Овердрайв - Diamond Ace

— Счастливо оставаться шеф, — я осторожно закрыл за собой дверь его кабинета.

В тяжёлой задумчивости я спустился по лестнице и покинул наше издательство, в котором проработал столько времени. Уличный шум оглушил меня, и на несколько мгновений мне послышался в нём далёкий топот кованных солдатских сапог.

Последний наш день мы с Анной провели в предместье Танжер-Ванзее, где уже начался первый этап больших ежегодных автогонок. На открытии были тысячи приехавших отовсюду зрителей, но мы здорово опоздали, Анна никак не могла обуздать свой непокорный 'Олимпик', мой неожиданный и королевский подарок. Моя возлюбленная злилась, но не очень сильно, на открытии гонок для неё всё равно не было ничего интересного, ей надо было поймать машины в движении, на предельной скорости, когда видимым становится сам воздух вспарываемый бешено мчащимися гоночными болидами. И как раз для этого, как будто и был создан легко делавший в автоматическом режиме десятки кадров в секунду лучший в мире фотоаппарат.

Когда мы, наконец, подъехали, первый этап из семи уже закончился, и нам ничего не оставалось, как засесть в небольшом открытом кафе, ожидая возобновления гонок. Я по опыту знал, что всё это дело затянется до глубокой ночи и поэтому не спеша основательно налегал на приносимые нам блюда, с улыбкой наблюдая, как Анна воркует над 'Олимпиком', держа его на коленях, как счастливая мать своего новорожденного ребёнка. В этот момент я уже не жалел, что расстался с фамильной драгоценностью, которую был обязан хранить как зеницу ока. Вместо этого я думал о том, как сделаю Анне предложение, когда мы отправимся с ней в двухнедельную поездку по южному побережью. По крайней мере, о деньгах на подобные увеселения можно было не беспокоиться, их после продажи браслета хватало с избытком.

Наконец по громкоговорителям объявили о старте второго этапа, и я преподнёс Анне ещё один сюрприз. Благодаря моим репортёрским связям и журналистскому удостоверению, нам удалось тайно пробраться в техническую зону автотрассы, куда не допускались зрители, но откуда было очень удобно вести фотосъемку. Это было что-то вроде маленького закутка на большой металлической эстакаде пересекавшей гоночную трассу поперёк движения и где были прикреплены огромные рекламные панели, за которыми нас практически невозможно было различить со стороны. Анна с трудом разместила на доставшейся нам крохотной площади трёхногий штатив и бережно укрепила на нём своё сокровище. В закутке было пыльно и жарко, хотя надвигающиеся с запада дождевые тучи сулили в скором времени прохладу, под эстакадой то и дело поодиночке и колоннами с рёвом проносились разноцветные автомобили, заставляя металлические конструкции опасно подрагивать. Несмотря на все неудобства, всё это время я ощущал себя на вершине блаженства, и Анна похоже также разделяла мои чувства. Мы успевали обменяться страстными поцелуями и объятиями, когда длинная вереница болидов, сотрясая эстакаду, в очередной раз исчезала за следующим поворотом, а когда Анна меняла кассеты, я держал над ней зонт, прижимаясь к ней и защищая от налетавшего порывами дождя. Этап проходил за этапом, время бежало незаметно, а вечер понемногу переходил в ночь, и дорога под нами матово блестела водой в лучах ярких электрических светильников и фар проносящихся внизу автомобилей.

Наконец у Анны осталась последняя кассета, которую она решила потратить на съёмку с земли, где в удобном направлении саму трассу и вылетающие из-за крутого поворота болиды освещали мощные электрические люстры. Зарядив камеру, мы стали осторожно спускаться по мокрым металлическим лесенкам, Анна была впереди, а я тащил за ней доверенный мне бесценный 'Олимпик'.

Всё дальнейшее произошло, как мне показалось за какие-то доли секунды. Анна вдруг поскользнулась на мокром металле, и в следующее мгновение я увидел, как она падает вниз с высоты прямо на несущиеся внизу гоночные болиды. Я успел, рывком отбросив за спину ненужную уже мне камеру, которая перелетела обратно через эстакаду, броситься вслед за Анной, как будто бы у меня были крылья, и я мог спасти её, схватив в падении и поднявшись с ней в воздух. Но всё чего я добился, это того, что полетел вниз вслед за ней. Меня спасли отснятые кассеты в кофре висевшем меня на плече. Ремень кофра зацепился за какой-то металлический штырь, и меня отбросило обратно на лестницу. Я услышал за спиной визг тормозов, легко прорезавшийся сквозь рёв машин, а затем страшный скрежет и треск. Эстакада качнулась, и вдруг всё вокруг осветилось вспышкой первого взрыва.

