Изменники Родины - Лиля Энден

Перед уходом с работы комендант дал Марусе и Тане по одной буханке хлеба, а новенькой — две.

В комендатуру явился сам бургомистр города Липни Сальников Петр Спиридонович.

Он низко поклонился, комкая в руках шапку, и попросил «Кондратия Иваныча» (так уже стали величать в Липне переводчика Конрада) сказать коменданту, что пришли полицейские, которых он, бургомистр, навербовал среди горожан.

Комендант пожелал их видеть.

Вошли и выстроились в ряд десять человек в самой разнообразной одежде.

Маруся пробежала взлядом по лицам и увидела несколько знакомых.

Вторым от края справа стоял Матвей Иванович Буянов, слесарь с обозостроительного завода, хороший мастер и неплохой человек, но горький пьяница; рядом с ним Семен Петрович Плющенков, которого вся Липня знала под прозвищем «Свинодер»; он работал на бойне и, кроме того, имел огромную частную практику: все хозяйки приглашали его резать свиней, так как он был непревзойденным мастером операции «под лопатку и в кадушку», и не требовал особенно дорогой платы, лишь бы ему поставили на стол «три пятнадцать» (четвертинку водки) и «жаренку» из свежей свинины.

Следующие были незнакомые…. но крайний слева?… Кто это?… На Марусю смотрели с исхудавшего лица очень, очень знакомые глаза, и в них бегали насмешливые искорки…

Витька Щеминский!.. Откуда он здесь?…

Комендант осмотрел шеренгу.

— Вер ист дер шеф-полицай? — спросил он.

— Кто начальник полиции? — повторил Конрад.

Вперед выступил еще молодой человек высокого роста в черном дубленом полушубке; лицо его было бы красиво, если бы не пьяная одутловатость и, главное, исключительно неприятный, наглый взгляд больших серых глаз навыкате.

«Иван Баранков» — так был записан этот человек в документе, удостоверявшем, что он является начальником липнинской полиции.

Комендант дал всем полицейские удостоверения на немецком языке и белые нарукавные повязки с черными буквами ОД (Орднунг-Динст), пообещал завтра выдать оружие и отпустил их, повторив несколько раз, что их обязанность состоит в том, чтобы следить за порядком в городе.

Виктор и еще один, невысокого роста, коренастый, рыжеватый парень задержались и подошли к Марусе.

— Привет! — сказал Виктор, протягивая ей руку. — Вы, значит, теперь паспортными делами заправляете?

Маруся кивнула головой.

— Оформите-ка мне это дело! — и он подал ей справку, что он, Виктор Степанович Щеминский, является в Липне местным жителем; написана справка была вполне грамотно, четким, с красивыми завитушками, почерком самого Виктора и только подписана Сальниковскими каракулями.

— Без паспорта могут придраться: я ведь из плена… И вот еще дружку моему тоже сделайте!..

Он подал вторую справку, также написанную его рукой, на имя Константина Петушенкова и указал на своего товарища.

… Кот!.. Знаменитый Кот!.. Вор, не выходивший из концлагерей!.. И этот оказался здесь!..

Когда полицейские ушли, Лидия Пузенкова, беженка из Днепровска, всего несколько месяцев тому назад обосновавшаяся в Липне, но тем не менее, знавшая о липнинцах все мельчайшие подробности, со значительным видом сообщила:

— Знаете, девочки, этот Баранков, который будет начальником полиции, он на самом деле — сын старого Сальникова, потому он его и сделал начальником…

— Почему же у него фамилия другая? — наивно спросила Таня.

— Ах, неужели непонятно? У старика есть жена, и еще была другая женщина… сын записан на фамилию матери… он незаконный, как раньше говорили, но все знают, что это его сын…

— Удивляюсь той женщине! — откликнулась на это сообщение Маруся. — Этот Сальников такой противный, что не поймешь, как с ним и одна-то жена жила, а тут оказывается, у него их несколько штук было…

— Да, да, вы правы! — подхватила с готовностью Лидия. — Он очень неприятный… А этот Иван Баранков, говорят, ужасный пьяница и такой развратный… Знаете, он первую жену бросил с ребенком, другая эвакуировалась, а теперь он живет с какой-то беженкой…

— Вообще, сынок в батю! — сделала вывод Маруся и взялась за переписку грозных «бефелей» на двух языках, так как посетителей больше не было.

Паспортная очередь уже схлынула. Теперь люди приходили поодиночке в течение целого дня и сдавали документы; под вечер комендант подписывал заготовленные Марусей аусвайсы, и на следующий день она их выдавала владельцам вместе с русскими паспортами.

Однажды пришла в комендатуру худая сгорбленная старуха в рваном пальто и, робко оглядываясь, как-то боком подала Марусе свой паспорт.

… «Златкина Рахиль Моисеевна, национальность — еврейка»…

В немецком аусвайсе графы «национальность» не было, и Маруся заполнила бланк, как обычно, но тут в дело вмешалась Лидия.

— Мария Владимировна! Как вы написали? Она ведь еврейка!.. Вы написали, что она еврейка?

— Этого негде писать! — сухо ответила Маруся. — Графы такой нет!..

— Но надо спросить!.. Нельзя же ей выдавать такой же паспорт, как всем нам!.. Она же не русская…

И Лидия бросилась к коменданту, который был в соседней комнате, и с помощью Конрада объяснила, что пришла «юде», и что нельзя же ей давать такой же паспорт, как русским!..

Маруся сидела над паспортами нахмуренная и то краснела, то бледнела; комендант, тоже нахмуренный, явился в обществе Лидии, сияющей от сознания исполненного долга, и потребовал показать паспорт еврейки.

Пришлось подчиниться.

— Юдин? — спросил комендант, внимательно разглядывая фотокарточку старухи.

Маруся молча кивнула головой.

Тогда немец достал из кармана красный карандаш и написал это слово «юдин» крупными буквами, наискось через весь маленький документ.

Глаза Лидии блестели торжеством.

— Вам эта старуха какой-нибудь вред сделала? — злым шепотом спросила Маруся, когда немцы отошли.

— Вред? Нет, никакого… Но ведь она — жидовка! Нам могли сделать замечание, если бы мы пропустили этот паспорт!

Маруся про себя осыпала усердную поборницу чистоты русской расы самыми нелестными прозвищами: шпик, пролаза, подлиза, сплетница накрашенная!.. но сдержалась и вслух не сказала ничего.

Но на следующий день она, все-таки, сумела переложить этот паспорт в другую пачку, выписала Златкиной новый аусвайс и под самым носом Лидии подсунула его на подпись не коменданту, а его заместителю Гансу.

Ни один человек этого не узнал — ни самой старой еврейке, ни своей матери, ни своей лучшей подруге Лене, с которой она была наиболее откровенной, никому на свете Маруся ничего не рассказала.

Глава 9