания защищать страну от внешнего врага, а не участвовать в «братоубийстве». Так, 4 августа 1918 г. в Калуге состоялся съезд бывших военных моряков, на котором присутствовало 120 или 122 человека (последняя цифра в документе написана неразборчиво). На съезд, по предложению Л. Д. Троцкого, был командирован представитель морского ведомства – помощник комиссара Упрузамора, недавний член ВМРК А. В. Баранов. Он предложил всем участникам съезда записаться в Волжскую флотилию. «Мой доклад критиковали со всех сторон, например, указывали, – почему разоружили минную дивизию, почему расстреляли Щастного и т. п., на что я давал ответы». Никто из моряков не хотел идти на Волгу, но изъявляли желание служить в Кронштадте и Петрограде. «Из состава съезда было видно, что большинство собралось сынков кулаков и мешочников-спекулянтов»[327]. Несколько участников съезда комиссару все же удалось уговорить ехать на Волгу. 10 августа Э. М. Склянский наложил на доклад А. В. Баранова резолюцию: «Пользуясь законами войны и революции, нужно в подобных случаях с особенно ярыми противниками советского режима поступать со всей беспощадностью»[328].