Слово - Дарья Валентиновна Князева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
но другое есть
2.
я вот думаю к чему мне твое неверие
бранные окрики гулкие возгласы
на рубашке полосы
курчавые волосы
«доброе утро» бесцветным голосом
седая просинь и серые простыни
беспрекословное мнение
по всем вопросам
к чему мне твое болезненное самолюбие
ни доброго слова ни слабого ободрения
любая фраза почти поминальный колокол
или удар молотом
поднятый ворот рассветный холод
дремотный город
как на ладони
ворох взаимных неисполнимых чаяний –
свалянной серой в ржавых потеках ваты
мы не солдаты
мы не несем вахты
помнишь письмо на стекле в пятом
часу утра? больше десятка
лет истаяло
сваями быта совместного дни сколочены
потолочными
балками кроется одиночество
и окончания фраз укорочены
в многоточия
у любви не бывает кормчего
как она там жива ли
уезжали командировки гастроли
не все ли поровну
по скулам сколами саднило солоно
как тебе не знаю а мне тебя не хватает
того которым ты был в начале
веки которого
губы мои целовали
***
Потемнели золотые донца
все ещё зеленогривых крон,
непривычно немощное солнце
на закат упало за забор.
Обновились годовые кольца,
но пока не начат разговор…
до сих пор.
Цепенея в пластиковом кресле,
воплощаю ключевой вопрос:
кто кого, на деле, перерос?
Чтобы мыслить холодно и трезво,
нужно упиваться на износ.
Не срослось.
Тает неприкаянное лето
в зеркале сентябрьской воды,
елей голубые минареты
сторожат шезлонговое гетто
до прихода новой темноты.
Недозаселенная турбаза,
марафоны кулинарных шоу…
поперек сознания приказам
прорастает в мысли метастаза:
«ничего не будет хорошо…»
Медленно идут под кожу годы…
Говори со мною, говори,
слишком недосказанного много –
через поры проступают всходы
слежанной кладбищенской земли.
Изнутри.
В этом затянувшемся простое
время научиться заживать,
раны вскрыть и вычистить гнилое,
с самого истерзанного слоя,
время научиться не молчать
по ночам.
Сквозняком
Солнечное сплетение – стынь, дыра,
через нее высасывает из нутра
фразы, обрывки, образы, имена
ярый сквозняк.
Умножает незримый крен.
Тянет со свистом по гравию, входит в раж,
пляшет по комнате в тесном проеме стен,
пыль поднимает с тумбочек.
Каждый день,
чтобы не спятить, хватаюсь за карандаш…
Только с того мало толку, разрыв – облом…
В клочья черновики – ерунда и вздор –
разве пишу и чувствую – об одном?
Может быть, я утеку через ту дыру…
Или же выдует скверну из всех углов,
чтобы на чистом месте без лишних слов
выстроить новые правила поутру.
Правило права на то, чтобы быть собой,
не извиняясь за это ни перед кем.
Правило веры, что каждый смертельный бой –
необратимо выигрышный.
Перемен
правило – благостных перемен.
Чтобы заново выучиться принимать
всякое слово за правду, не ждать подвох.
Чтобы восторгом открытия – до краев.
Чтобы любить, потому что нельзя никак
не любить,
выставляя райдеры и счета…
Тысячи «чтобы» в строю – идеальный ряд…
И укрепленный блокпост на пути назад.
Сколько еще вычищаться и замерзать?
Ребрами сжать закрутившую центрифугу…
Вдох, закрываю выгоревшие глаза,
выдох, еще не проветрена голова,
горечь и соль размалывают жернова –
взвесь застывает в груди…
расслабляю руки…
Я ослабляю хватку, теки-беги…
Сумрачный ветер, неоновые круги…
С третьей попытки вкручивается винтом,
не подходящим к отверстию по размерам.
Хватит цеплять сухожилия изнутри,
к чертовой матери в эту дыру вали!
Я принимаю все, чему быть потом,
даже не зная принципиальной схемы.
Выправится, отшлифуется янтарем…
Август всегда завершается сентябрем.
То очищение не небесным огнем –
пеплом и сквозняком.
***
Это твой ветер, твой север и твой алтарь.
Данность, с которой от века не совладать.
Смысл и опора, заповедь и плацдарм,
и поминальная песня в рассветный час.
Если ты парус, он рвет тебя на куски,
яростно треплет в просвете подгнивших рей.
Он же – наполнит, домчит до святой земли,
опережая лучшие корабли.
Нот, Аквилон, Иапиг, Зефир, Борей…
Внутренности иссушает жар созидать,
в горле комок из крика и слез застыл.
против химер одобрения большинства
ты обрываешь связи и жжешь мосты.
Если ты Амундсен – он твой безликий рок.
Вечная песня и вечная слава в нем
Тянет незримо, крюком зацепив нутро.
В траурном небе благостно и светло,
и дирижабль истончается в окоем.
Ты отправляешься в дикую злую даль,
чтобы сказать о том, что не вызнать им.
Ищешь ответов, спасения и родства
в смыслах и правдах блуждающий пилигрим.
Если ты инок, то он защитит от зла,
к первопрестольной истине причастит,
пыл охладит покорно склоненного лба.
Ну, а потребует надобность – ляжешь сам,
на окропленный кровью его гранит.
Всем изуверствам и ужасам вопреки
соль откровений, неведомая страна,
за горизонт ускользает, как ни беги.
Серая будничность тягостна и тесна.
Тайная суть назначения – это Путь –
то, для чего мы приходим в бескрайний мир.
Ведомо каждому… в сущности – никому.
Сонная праздность затягивает в уют,
уничтожая выбранный ориентир.
Он – траектория, твердая колея –
то, что тебя образует и создает.
Вящая смелость – поверить в него, принять.
Все что тогда остается – идти вперед.
Слово
Вот новая сказочка: город остроугольный
в дрожащий канал беспомощно опрокинут.
Под ним простирается прочная сеть созвездий,
над ним чернокаменный мост выгибает спину.
На стеклышки крошатся в детском калейдоскопе
витрины, дворцы и скверы в уделах сна.
И в этом пространстве каждая точка тверди
от формы к исходной мысли устремлена.
И если начало исконно восходит к Слову,
звучание этого Слова обречено
на тысячи диалектов, дефектов речи,
ложащихся влажной припаркою на чело.
Оно поднимается аспидно и багрово,
растет, раздувается, вновь набирает силу
и лопается в сверхновый каскад наречий,
которыми все многобожие окропило.
На теле у спящего суть проступает солью,
под веками мечется, множится пыль и пламя
миров и галактик, свитых в тугие струны,
накрученные на ось колеса Сансары.
Чем ближе рассвет, тем туманней зачин историй,
тем гуще сквозь плазменный холст прорастет былье.
Мистический свет, превращая помалу в лунный,
наутро Слово свернется в имя твое.
