Ночные эскадрильи люфтваффе. Записки немецкого летчика - Вильгельм Йонен

Наш штаб явно менял решения быстрее, чем мы летали. На следующий день нам приказали вернуться в Лейпхайм. В любом случае мы хорошо попрактиковались и не дали самолетам заржаветь. В конце концов мы даже поверили, что останемся в Лейпхайме.

При новом аэродроме еще работал один из заводов Мессершмитта, выпускавший реактивные истребители. Эта новинка нас очень интересовала. Каждый день летчики-испытатели с грохотом мчались по взлетной полосе в новых машинах и исчезали за горизонтом, а через несколько минут вновь пролетали над летным полем со скоростью 500 миль в час. Тихий свист, жуткий рев, и они вновь исчезали. Самолеты заходили на посадку на огромной скорости, и со стороны это выглядело довольно опасным предприятием. Нормальная взлетно-посадочная полоса для реактивных истребителей должна быть не меньше 2000 ярдов. Длина бетонной полосы в Лейпхайме составляла всего 900 ярдов. Следовательно, при каждой посадке пилоты рисковали своей жизнью и самолетом. Все это произвело на меня огромное впечатление.

Однажды я заехал на завод взглянуть на чудесную машину. У «Ме-262» было два мотора и ни одного винта. Более того, внутри кожухов моторов были турбины, создававшие такую тягу, что стоять позади них было неразумно. Пламя, вырывавшееся из камер сгорания, вызывало уважение. Я подумал, что в любой момент все это может взорваться, но явно ошибался, поскольку летчики-испытатели невозмутимо сидели в своих кабинах и, казалось, получали удовольствие от фейерверка. Меня охватило любопытство, и я попросил директора завода объяснить мне устройство истребителя.

Все довольно просто, думал я, когда он закончил свою лекцию. Первый шаг — нажать кнопку, и маленький бензиновый двигатель начинал мурлыкать вполне безобидно. Этот двигатель приводил в движение турбины. Когда достигалось необходимое количество оборотов, пилот впрыскивал в струю бензина слабый дистиллят J2. Соединяясь со сжатым нагретым воздухом в камерах сгорания, J2 самовоспламенялся. Поэтому отпадала необходимость в свечах зажигания. Число оборотов турбины повышалось от 4000 до 5000 оборотов в минуту. Еще несколько капель J2, и самолет взлетал на скорости 550 миль в час. В воздухе приходилось следить за счетчиком оборотов и температурным датчиком. Температура выше 800 градусов в камере сгорания была опасна, и необходимо было уменьшить впрыск. В общем, эта работа требовала мастерства. Продолжительность полета — 25 минут. Реактивная птичка могла подняться на высоту от 18 000 до 21 000 футов за минуту, спикировать — в два раза быстрее.

— Не хотите ли взглянуть изнутри? — спросил директор.

Не раздумывая, я устроился на месте пилота. В тот момент я не собирался взлетать, так как самолет показался мне слишком фантастичным. Постепенно я привык к вою турбин и длинному хвосту огня, вырывавшемуся из «луковицы» позади турбины. Эта «луковица» служила той же цели, что и сурдинка на джазовой трубе. Когда она закрывала отверстие, воздух вырваться не мог. Сжатый воздух в трубе дает очень чистый тон, а в реактивном истребителе создает колоссальную силу тяги. Когда турбины самолета работают на земле, «луковица» широко раскрыта. Из кабины я подавал не больше газа, чем в поршневой мотор: приходилось лишь слегка приоткрывать или закрывать «луковицу». Я понемногу начинал сознавать огромные преимущества турбореактивного двигателя перед обычным поршневым. Турбинам не требуется прогрев, и самолет готов к старту, как только включается автоматический стартер. Более того, не надо возиться ни со свечами, ни с охлаждением; хотя полеты на режиме полной мощности запрещены на всех самолетах с поршневыми двигателями, для новых истребителей это обычная процедура. Мне не терпелось испытать новую машину и, как летчику-ветерану, было стыдно покидать самолет, не подняв его в воздух.

Директор решился высказать свое мнение:

— Вы необходимы стране как ночной истребитель, и мне жаль, что я оставил свою летную экипировку в Аугсбурге, герр обер-лейтенант.

Я закрыл фонарь кабины. Директор спрыгнул с крыла. Решение уже было принято. Что могло со мной случиться? В крайнем случае воспользуюсь катапультой, зато какое удовольствие снова полетать днем! А для люфтваффе одной машиной больше, одной меньше — разница теперь небольшая. Быстрый взгляд на приборную панель, и вот я уже мчусь по взлетной полосе, быстро приближаясь к краю поля. Самолет едва касается земли уже на скорости 160 миль в час. Еще несколько ярдов, и я оказался бы в пиковой ситуации, но удача мне не изменила. На скорости 240 миль в час я перевел элероны в нейтральное положение. Теперь уже ничто не удерживало самолет на земле. Стрелка спидометра быстро перемещалась: 300, 360, 420, 520 миль в час! Вполне достаточно, а температура, пожалуй, слишком высока. Я осторожно убавил тягу. Меня все еще беспокоили камеры сгорания… На высоте 1500 футов я пронесся над Ульмом, над кафедральным собором круто заложил левый вираж и ушел вверх. Это даже нельзя было назвать набором высоты. Я словно ввинтился в синее небо. Кафедральный собор уменьшился и превратился в детскую игрушку. Альтиметр показал 15 000 футов. Неплохо бы встретить сейчас парочку томми, подумал я. Вот было бы веселье. Теперь новый истребитель казался мне восьмым чудом света; я кувыркался в воздухе, ракетой взмывая вверх и пикируя вниз.

Лейпхайм теперь находился точно подо мной. Я спикировал и с грохотом пронесся прямо над крышами ангаров на скорости более 600 миль в час. Это было строго запрещено, но сейчас мне было наплевать на все запрещения. И вдруг я понял, что надо сажать это чудо, ведь я летаю уже почти 25 минут. Посадка представлялась мне делом очень серьезным. Плавно развернувшись, я достиг Гунцбурга на необходимой для посадки высоте 900 футов при скорости 220 миль в час, затем медленно выпустил шасси и закрылки, повернул нос самолета против ветра. По божьей милости ветер практически не менял направления, что облегчало посадку. Скорость уменьшилась до 200 миль в час — скорости срыва, но я поддерживал ее, пока не оказался в 100 ярдах от белой сигнальной линии, пересекавшей взлетно-посадочную полосу. Скорость упала до 150 миль в час. Самолет коснулся земли на самом краю летного поля, и я помчался по взлетно-посадочной полосе. На этот раз необходимо вовремя остановиться, иначе костей не соберешь. Я изо всех сил надавил на педали тормоза и, почувствовав ответную реакцию, преисполнился уверенности в чудо-машине. Меня охватил восторг. Еще бы! Ведь это был мой первый самостоятельный полет на реактивном истребителе. Однако ночью я предпочел бы свой более медлительный «Me-110». Итак, подведем итог: днем — скорость реактивной новинки, ночью — привычная ручка управления старым другом.