Сентябрьские ночи - Карлос Сафон

Постепенно течение сошло на нет. Тогда Исмаэлю удалось наконец вытащить Ирен на простор лагуны, оставив позади зев грота. Пока восход трудился, раскрашивая золотом линию горизонта, юноша доплыл со своей ношей до берега. И когда девочка открыла шалые глаза, она увидела Исмаэля, с улыбкой смотревшего на нее.

— Мы живы, — прошептал он.

Ирен в изнеможении опустила веки.

Исмаэль еще раз посмотрел на зарю, занимавшуюся над лесом и утесами. Красивее зрелища он в жизни не видел. А потом он неторопливо растянулся рядом с Ирен на белом песке и сдался на милость усталости.

И не существовало силы, способной вырвать ребят из объятий этого сна. Даже гром небесный не разбудил бы их.

11. Лицо под маской

Проснувшись, Ирен прежде всего увидела черные непроницаемые глаза, настороженно уставившиеся на нее. Девочка дернулась, как от удара, и перепуганная чайка взмыла в воздух. Пробуждение одарило Ирен массой неприятных ощущений: губы пересохли и саднили, кожа горела и, казалось, вот-вот лопнет, тело болело при малейшем движении. Мышцы были словно ватными, а голова заполнена желеобразной массой. На девочку накатила волна тошноты, поднимаясь от желудка к горлу. Ирен попыталась сесть и лишь тогда сообразила, что огнем, пожиравшим кожу, точно кислота, было солнце. На губах выступила горечь. Мираж, напоминавший маленькую бухту среди скал, каруселью кружился перед глазами. Хуже, чем теперь, Ирен в жизни себя не чувствовала.

Она опять улеглась на песок и только тогда заметила рядом Исмаэля. Если бы не прерывистое дыхание, Ирен могла бы поклясться, что юноша мертв. Она протерла глаза и приложила израненную руку к шее друга. Пульс бился. Ирен погладила Исмаэля по щеке, и вскоре паренек открыл глаза. Солнце на миг ослепило его.

— Ты ужасно выглядишь… — пробормотал он, с трудом улыбнувшись.

— Ты еще себя не видел, — ответила девочка.

Как потерпевшие кораблекрушение, которых буря выбросила на берег, они встали, пошатываясь, и побрели в тень, укрывшись среди утесов под останками поваленного дерева. Чайка, сторожившая сон ребят, вновь заняла свой пост на песке, не удовлетворив полностью птичье любопытство.

— Как ты думаешь, сколько времени? — поинтересовалась Ирен, стараясь унять пульсирующую боль, долбившую виски при каждом слове.

Исмаэль показал ей свои часы: под стеклом плескалась вода, и оторвавшаяся секундная стрелка напоминала окаменевшего угря в аквариуме. Юноша прикрыл глаза обеими руками и посмотрел на солнце.

— За полдень.

— Сколько же мы спали? — спросила девочка.

— Недостаточно, — отозвался Исмаэль. — Я мог бы проспать неделю кряду.

— Сейчас не время отсыпаться, — напомнила Ирен.

Юноша кивнул и принялся разглядывать утесы в поисках приемлемого выхода.

— Выбраться отсюда будет непросто. Я приплывал в бухту только по морю… — начал он.

— А что находится за утесами?

— Лес, по которому мы вчера бежали.

— И чего же мы ждем?

Исмаэль снова окинул взором скалы. Перед ними стеной стояли каменные джунгли с неровным зазубренным контуром. Подъем на эти скалы займет немало времени, не говоря о массе возможностей познакомиться с законом всемирного тяготения и проломить себе череп. Юноша живо представил, как яйцо вдребезги разбивается об пол. «Изумительный конец», — подумал он.

— Лазить умеешь? — спросил Исмаэль.

Ирен пожала плечами. Юноша посмотрел на ее ноги, босые, облепленные песком: белая нежная кожа на руках и ногах, и никакой защиты.

— Я занималась физкультурой в школе и лучше всех взбиралась по канату, — сказала Ирен. — Наверное, это одно и то же.

Исмаэль тяжело вздохнул. Их неприятности далеко не закончились.

На миг Симоне Совель снова стало восемь лет. Вновь перед глазами замерцали серебристо-медные огоньки, над которыми расцветали акварельные завитки голубоватого дыма. Она снова почуяла тягучий аромат горячего воска и услышала хор приглушенных голосов в темноте. И вновь ей пригрезился невидимый танец сотен горящих пасхалов в зачарованном сказочном дворце, пленявшем ее воображение в детстве — в старинной церкви Сен-Этьен. Но волшебство действовало недолго — всего мгновение.

