Основы риторики: Учебное пособие для вузов - Александр Волков

Частное суждение обычно приводится к общему по схеме нормативного (юридического) силлогизма, поэтому квазилогическая схема аргументации максимально приближена к логической, но построение цепочки редукций имеет определяющее значение. Рассмотрим относительно простой случай приведения к норме.

«По делу о продаже дома Котомину мы имеем журнал правления, который несомненно подходит под 362 ст. Уложения. Дом продан по долгосрочной ссуде на 18 лет, а переведен без согласия владельца его на краткосрочную ссуду на 3 года, с обязательством ее возобновления после каждых 3 лет (первая неверность), в случае требования нотариусами сведений журнал правления постановляет сообщить им, что ссуда выдана из 15 серий на срок 26 лет (вторая неверность или, вернее сказать, ложь) и поручить бухгалтерии банка провести эту операцию по книгам, согласно журналу (прямое поручение совершить подлог). Что бы ни говорили представители Тульского банка о невинности этой операции, журнал представляет несомненно уголовный материал для 362 ст. Уложения»[61].

Подлог — внесение должностным лицом в корыстных целях или без таковых в официальные документы заведомо ложных сведений, подделок, подчисток или пометки другим лицом, а также составление и выдача заведомо ложных документов или внесение в книги заведомо ложных сведений.

П.Я. Александров устанавливает (1) несоответствие документа факту — «неверность», которая может еще рассматриваться как ошибка, (2) исключает ошибку указанием на постановление правления — намеренное искажение истины — «ложь», (3) указывает на распоряжение о внесении в книги заведомо ложных сведений — «прямое поручение совершить подлог». Получается цепочка редукций: неверность — ложь — подлог, в которой каждый предыдущий член сводится к последующему, включаясь в него по смыслу. Эта цепочка может быть сопоставлена с другой, которая бы означала «невинность этой операции»: неверность — случайность — незначительность — нарушение — ошибка.

Таких цепочек редукций всегда может быть несколько, и задача ритора состоит в построении, обосновании и утверждении правильной цепочки и в обоснованном отведении неправильных цепочек, предлагаемых полемическим противником. Поэтому присоединение достигается совокупностью доводов, с помощью которых цепочка редукций связывает данные с топом. Схемы аргументации, которые ритор изберет для своих целей, могут быть различными и определяются исходя из содержания цепочки, предпочтений аудитории и состава альтернативных цепочек, которые выдвигает или может выдвинуть оппонент.

В зависимости от того, сводятся термы в одну цепочку или разводятся термы установленной цепочки, и аргументация может быть сводящей и разводящей. Вот пример аргументации, разводящей цепочки редукций:

«Если А обвиняет Б в нехороших деяниях и Б ищет за клевету, то А обязан доказать справедливость хотя бы некоторых нехороших фактов, которые он возводил на Б. Но если Б желает, чтобы А был наказан, то он должен быть сам чист, потому что если он даже немного замаран, то уже не вправе претендовать за клевету»[62].

Клевета — распространение неверных сведений, порочащих честь и достоинство. Оскорбление — понятие одновременно моральное и юридическое, так как претендовать за оскорбление имеет право лицо, честь которого опорочена и которое, следовательно, эту честь имеет. Поскольку с моральной точки зрения нельзя быть немного бесчестным (а с юридической можно), а цепочка редукций идет от морального понятия (честь) к юридическому (клевета), разведение цепочки основано на компрометации ее основания.

Аргументация в статусе определения часто развертывается параллельно. Ритор может приводить факты к правовой норме и одновременно предлагать их моральную интерпретацию, показывая безнравственность или общественную опасность деяния. Такое параллельное приведение к норме требуется в особенности в условиях суда присяжных, когда мотивы присоединения неоднородны: присяжные могут руководствоваться нормами нравственности, подчиняя им нормы права, и общественным мнением, а судья — только нормами права в пределах вердикта присяжных. Аналогично обстоит дело и в исторической прозе, рассчитанной на различные группы читателей, или в политической дискуссии, когда основания присоединения различных политических группировок неоднородны.

