Уровень - Ирина Булгакова

На баррикады — забытое слово обрело новый смысл — вышли все, кому нечего стало терять. И громили все, до чего смогли дотянуться. Спецназ, убедившись в бессилии дубинок и слезоточивого газа, получил приказ открыть огонь на поражение.

Это все до. И после. Сотни, сотни трупов, упакованных в полиэтиленовые мешки, которые грузили в каталажки штабелями, чтобы быстрее — и еще быстрее — увезти в морги. Поливальные машины, плотными рядами атакующих танков двигающиеся по пустым улицам с черными дырами выбитых окон, мимо сгоревших остовов машин, и смывающих с дорог вместе с грязью реки крови.

И в то время, когда мир застыл у границы, отделяющей правопорядок от хаоса, правительство и решилось ввести Ночь. Ночь легализованного преступления без наказания.

По Указу от двенадцатого мая две тысячи сорок восьмого года, каждый гражданин достигший восемнадцати лет мог совершить преступление против любого гражданина, достигшего того же возраста. Разумеется, Указ пестрел всевозможными ограничениями, включающими допустимое оружие и холодное, и огнестрельное, признавалась недопустимость использования оружия массового поражения т. д, и т. п… За отступление от правил органы правопорядка имели право привлекать нарушителей, застигнутых на месте, к суду без всякого следствия.

В первый год после объявления, Ночь прошла сравнительно тихо. Люди, балансирующие на грани полуголодного существования, пытались осознать, какую именно конфетку в качестве утешительного приза подсунуло им правительство. Зато на второй год страну захлестнула волна преступлений. И к третьему решительно пошла на спад. Сейчас, когда с момента объявления прошло семь лет, средства массовой информации преподносят Указ как панацею от всех бед.

Спасение утопающего — дело рук самого утопающего и поговорка "мой дом — моя крепость" стала буквальной. Два года назад Арийца Ночь застала на улице. Он не любил об этом вспоминать, но ему не забыть кошмарной пустоты шумного мегаполиса — идеальной заставки для мира после Апокалипсиса. Стояла жуткая тишина, которую нарушал вой ветра в подворотнях. Чернели окна домов, скрывающие нутро за решетками и металлическими жалюзи. На опустевших улицах не было машин и только светофоры потеряно перемигивались в ночи желтыми огнями. Бродили тени, получившие город в свое безраздельное господство. Проявлялись в свете фонарей, разрастались и исчезали без следа.

Утром город зализывал раны, постепенно приходил в себя и смотрел в будущее глазами тех, кто остался в живых. К числу последних, чудом избежавших смерти, относил себя Ариец, когда из окна своей квартиры наблюдал за тем, как выносили из подъездов трупы, упакованные в черные мешки.

Ариец закрыл жалюзи и отошел от окна. Стрелки часов приближались к двенадцати. Он выспался, потому что в эту ночь спать не мог. Не то, чтобы у него были враги и он ожидал нападения, просто предпочитал смотреть опасности в лицо. И на земле. И под землей.

— Пятьсот семьдесят человек, говоришь, — Ариец обернулся к телевизору.

Лично он сильно сомневался в том, что эта цифра соответствовала действительности. Но в одном лысый мужик на экране был прав: остальное время в году жилось спокойно. Какова была истинная цель правительства, Арийцу знать было не дано. Однако факт оставался фактом. Указ изменил жизнь, убрал с улиц толпы демонстрантов, готовых взорваться в любой момент, охладил СМИ, добавил осмотрительности в действия уличных банд, чей послужной список насчитывал не только сотни разбитых витрин, сгоревших павильонов и взорванных машин. То ли действительно толпа, выпустившая пар стала спокойнее, то ли в городе теперь поселился страх ожидания очередного тридцатого апреля. Так или иначе, остальное время в году город излучал показное спокойствие.

А вот надолго ли? Вполне возможно, что спад преступности — не более чем затишье перед бурей. Слишком многие почувствовали вкус к убийству.

Слишком многие. И Ариец в том числе.

Молодой человек достал из холодильника банку пива и пошел в гостиную. Вернее, собирался это сделать.

Женский крик, полный отчаяния и мольбы, не сдержали ни крепкие стены, ни железная дверь. Ариец машинально взглянул на часы: две минуты первого. Началось. Он прильнул к глазку, не чувствуя ничего, кроме любопытства.

Молоденькая, почти девчонка, она металась по лестничной площадке. Короткая мальчишеская стрижка, пряди черных волос, закрывающие лоб. Раненной птицей, вновь и вновь бросающейся на ненавистные прутья клетки, стучалась девчонка в запертые двери. Судя по всему, она только начала свой безнадежный обход — Ариец жил на первом этаже.

— Люди… Умоляю! — отчаянный крик вспугнул чуткую тишину. — Вы… я прошу… откройте!!

Девчонка запиналась, пытаясь найти слова, открывающие двери. Но в том-то и дело — Ариец криво усмехнулся — что таких слов в природе не существовало.

— Люди! Будьте людьми!! Откройте! — изо всех сил девчонка стучалась в соседскую дверь.

В те короткие промежутки, когда силы оставляли девушку, ответом ей было гробовое молчание.

Никто ей не откроет. Возможно, пять минут спустя — если те, кто преследуют девчонку, поторопятся, Арийцу предстоит стать свидетелем убийства. Интересно, задал он себе вопрос, — останется ли он здесь наблюдать или уйдет, чтобы не портить себе нервы?

На поставленный вопрос Ариец ответить не успел. Дошел черед и до его двери. Девушка повернулась и отчего-то колотить в его дверь не стала. Руки ее безвольно упали вдоль тела. Она подняла голову и посмотрела прямо в глазок.

Только один раз в жизни Ариец видел такой же взгляд: полный настоящего, животного ужаса, когда человек завис над пропастью, чтобы в следующее мгновенье сорваться вниз. Так смотрел перед смертью Гитарист. И причина его смерти до сих пор оставалась для Арийца тайной.

Тот заброс, год назад, прошел без сучка и задоринки. Гитарист спускался в шахту. Карабин был надежно пристегнут к скобе, огибающей обод. Ариец страховал его. Хотя в этом не было особой необходимости, он склонился над шахтой, наблюдая за спуском диггера.

Лицо Гитариста вдруг дрогнуло, словно он вспомнил то, что всеми силами старался забыть.

— Ариец, — прошептал он.

— Что? — отозвался тот, не понимая в чем дело. Руки у Гитариста заскользили по веревке, как будто какая-то сила потянула его вниз. Не остановили падение и узлы, навязанные для облегчения спуска. Парень скользил вниз и луч фонаря на каске Арийца безжалостно высвечивал мертвые от ужаса глаза.

— Спаси… Ариец!!! — крикнул Гитарист и эхо, привязавшись к последнему слову, терзало слух царапающим звуком. Потом странно чавкнуло, словно со всего маху тело вошло в трясину и все стихло.