Очень скоро, скользнув сонным взором по тонувшему в полумраке помещению, Симона осознала, что свечи никогда не стояли в церкви, а светлые пятна, оживлявшие стены, — это лишь старые фотографии. И приглушенные голоса, доносившиеся издалека, существовали только в ее воспоминаниях. Она догадалась, что находится не в Доме-на-Мысе, а где-то в другом месте, совершенно ей незнакомом. Память возвращала ей лишь сумбурные отголоски недавних событий. Женщина помнила, что разговаривала с Лазарусом на веранде. Помнила, как приготовила себе чашку горячего молока перед сном, а также последнее прочитанное предложение из книги, занимавшей почетное место на ее ночном столике.

Затем она погасила свет и легла. И ей приснился дурной сон, запомнившийся очень смутно. Сначала ее тревожил детский крик, а потом она будто бы проснулась глубокой ночью и оказалась в театре теней, которые двигались в кромешной темноте. Что произошло дальше, Симона не знала: память ее была чиста, как края бумаги с неоконченным рисунком. Под пальцами она почувствовала батистовую ткань и сообразила, что все еще одета в ночную рубашку. Симона поднялась и медленно приблизилась к панно на стене, отражавшему свет десятков белых свечей — они стояли идеально ровно в гнездах канделябров, исчерченных восковыми натеками.

Огоньки пламени потрескивали в унисон. Наверное, именно этот звук она приняла за тихий хор голосов. Золотистое сияние множества горящих свечей расширило ее зрачки, и сознание чудесным образом прояснилось. Воспоминания возвращались эпизод за эпизодом — так падают одна за другой первые капли летнего ливня на рассвете. А вместе с ними на женщину обрушилась первая волна паники.

Симона вспомнила холодное прикосновение невидимых рук, уносивших ее в темноту. Вспомнила голос, шептавший что-то на ухо, тогда как все ее члены словно окаменели и тело отказывалось слушаться. Вспомнила фигуру, сделанную из мрака, которая несла ее сквозь лесную чащу. Вспомнила, как призрачная тень бормотала ее имя и как сама она, парализованная ужасом, поняла, что видит все это не в кошмарном сне, а наяву. Симона зажмурилась и прижала ладони ко рту, подавляя крик.

Первая ее мысль была о детях. Что случилось с Ирен и Дорианом? Остались ли они в доме? Настиг ли их тоже пришелец из потустороннего мира? Мучительный страх за судьбу детей будто каленым железом выжигал каждый их этих вопросов в ее душе. Симона бросилась к двери (или тому, что казалось дверью) и принялась с силой дергать за ручку, пытаясь сорвать замок, но тщетно. Она кричала и звала на помощь, пока усталость и отчаяние не одолели ее. Постепенно к Симоне вернулось хладнокровие, а вместе с ним и чувство реальности.

Она находилась в плену. Ее запер в этой комнате фантом, похитивший из дома среди ночи. Возможно, он схватил и детей. В тот момент не имело практического смысла терзаться мыслями, что им могли причинить зло или ранить. Если она хотела помочь детям, ни в коем случае нельзя было вновь поддаваться панике, а потому следовало жестко контролировать каждое движение мысли. Стиснув кулаки, Симона твердила эти слова как мантру. Закрыв глаза, она несколько раз глубоко вздохнула и почувствовала, как сердце забилось в нормальном ритме.

Вскоре Симона снова открыла глаза и осмотрела комнату, на сей раз очень внимательно. Чем скорее она поймет, что происходит, тем скорее сумеет выбраться отсюда и прийти на помощь Ирен и Дориану.

Первое, на что упал взгляд, была миниатюрная мебель унылого вида: детская мебель, очень простая, на грани убожества. Симона находилась в детской комнате, но инстинкт ей подсказывал, что уже давным-давно ее порога не переступал ни один ребенок. Наполнявшая комнату аура, почти осязаемая, несла печать старости и немощи. Симона подошла к кровати и, усевшись на нее, стала созерцать комнату с новой стратегической точки. Нет, невинностью в этой спальне и не пахло. Все, что женщина ощущала, — это тьма. Зло.

Страх распространялся по телу, отравляя кровь, как медленный яд. Но Симона старалась не думать об опасности. Взяв один из подсвечников, она подошла к стене. Бесчисленное множество фотографий и газетных вырезок составляли целое панно, терявшееся в сумраке. Женщина поразилась, как бережно и аккуратно были приклеены фотографии. Перед ней разворачивалась щемящая экспозиция воспоминаний, и каждая вырезка молчаливо пыталась донести какое-то особое послание, объяснявшее смысл всего собрания. Это был голос, взывавший к состраданию из прошлого. Симона близко поднесла свечу к стене и позволила потоку фотографий, дагеротипов, текстов и рисунков увлечь себя.