«Гг. Судьи! Сословные представители! В самом начале судебного заседания защита Шильдбаха предъявила против нас отвод. На основании устава Кредитного общества, говорила защита, не может быть потерпевших, кроме самого Общества. Раз действия правления одобрены общим собранием заемщиков, то гражданская ответственность с правления снимается. Недовольные пусть обращаются к суду гражданскому с иском о недействительности такого постановления общего собрания.

Вот как! Значит, по мнению Шильдбаха, нет потерпевших, те полтора миллиона, потерю которых признает сама защита, не убыток. Члены заемщики потеряли эти деньги, но искать их не могут. На суде уголовном нет для них права судебной защиты!

Я бы не стал говорить об этом отводе теперь, когда он уже отвергнут Палатой, если бы он не был для меня интересен как показатель глубокого помутнения ума подсудимых. Десяток лет безнаказанных злоупотреблений приучил их считать себя выше всякой ответственности. И вот, перед Палатою они приводят против заемщиков те же доводы, которым с такой покорностью вторили порабощенные общие собрания. И здесь, перед судом, они чувствуют себя так же, как в собраниях уполномоченных, точно они заседают в своих директорских креслах!

Если в отношении материальном наши иски ничтожны, — что значит полтора миллиона убытков на 150 миллионов облигаций! — меньше процента, — то общественное значение дела громадно.

Однако мы полагаем, что если брать общее положение закона, что потерпевший может искать убытки с обвиняемого, то не может быть и речи о недопустимости в данном случае гражданского иска. И вот почему, несмотря на ничтожность требований каждого из потерпевших в отдельности, мы настаиваем на них: перед лицом суда нет ни ничтожных, ни значительных исков, — он различает только требования справедливые и несправедливые.

Но кроме тех грошей, на которые директора с их генеральскими окладами и министерскими бюджетами смотрят с презрением, у гражданского иска, — сказал я, — есть и другие основания. Ведь убытки, нанесенные преступлением, не исчерпываются прошедшим. Существует постоянная опасность убытков грядущих, убытков от той азартной игры, в которую превратили директора ипотечный кредит. Генеральный штаб этой ипотечной армии здесь, пред судом, но ее кадры, проникнутые традициями ее предводителей, целы и продолжают традиционную деятельность. Кто может поручиться, что все окончилось, что в недалеком будущем не грозят экономические затруднения и ликвидация дел? И так как все члены заемщики связаны круговою порукою, то у них есть полное основание опасаться наступления момента, когда в этой поруке явится неотложная необходимость. Осуждение гг. Шильдбаха и Герике нанесет, конечно, сильный удар системе, но, может быть, она перенесет его и останется невредимой.

Итак, миллионный убыток в прошедшем угрожает в будущем не только миллионными потерями, но, по заключению ревизии, и ликвидацией. Как ни печальны эти последствия, грозящие Москве еще невиданным крахом, но, можно сказать, что они почти ничтожны сравнительно с общественным злом, причиненным заправилами Кредитного общества.

Они извратили выборное начало, они создали пародию самоуправления. Системою долголетнего хищения они развили опасную спекуляцию и самое низкопробное маклачество. Зрелищем безнаказанного прибыльного обмана они развратили массы. Говоря словами достойнейшего гражданина Москвы Митрофана Павловича Щепкина, это была «гибель общественного доверия и общественного достояния»[63].

Оратор обращается к правовым и моральным нормам и строит цепочки редукций, которые сводятся к топам «суд/право» и «общество/доверие». Правовой ряд аргументации обращен к судье и присяжным, а моральный — к общественности и присяжным. Аргументируя главным образом в моральном плане, А.И. Урусов рассматривает правовую часть аргументации как завершенную — факт установлен, остается определить общественное и нравственное значение дела.

Обращение к моральной норме составляет особую проблему аргументации в статусе определения. Моральные нормы, как правило, не имеют постоянных и общепринятых определений и формулируются применительно к частному случаю.

Если в аргументации к норме содержание самой нормы представляется неизменным и цепочка редукций направлена от термов, обозначающих данные, к термам, в которых содержится норма, в аргументации истолкования норма расширяется применительно к случаю, а факты включаются в культуру, поскольку становятся нормативными прецедентами. Техника расширения правовой нормы описана в цитированной статье А.Ф. Кони.