Война роз. Воронья шпора - Конн Иггульден

Генри впитывал облик своего кровного родственника, стараясь не пропустить ни одного его слова, впиваясь пальцами в такие знакомые ему грубые камни. Он родился в Пембруке. И сам он, и его мать были тогда на пороге смерти, так ему говорили. Генри слышал еще, что тогда удивлялись тому, что эта крохотная женщина выжила. Он появился на свет всего в двадцати футах от надвратной башни, где стоял сейчас Герберт… Его родила тринадцатилетняя девочка, полуобезумевшая от страха и боли. Потом его вручили кормилице, а Маргарет Бофорт увезли на новую свадьбу, подальше от единственного ребенка и мертвого мужа. Когда сторонники Йорков захватили Пембрук и объявили изменником его дядю Джаспера, сторонника Ланкастеров, Генри Тюдор остался совершенно один.

И он был уверен в том, что это уединение сделало его сильным.

Кто еще рос без матери, без друзей и родных, со всех сторон окруженный врагами, всегда готовыми обидеть его и причинить боль? Но в итоге, как считал сам юноша, он сделался столь же твердым, как и Пембрук. Он претерпел тысячу жестокостей со стороны обоих Гербертов, старшего и младшего, но выдержал их – и все годы своей жизни со стороны наблюдал за ними, дожидаясь какой-либо их слабости и оплошности.

Случались и позорные времена, когда Генри почти забывал свою ненависть и ему приходилось пестовать ее и раздувать, чтобы не погасла. Перед тем как убили старого графа, случались такие дни, когда он ощущал себя скорее его младшим сыном, чем разменной монетой, каковой, по сути, дела и являлся, которую нужно было хранить, чтобы потратить в нужное время. Генри вдруг ощутил, что хочет добиться какой-то похвалы от Уильяма, хотя тот никогда не упускал возможности причинить ему боль. Юный Тюдор возненавидел себя за слабость и затаил гнев в груди, стараясь не забывать о ненависти даже во сне.

Тем временем внизу, перед воротами, голос его дяди ожесточился. Слова его колючей веревкой стиснули горло Генри: «…в холодное подземелье, если ты причинишь ему какой-либо вред». Младшему Тюдору еще не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь вообще заботился о нем, и забота эта потрясла его. И в тот самый момент, когда он понял, что дядя настолько обеспокоен его судьбой, что смеет угрожать графу, Джаспер посмотрел прямо на него. Генри примерз к месту.

Он даже предположить не мог, что дядя заметил, как он подобрался поближе. Взгляд старшего Тюдора пронзил мальчика, и мысли его понеслись вперед. Под землю. Глубоко под землю. Надежда воспарила в груди Генри, и он постарался немедленно упрятать ее поглубже, подальше от глаз дяди, а заодно и от глаз графа Герберта, давно уже вымещавшего свою ненависть к Ланкастерам на слабейшем конце боковой линии. Генри Тюдор не принимал участия в войнах – и был виноват лишь в том, что кровь его была того же цвета, что и алая роза Ланкастеров.

Мальчик с громким топотом бежал по настилам, проложенным на балках по верху стены. Освещенный неровным светом факелов, один из стражников попытался остановить его рукой, но Генри отбросил ее, отчего солдат негромко ругнулся – это был старый Джонс, глухой на правое ухо. Юный Тюдор знал в замке каждого мужчину и каждую женщину, начиная от тех, кто обитал внутри замка и обслуживал семейство Гербертов, и заканчивая примерно сотней горожан, каждое утро приходивших в замок, доставляя в него припасы, телеги и собственные руки.

Он сбежал по ступеням и со всей беззаботностью юности влетел в противостоящий столб, оттолкнувшись от поручней, но не потеряв скорости. Тысячу раз Генри обегал замок, отрабатывая свое дыхание и ловкость. И это вкупе с поставленной целью помогло ему, отбросив всю осторожность, нестись по Пембруку, словно ошпаренная кошка.

Уже почти в темноте подросток промчался сквозь мастерскую, устроенную в главном дворе, помогая себе руками и перепрыгивая через груды ящиков и корзин, пропахших свежей морской солью. В другой день он задержался бы здесь, чтобы посмотреть, как будут доставать из них серебристых рыбин и устриц, однако теперь его гнал вперед назначенный дядей путь и пламенное желание убедиться в том, что он не ошибся. Там, снаружи, солнце уже опустилось за стены, бросая последний свет на окружавшие твердыню каменные залы, на массивную башню, поднимавшуюся на пять этажей над всеми остальными сооружениями замка и способную выдержать осаду целого войска. Пембрук был рассчитан на оборону, хотя и обладал одной слабостью – секретом, который старательно оберегали все, кто знал его.