Спустя какое-то время, не знаю, какое точно, когда отчасти закончился весь этот смертельный кошмар, я всё ещё в каком-то оцепенении бродил вокруг заливаемых пожарными догорающих остовов автомобилей и карет скорой помощи, увозящих одного за другим раненых и тела погибших в катастрофе гонщиков и зрителей. Тело Анны давно уже унесли какие-то равнодушные люди, а я всё ещё не мог уйти, будто ожидая какого-то знамения. Полицейские уже оставили меня в покое, удостоверившись в моей карточке, и видимо посчитав, что я просто явившийся прежде всех остальных представитель прессы. И в один из этих моментов я совершенно случайно наткнулся на изуродованный, измятый и обгоревший 'Олимпик'. Движимый каким-то странным предчувствием, я подобрал его, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Плёнка внутри уцелела, и проявив её, я увидел кадры, отснятые падающей камерой в последние секунды.

Близкий разрыв тяжёлого снаряда встряхнул наш хлипкий блиндаж до основания. По дощатым стенам снова зашуршал песок, обсыпая всех нас спасающихся от богов войны в этом ненадёжном убежище. Крохотная лампа, висевшая над столом, закачалась, а голос рейхсканцлера вещавшего через настенный репродуктор об очередных победах нашего оружия вдруг прервался и умолк.

Обер-лейтенант Веддинген сидевший напротив меня и даже глазом не моргнувший от взрыва, оценивающе покачал головой и хладнокровно заметил:

— А уже ближе лупит, чем раньше. Глядишь, в следующий раз, шарахнет прямо в крышу. Да Зигги? — он насмешливо улыбнулся.

Я не успел ответить, как зазвонил полковой телефон. Веддинген выругавшись, снял трубку и молча выслушал несколько коротких приказаний.

— Так точно, сделаем! — наконец пролаял он в трубку и с досадливым выражением лица швырнул её обратно на телефон.

— Полковник, — сообщил он в ответ на общий невысказанный вопрос, — говорит, что корректировщику почудилась колонна бронемашин в нашем направлении.

Веддинген со скучающим видом обвёл взглядом весь наш блиндаж, и наконец остановился на мне.

— Пойдем Зигфрид прогуляемся, — он хлопнул ладонью по столу, — хватит пялиться на свою фотокарточку, скоро дыру в ней протрёшь. Пошли!

Я послушно поднялся и осторожно отряхнул от песка свою единственную драгоценность, подклеенную газетной бумагой. Обер-лейтенант, не дожидаясь меня, уже выходил из блиндажа. Я поспешил вслед за ним, под вспышки выстрелов, треск пулеметных очередей и грохот тяжёлых орудий. Туда, куда слетались сейчас бесчисленные валькирии, чтобы взять с собой новых женихов.

Тихонова Т. В. Калач-палач

Гончие шли по его следу. Рыжие бестии. Поджарые, впалые в боках, они жадно глотали слюну за его спиной, держа узкие морды по ветру. Миновали подлесок. Рысью неслись по полю. Подвывали и скулили, и шли вброд по стылой воде. Он слышал витиеватые завывания рога, петляющие за ним по лесу. Чуял, как она праздновала победу, видя его спину. И на излучину арбалета легла стрела…

Ззззз… Мимо. Ззззз… Стрела с чёрным оперением впилась в бархат пробкового дерева. Совсем рядом…

Беглец перевалился через борт лодки и смотрел, прищурившись, в щели утлой развалины, качающейся на волне. Видел разочарование на том берегу и слышал гнев. Этот гнев был слаще белой изюмовой булки для него.

Он беззвучно засмеялся, откидываясь на спину. Серое осеннее небо нависло над ним, плюясь мелким дождичком. И беглец, задрожал, понимая вдруг, что холодно. Сыро. Опавшие с прибрежной ивы листья дождь знобко топил в речной ряби…

…Тогда он ушёл рано, она ещё спала. Сквозь узкую щель штор солнце показывало ему её. Играло тенями на её лице, прочерчивало его тонкими линиями ресниц. Он блуждал в их лабиринтах. А она улыбалась во сне. Ему. Потому что ещё не знала, что уже одна.

«Нет… Пожалуй, я возьму вот это на память о тебе», — подумал он.

Отведя прядь спутанных волос в сторону, прихватил пальцами овальный медальон чудной сардийской работы. Погладил его, любуясь. Теперь таких не делают. Красное золото сардов с их изумрудами… Солнечные зайцы прыгали по граням камней… по её волосам… губам… Она открыла глаза…

Но он уже далеко.

Охранник выпустил беглеца, сонно приоткрыв один глаз, но так и не проснувшись.