NZ - Оксана Демченко

Сиделка сложила руки на переднике и замерла в почётном карауле у дверей. Полковник прошёл, чуть кивнув. Уильям прогрохотал следом, жутко сердитый на себя железного и на того дубину-парня, который додумался до устройства столь гулких полов в больничке. Все ещё кипя внутри, бывший капрал нашёл взглядом стул и мысленно предназначил полковнику. Эхо попритихло. Стало слышно, как за окном ветер шевелит листву. Часы у пояса тикают… Черт его знает, почему протезы так ужасно грохочут.

— Поль, добрый день. Знакомься: это капрал Билли. Как тебе представить его? Нелады с законом, полная голова бреда об американской свободе, достойное лучшего применения упрямство и триста сорок семь прыжков, если я верно помню, — невозмутимо сказал полковник, игнорируя стул у изголовья и кресло поодаль, у окна. — Как лицо слишком официальное, я удаляюсь. Потому что официально все проверено и отказов у меня предостаточно.

Полковник кивнул и направился к двери, походя хлопнул бывшего подчинённого по предплечью — и сгинул. Уильям ещё немного постоял, впервые обдумывая совсем свежую мысль: а, наверное, перегаром от него разит — ого-го… Стараясь дышать пореже и не стучать малопослушной левой железякой с шарнирным коленом, он проковылял и рухнул на стул. Наконец позволил себе посмотреть на Поля. Парень был белокурый и голубоглазый — прямо ангелок. Он и улыбался солнечно. Смотрел так прямо, как нормальные люди не стали бы. От нынешнего Уильяма нормальные, хоть малость жизнью пообтёртые, ждали бы много чего, но уж никак не милой беседы.

— Добрый день, — ещё шире улыбнулся Поль. — Там как, есть хоть немного облаков у горизонта?

— Нет, — соврал Уильям, чтобы не признаваться, что он опять не смотрел вверх. — А что?

— Да так… Отсюда не видно, а туда кровать не хотят двигать, прямое солнце, — Поль улыбнулся иначе, будто извиняя чужие соображения, правильные, но все же обидные. — Мне вредно. Так говорят. Вообще они правы, наверное. В целом. Но получается, мне все вредно. А это уже не правильно. Ведь так?

Уильям передёрнул плечами, рассматривая сына друзей полковника, достойных того, чтобы ради них разыскивать по стране, вытаскивать из каталажки и тащить сюда полутрезвого отставного капрала… И зачем? Пока не ясно. Что-то про прыжки. Уже два года заброшенные Уильямом, да и тогда, после больницы, он всего пару раз пробовал. Не важно. Поль весь прозрачный, тонкий. Руки вроде палочек, каждую кость видать. Пальцы Уильям почему-то рассматривал особенно внимательно. Очень длинные, невесомые, как паучьи. И лежат на покрывале неподвижно. Совсем неподвижно. Взгляд метнулся по контуру тела, ощупал острый кадык на птичьей шейке, подбородок, впалые щеки.

— Угораздило упасть с лошади, — спокойно пояснил Поль, заметив осмотр. — Смешно, правда? Люди хоть с мотоциклов или ещё чего современного падают. Папа так расстроился, чуть не пристрелил коня, — Поль рассмеялся. — Только папа так стреляет, что ему проще попасть, если он решил промазать.

Похмелье слегка мутило сознание. Тошноту дополняли впечатления. Через все это думалось кое-как. Вообще не думалось! Уильям сидел, неловко старался соорудить на своей морде улыбку или хотя бы пристойное выражение — ну, примерно, как у сиделки. В этой палате он, Уильям Вэйн, резко стал не инвалидом, а здоровым и тупым дураком, живущим в перевёрнутом, фальшивом мире. У него всего-то одно колено зарыто в пустыне. А парню чтобы кивнуть — и то надо сиделку звать…

— Жизнь — дерьмо, — поморщился Уильям.

— Да, сколько я уговариваю, а они ни в какую, — по-своему понял Поль. — Понимаешь, я уговариваю всех уже год. Теперь день рождения подвернулся, и я стал совсем настойчив. Но все вроде и не против, а только боятся лишиться лицензии или ещё чего.

— Ценного, — хмыкнул Уильям и прощупал свою шарнирную коленку. — Во, самая у меня ценная часть. Стоит она дороговато. Зато износ низкий. Черт, чего я только не выделывал трезвый, а уж про пьяного и сам не знаю. Цела.

— Так можно меня — с парашютом? — Поль перешёл к главному вопросу и взглядом показал, как он будет лететь. Сразу заулыбался, ещё до ответа поверив, что будет сказано «да».

— А где мы возьмём самолёт? У меня нет.

— Не знаю. Но если ты про деньги, их хватит. Только если вдруг все правы и я немного… запомираю, трудно тебе придётся. Не все понимают объяснения.

— Но я умею объяснять, будь спокоен, — обнадёжил Уильям, рассматривая свою руку. Откуда на костяшках пальцев ссадины, он совершенно не помнил. И даже об кого или обо что стесал кожу — тоже. — Слушай, а давно твой папаша пробовал пристрелить лошадь?

— Упал я четыре года назад, — Поль нахмурился. — Чуть не завалил колледж. Экзамены. Все же надо много приспосабливать. — Он снова улыбнулся. — Вот упал бы чуть иначе, и все, и совсем бы остался без диплома.

— Тогда твой папаша пристрелил бы коня в упор, — предположил Уильям. — Слушай, Поль, а как ты… Как ты себя… Хотя не важно. Денежки нужны в кэше. Много. И это… тебя что, воровать отсюда?

— Получается, ты рискнёшь, — шире прежнего улыбнулся Поль. — Спасибо. Знаешь, я лет с десяти хотел — с парашютом, но мама говорила, это опасно и можно шею свернуть. Вот я и свернул, теперь могу прыгать.

— И тебе совсем не кажется, — Уильям снова принялся выбирать форму для главного вопроса, — что жизнь хоть самую малость с запашком?

— Нет.

На сей раз Поль отозвался без улыбки и отчётливо, старательно, выговорил короткое слово. Которое вслух он не собирался пояснять ничем. Он промолчал очень и очень многое, и, пожалуй, Уильям был одним из тех людей, которые могли неплохо озвучить молчание.

Пять лет, — подумал бывший капрал, — я только тем и занимался, что убеждал себя в большой лжи. Я твердил себе о полной свободе, хотя разве это свобода — пить без меры, заливая сознание наглухо. Мотаться по стране, убегая от себя. Лезть в драки, которые не имеют ни смысла, ни цели. «Жизнь — дерьмо», — орал Уильям на каждом углу, оправдывая своё право без боя сдаться беде. Как последний слабак. И ещё пивное брюхо.

Рука помимо воли прощупала ремень и живот. Вроде, и нет ничего такого, прямо уж жирного. Разве — отвращение к себе. Огромное. Сейчас такое большое, что с ним больше нельзя жить.

Уильям встал, выпрямился и сделал шаг, переступая через пять лет, о которых все равно нельзя забыть. И которые теперь в прошлом.

— Будет нужно много денег, — ещё раз повторил Уильям, кивнул Полю. — Здоровых деньги лечат и от зрения, и от слуха. Ну, давай, пока. Вернусь — доложу о результате.

— День рождения у меня двадцать пятого, — смущённо заморгал Поль, очень прямо намекая на нереально короткий срок операции.