Хроники незабытых дней - Владимир Гросман

В Томилино я пошёл на поправку и с тех пор отношусь к соснам и елям с благодарным почтением.

Не успел вгрызться в гранит школьной науки, как узнал неприятную новость — оказалось, что я еврей, и это очень плохо. Они, то есть мы, во-первых, распяли какого-то Христа, во-вторых, жадные, а в третьих любим «кугочку» и «бгынзу». Курицу мне есть уже доводилось, а что такое брынза — не знал. Признаюсь, до сих пор настораживаюсь, когда слышу это слово.

В общем, я оказался «жид — по веревочке бежит».

В классе училось человек сорок, из них примерно пять с фамилиями на «ман», но мне доставалось больше всех, поскольку выглядел самым хилым, даже на фоне тощего, перенёсшего войну поколения. Видимо поэтому школу не любил, первых учителей, к стыду своему почти не помню, а единственным светлым эпизодом тех лет считаю вступление в пионеры.

Но даже этот праздничный день, когда я клятвенно и искренне обещал, биться «за дело Ленина — Сталина», не жалея живота своего, был отравлен вопиющей несправедливостью — в пионеры также приняли моих мучителей, людей такой высокой чести, на мой взгляд, недостойных. Но, пожалуй, хватит о грустном.

В первых классах страсть к путешествиям и приключениям несколько приутихла, мечты о Южных морях растворились в житейских реалиях, хотя время от времени я водил пальцем по географической карте мира, отыскивая Индию или Мадагаскар, но Гоа так и не нашёл.

Со временем появились другие идеалы, иные кумиры. Я попеременно видел себя то Павкой Корчагиным, то Смоком Белью, а порой и тем и другим одновременно. Чуть позже зачитывался «Оводом». Слава Богу, никогда не мечтал о славе Павлика Морозова, подвигом которого настойчиво заставляли восхищаться учителя. Много лет спустя услышал байку, не знаю, можно ли ей верить. Когда вождю изложили историю с пионером Морозовым, Друг детей поморщился и, попыхивая трубкой, набитой «Герцеговиной Флор», вынес свой приговор: «Гнида, ваш Павлик. Ну да ладно, делайте из него героя».

Сейчас, глядя вниз с седой вершины восьмого десятка, понимаю, каким хреновым было раннее детство, а тогда жизнь воспринималась такой какой она была, и я не задумывался, хороша она или плоха. Справедливости ради добавлю — многие ровесники, потерявшие на войне отцов, детства вообще не видели.

Воспитание чувств

Биография любого человека без труда делится на этапы. С людьми ординарными всё по анкетному просто: женился — развёлся, нарушил — сел, отсидел — вышел. С натурами креативными сложнее. Тут каждому периоду требуется найти точку отсчёта, вскрыть причинно-следственные связи, приклеить соответствующую этикетку. И копается научная братия в жизни творческой личности, силясь объяснить себе и окружающим, почему случилась Болдинская осень, или с какого бодуна возник «голубой период». Всё взаимосвязано в этом мире, и порой незначительный случай, о котором и вспоминать-то не хочется, резко меняет судьбу человека. Вот, к примеру, вернулся Лёвушка Толстой домой в родовое имение после Крымской кампании. Молодой помещик, слабенький пока литератор, лихой вояка — всё в одном флаконе. Как-то решил устроить для добрых соседей вечеринку, а для пущего веселья выписал персонал двух тульских борделей, весьма изобретательно использовав дам в качестве подсвечников. Не получившие приглашения, естественно, тут же настучали. Пришлось предводителю местного дворянства вызвать гуляку на ковёр и сурово поговорить с будущим «зеркалом русской революции», о чём имеется соответствующая запись в тульских архивах. Обиделся молодой офицер, сел за стол и выдал на-гора «Севастопольские рассказы». Таким вот образом закончился его гусарский период и, смею предположить, не случись этого эпизода, не получили бы мы писателя мирового масштаба.

К чему я несу весь этот вздор? К тому, что как человек местами творческий, тоже имею право на прошлое, которое с удовольствием назвал бы гусарским, но не люблю быть вторым.

Где-то прочитал, что ничто так не льстит хилому интеллигенту, как обвинение в сексуальных излишествах и хулиганском прошлом. Первый упрёк вынужден с сожалением отвергнуть, а со вторым соглашусь и, повествуя о бурной юности, постараюсь не огорчать читателя исследованиями психологических недр подростка в годы полового созревания. Я не голотурия, чтобы выворачиваться наизнанку.

В 1950 г. отца в порядке борьбы с «безродными космополитами» перевели служить подальше от Москвы. Таким вот образом, наша семья оказалась в Поволжье, а точнее в стольном граде Йошкар-Ола, бывшем Царевококшайске, притулившимся среди финно-угорских лесов у излучины неспешно текущей Кокшаги. Город, как город, каких в стране десятки, однако, в отличие от прочих, хоть и провинциальное захолустье, но со столичными амбициями. Как-никак два института, свой театр, центральная библиотека с просторным читальным залом и кинотеатр «Родина», где перед началом вечерних сеансов играла живая музыка. Два слепца-баяниста и зрячий скрипач, сидя на балконе, исполненном в стиле сталинского ампира, наяривали попурри из советских песен, а публика, задрав головы, как в храме прижимая шапки к груди, толпилась в фойе, благоговейно приобщаясь к высокому искусству. Попасть на новый фильм было непросто, драки и поножовщина в очереди за билетами были явлением обычным. Народ в городе жил горячий и вспыльчивый, как испанцы.

Чуть-что, в ход шли ножи и свинчатки, не брезговали ножницами и вилками. Помню, своё первое боевое ранение я получил именно в кинотеатре. Мы ломились на «Бродягу» с Раджем Капуром. Вдруг какой-то шкет в рваном ватнике, оттеснив меня плечом, нагло влез впереди. В то время я ещё находился на нижней ступени криминального сообщества, таких называли приблатненными, но мнил себя законченным «бакланом». В предвкушении лёгкой победы я левой рукой сбил с него кепку, а правой не спеша «сотворил шмась», процедуру не столько болезненную, сколь унизительную для любого уважающего себя пацана. Парнишка мгновенно выхватил из кармана что-то острое, ткнул мне в лицо, едва не разорвав ноздрю, и бросился бежать. Острая боль пронзила мозг.

Очередь хохотала, из носа у меня торчал заостренный черенок расписной деревянной ложки. Крови было много, в кино так и не попал, не до того было, но урок усвоил и стал осмотрительнее в оценках боевого потенциала противника.

Но вернусь к хронологическому изложению событий.

Мы приехали в Йошкар-Олу в ноябре, не самое лучшее время в средней полосе России. Город утопал в грязи, из свинцовых туч то поливало холодным дождём, то сыпало снежной крупой; деревья с голыми, поднятыми вверх ветвями словно молили небеса вернуть солнце. Несмотря на печальный антураж, настроение в семье было праздничное. Нам предоставили двухкомнатную квартиру с кухней и, трудно поверить, своим туалетом! Душевой не было, но о такой мелочи и говорить не стоило, тем более, что ходить в баню, на мой взгляд, было куда интересней. Маме пообещали работу — тренировать женскую сборную города по художественной гимнастике, а меня определили в центральную школу. «Наконец-то заживём по-человечески», — радостно повторяла бабушка.