Парижские могикане - Александр Дюма

В эту минуту дверь студии внезапно распахнулась и камеристка, принявшая Регину на руки девятнадцать лет назад, появилась на пороге.

Петрус хотел было подняться и снова сесть на табурет, но Регина удержала его, положив руку ему на плечо.

— Нет, оставайтесь так, — приказала она.

Обернувшись к Нанон, она спросила:

— Что там такое, дорогая моя?

— Простите, что я вошла без стука, сударыня, — отвечала Нанон, — но господин Рапт…

— Он уже здесь? — спросила Регина высокомерным тоном.

— Нет еще, но он прислал своего камердинера спросить, готова ли госпожа графиня принять графа.

— Он так и сказал: «госпожа графиня»?

— Я повторяю слова Батиста.

— Хорошо, Нанон, я его приму через пять минут.

— Но господин… — указывая на Петруса, начала было Нанон.

— Господин Петрус останется здесь, Нанон, — отвечала Регина.

— Боже мой! — пробормотал художник.

— Господин?.. — переспросила Нанон.

— Ступай передай ответ господину Рапту и ни о чем не тревожься, милая моя Нанон, я знаю, что делаю.

Нанон вышла.

— Прошу прощения, сударыня! — вскричал Петрус, стремительно поднимаясь, как только за камеристкой закрылась дверь. — Но ваш муж…

— … не должен вас видеть и не увидит вас здесь.

Она подошла к двери и заперла ее на задвижку, чтобы граф Рапт не смог войти без стука.

— А как же я?..

— Вы должны видеть и слышать все, что здесь произойдет, чтобы могли когда-нибудь засвидетельствовать, как прошла брачная ночь графа и графини Рапт.

— Знаете, Регина, мне кажется, я теряю рассудок, — признался Петрус, — я ничего не понимаю и даже не догадываюсь, что у вас на уме.

— Друг мой! — сказала Регина. — Положитесь на меня, так же как я полагаюсь на вашу верность. Ступайте в мой будуар, там я держу свои любимые цветы.

Молодой человек замер в нерешительности.

— Входите же! — продолжала настаивать Регина. — Мрак, которым покрыты мои слова, тайна, которой будет окутана моя будущая жизнь, невыносимая недосказанность, которая будет сопровождать нас, если вы не узнаете хотя бы часть моей ужасной тайны, — все вынуждает меня к тому, что я сейчас делаю… О, какую страшную историю предстоит вам узнать, Петрус! Но не судите преждевременно, друг мой; не выносите окончательного приговора, пока не услышите всего сами; не презирайте, прежде чем не оцените!

— Нет, Регина, нет, я не хочу ничего слышать! Нет, я вам верю, я вас люблю, я вас чту… Нет, я не пойду в будуар!

— Так надо, друг мой! И, кроме того, уже слишком поздно: если вы сейчас отсюда выйдете, вы столкнетесь с ним. Я не буду оправдана в ваших глазах и вызову его подозрения.

— Вы так хотите, Регина?

— Умоляю вас сделать это, Петрус, и даже требую!

— Пусть свершится ваша воля, прекрасная мадонна, любимая королева!

— Спасибо, друг мой! — протянула ему руку Регина. — Теперь ступайте в мою малую оранжерею, Петрус: она знает все мои сокровенные мысли, ей ли не узнать вас? Это моя благоухающая исповедальня!

И Регина приподняла гобелен.

— Садитесь вот здесь, среди моих камелий, рядом со входом, чтобы все слышать. Это мое любимое место, когда я хочу помечтать. Камелии, прекрасные и в то же время скромные цветы Японии, не любят яркого света. Я бы хотела родиться, жить и умереть, как они! Я слышу шаги. Входите, друг мой. Слушайте и простите тому, кто много выстрадал!

Петрус больше не сопротивлялся: он вошел в малую оранжерею, и Регина опустила за ним портьеру.

В это мгновение за дверью раздались шаги; немного поколебавшись, пришедший постучал.

Потом прозвучал голос графа Рапта:

— Можно войти, сударыня?

Регина смертельно побледнела; на лбу у нее выступила испарина.

Она отерла лицо тонким батистовым платком, собралась с духом, твердым шагом направилась к двери и отперла ее.

— Входите, отец! — громко проговорила она.

XXVII

БРАЧНАЯ НОЧЬ ГРАФА И ГРАФИНИ РАПТ

Петрус вздрогнул.

А граф Рапт побледнел и попятился, услышав это ошеломляющее разоблачение.

— Что вы говорите, Регина?! — вскричал он, и в его голосе послышалось изумление, граничившее с ужасом.

— Я говорю, что вы можете войти, отец, — повторила девушка уверенным тоном.

«О! — пробормотал Петрус. — Значит, дядюшка говорил правду!»

Господин Рапт вошел, потупив взор. Он не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы выдержать взгляд девушки.

— Мне все известно, сударь, — холодно продолжала Регина. — Каким образом случай помог мне об этом узнать, я вам говорить не буду. Господь, несомненно, хотел удержать нас обоих от ужасного преступления и вложил мне в руки неоспоримое доказательство вашей связи с моей…

Регина осеклась, не смея выговорить: «С моей матерью».

— Я пришел поговорить с вами, — пролепетал негодяй, трепетавший под взглядом Регины, — и ни на что другое не рассчитывал. Я объяснил бы вам свои сомнения, свои опасения, которые, впрочем, безосновательны.

Регина выхватила из-за корсажа письмо, выбранное наугад из тех, что были недавно рассыпаны у ее ног: она отложила это письмо, прежде чем спрятать другие в шкаф.

— Вы узнаёте это письмо? — спросила она. — В нем вы советуете жене своего друга, своего покровителя, любившего вас словно сына, хорошенько заботиться о вашем ребенке!.. Вместо того, чтобы давать столь кощунственный совет матери, вам следовало попросить Бога взять этого ребенка к себе.

— Сударыня! — не выдержал потрясенный граф. — Я вам уже сказал: я пришел с вами объясниться, но вы слишком взволнованны; я удаляюсь.

— Э, нет, сударь, — возразила Регина. — Подобные объяснения, как вы их называете, дважды не начинают. Останьтесь и сядьте.

Граф Рапт, подавленный решительностью Регины, рухнул на канапе.

— Что вы намерены предпринять, сударыня? — спросил он.

— Сейчас скажу, сударь… К счастью, вы женились на мне не по любви, что было бы и вовсе ужасно! Нет, вы женились из алчности, что является отвратительным расчетом, и только. Вы женились на мне, чтобы мое огромное состояние не перешло в чужие руки. Дальше этого вы не пошли бы, я знаю — по крайней мере, надеюсь. Вы опорочили себя преступлением, наказуемым людьми, и оно может остаться нераскрытым; но вы не посмели бы опорочить себя непростительным преступлением перед Богом, от которого ничто не может укрыться. Словом, вы женились на наследнице княгини де Ламот-Удан, а не на своей дочери!

— Регина! Регина! — глухо пробормотал граф, опустив голову и потупившись.