Путешествие длиною в жизнь - Юрий Сенкевич

Нагреваясь, устройство начинало постепенно опускаться все ниже и ниже, протаивая в снегу, а потом и во льду вертикальную шахту на глубину 30–40 метров. Такая шахта устраивалась непосредственно под туалетом, который действовал по принципу туалетов в вагонах поездов. Вода и отходы, стекая в такую шахту, при очень сильных морозах замерзали, образуя как бы колонну. По мере заполнения "резервуара" баню и туалет переносили в другое место. За десять лет существования станции таких "колонн" под ней образовалось около десяти. Если бы из-под главного помещения станции был внезапно удален весь снег, то изумленному взору предстало бы странное сооружение, покоящееся на многочисленных колоннах из весьма экзотического строительного материала…

После трех дней, положенных на акклиматизацию, я включился в работу по оборудованию выделенного нам помещения, где мы должны были устроить медпункт, лабораторию и жить сами. Конечно, места для аппаратуры было явно недостаточно, поэтому приходилось изворачиваться. Прежде в нашем балке жили четыре человека, спали они на двухъярусных кроватях, которые были устроены вдоль стен, как полки в купе вагона. Одну из нижних кроватей мы превратили в своего рода стеллаж для своих приборов, три другие использовали по назначению. Мне досталась нижняя, надо мной устроился Саша Завадовский… Хотя мы еще почти месяц что-то переставляли, передвигали в поисках рационального размещения аппаратуры, теснота причиняла нам неудобства в течение всей зимовки.

Наши медицинские исследования тем не менее начались. Пятнадцать дней в месяц мы обследовали зимовщиков (напоминаю, что нас на станции было 16 человек), остальные пятнадцать дней обрабатывали, анализировали полученные результаты. Люди крутили по нашей просьбе велоэргометр, мы по своим методикам изучали потребление кислорода, выделение углекислоты… С помощью других приборов исследовали функционирование различных систем организма…

В первые недели у нас с зимовщиками не было видимых проблем: они делали то, что мы их просили, одни с удовольствием, другие без удовольствия, понимая, что так нужно. Но потом некоторые стали отказываться. Дело в том, что на велоэргометре мы делали две пробы щадящую, когда человек просто крутил наш "велосипед" несколько минут, а потом шла ступенчатая проба с нагрузкой. Человек должен был первую минуту крутить велоэргометр с нагрузкой, допустим, в 100 кг/м, потом мы увеличивали ее на 50 килограммов и так далее. Каждую минуту мы прибавляли определенный вес и постепенно доходили до того предела, когда человек уже был не в состоянии двинуть педали. Так мы определяли объем выполненной этим человеком работы во времени, возможности его организма.

Но одно дело крутить велоэргометр в нормальных условиях, и совсем другое — делать это на высоте "Востока", где низкое содержание кислорода в воздухе. Кроме того, на станции все быстро поняли, что участие в наших исследованиях дело сугубо добровольное, за это не полагается никаких надбавок. То есть здесь я столкнулся с тем же, с чем мы сталкивались в Москве у себя в институте, когда дело касалось статуса добровольцев-испытателей.

Приходилось прибегать к беспроигрышной мотивации, чтобы заставить людей участвовать в наших исследованиях. У нас, врачей, была самая главная "валюта" — медицинский спирт. Наученные горьким опытом еще в Москве, мы предвидели такого рода проблемы с нашими "клиентами" и привезли с собой четыре весьма внушительных бидона. Хранились они у меня под кроватью, и я, почти как сказочный дракон, охранял свои сокровища: доступ к ним был, как говорится, "только через мой труп". Начальник станции хотел было "наложить лапу" на наше достояние, но у него почти ничего не вышло: я выделил ему совсем немного.

Самое неприятное последствие проб на велоэргометре, да еще со ступенчатой нагрузкой, — страшные боли, особенно в мышцах бедер. Я испытал это сам, поскольку для получения наиболее объективных данных нам приходилось проводить исследования на себе. У остальных зимовщиков мы могли проверить и проанализировать показания пульса, давления, изменения в кардиограмме только на первых минутах работы на велоэргометре, а дальше у нас не всегда была уверенность, что человек "крутит" до предела, "выкладывается" полностью.

Когда я, проведя необходимые пробы, соскакивал с "велосипеда" и садился в специальное кресло, два других врача, Саша и Володя, сразу начинали делать мне активный массаж. Дело в том, что в бедренных мышцах накапливалась молочная кислота, вызывавшая страшную мышечную боль, которую надо было быстро снять, разогнав недоокисленные продукты.

Из-за экстремальных условий "Востока" возникли проблемы и с нашими приборами. Привезенный нами газоанализатор был рассчитан на нормальное барометрическое давление в 760 миллиметров ртутного столба, а у нас на станции оно было намного ниже — 450 миллиметров. Пришлось в наших показателях делать определенные поправки. Другой сложностью оказались помехи. Проверенные способы борьбы с ними — экранировка и заземление — на "Востоке" не действовали по той причине, что земля здесь отсутствовала: материк находится глубоко, под трехкилометровым ледяным панцирем. Но мы потом нашли другие способы, как избавиться от досадных помех…

По мере приближения полярной ночи морозы начали усиливаться температура ниже минус 60 градусов стала обычной. Правда, их было можно переносить из-за сухости воздуха и еще потому, что на "Востоке" ветры хотя и постоянные, но очень слабые: воздух как бы стекает с купола к побережью. Природа мудро устроила именно так, потому что, если бы при тех температурах здесь еще и дули ветры, жить на станции люди не смогли бы.

Пока была возможность лишний раз выйти на воздух, я ею пользовался. Помню, как в один из первых дней своего пребывания на "Востоке" я вышел один и решил пройтись по ближайшим окрестностям. Вокруг бескрайняя снежная равнина — настоящее белое безмолвие, почти по Джеку Лондону. Тишина вокруг неправдоподобная. Единственный звук — слабое тарахтение нашего дизеля. Снег хоть и плотный, но следы на нем остаются. Пошел вперед и вдруг вижу: вверх по снегу поднимаются какие-то следы… Ничего не понимаю — ведь только что передо мной была плоская снежная равнина. Оглядываюсь в недоумении — минуту назад горизонт был виден, а сейчас его нет, лишь мои следы идут вверх. Стою как в белой чаше, по стенкам которой, сзади и спереди, какие-то следы. Вроде бы только мои и могут тут быть… Был момент, когда я и звука дизеля не услышал, а он — единственный ориентир в этом затерянном мире. Испугался, чего уж тут греха таить. Что же такое происходит?.. Состояние не самое приятное… И вдруг все пропало! Вижу — вон там станция, дизель молотит свое "тук-тук-тук"… Мираж…