Генри замедлил бег, оказавшись возле нижнего пиршественного зала. Он заметил там графского констебля[3], краснолицего и увлеченного разговором с одним из поставщиков замка: они взирали на какой-то свиток так, словно в нем были запечатлены вопросы жизни и смерти, а не количество побившихся шиферных черепиц и центнеров дубовых и буковых бревен. Юноша украдкой пересек зал вдали от обоих. Он буквально чувствовал, как они проводили его взглядом, хотя, может, и вообразил это, поскольку его никто не окликнул. Не оглядываясь, он подошел к двери, открыл ее и нырнул в царивший за ней кухонный жар.

Пембрук располагал двумя пиршественными залами, и кухни находились под самым величественным из них. Слуги и незначительные гости ели в худшем зале. Сколько же вечеров Генри жевал здесь в полутьме хлеб и мясо, поскольку Гербертам было жалко на него сальной свечи! Он сидел в одиночестве, а сквозь окна сверху из большого зала доносились отблески света и громкий хохот – граф развлекал там своих важных гостей.

Юному Тюдору грозили побои за одну попытку войти в этот зал, однако в тот вечер его интересовали одни только кухни – то, что они скрывали.

Служанки и повара не обратили на него никакого внимания, посчитав, наверное, что тощий мальчишка принес назад миску, хотя обычно он ел с деревянного подноса и брал с собой кусок черствого хлеба, чтобы сгрызть его на досуге или скормить галкам на какой-нибудь из башен. Однако Генри был хорошо знаком им, а главной его врагини, кухарки Мэри Корриган, которая прогнала бы его любой попавшейся под руку тряпкой или свернутым фартуком, видно не было. Над кипящими котлами поднимался пар, было душно, и у плит суетились кухонные работники, что-то отмерявшие и добавлявшие в варево. Вид и запах еды заставили мальчика облизнуться, и он понял, что давно ничего не ел. Не стоит ли выцыганить что-нибудь съестное у поваров? Взгляд его скользнул по груде очищенных яблок, уже обретавших медовый оттенок. Возле них в горшке, полном водянистой сыворотки, покачивались сыры. Сколько же времени пройдет до того, как ему представится новая возможность поесть?

Стоя здесь, посреди кухонного шума и гама, запахов и общей суеты занятости, молодой Тюдор взглядом ощупывал дверь, находившуюся на противоположной стороне помещения. Вделанная в каменную стену, она была у́же человеческих плеч, так что любому солдату пришлось бы протискиваться в нее боком. Дверь перекрывала прочная дубовая доска, продетая в заделанные в камень железные проушины. Обводя взглядом комнату, Генри, даже не глядя на эту дверь, все равно ощущал ее присутствие. В Пембруке, зимнем и летнем, он знал каждый камень. Не было такой кладовой, чердака, дорожки, которыми он не прошел бы, хотя ни одно из помещений замка не приковывало к себе его внимание так, как эта дверь. Он знал, что находится за ней. И уже ощущал царящий за ней холод и сырость, хотя кожа его успела покрыться потом.

Генри пошел вперед, и кухонный люд с горшками и подносами в руках с ловкостью танцоров расступался перед ним. Этим вечером им предстояло накормить шесть сотен мужчин и восемь десятков женщин, начиная от сидящих за высоким столом в великом чертоге приближенных молодого графа, потом сокольников и священников, сидящих за столом пониже, и, наконец, стражу и чистивших стойла мальчишек. Пища, еда, была жизненно важной частью сделки между лордом и его людьми, бременем и обязанностью, наполовину символом, наполовину платежом.

Подойдя к двери, Генри с трудом приподнял засов, оступившись под его весом. Драгоценные мгновения ушли на то, чтобы прислонить тяжелую доску к стене. Еще пыхтя от напряжения, он снял ключ с гвоздя, но, едва вставив его в замочную скважину, ощутил чужую ладонь на своем плече и, обернувшись, увидел перед собой Мэри Корриган, пристально смотревшую на него. Женщина была не выше его самого, но обладала мощным телосложением и, должно быть, весила раза в три больше.

– И куда же это ты собрался? – спросила она, вытирая ладони о плотную ткань. Генри почувствовал, что краснеет, но тем не менее не перестал работать ключом до тех пор, пока не щелкнул древний замок.

– Хочу сходить к реке, Мэри. Может, удастся угря поймать…

Женщина чуть прищурилась, но скорее от неудовольствия, чем из подозрения.

– Если мастер Холт или констебль увидят, что ты пользуешься этой старой дверью, они с тебя шкуру спустят, и ты это прекрасно знаешь, так ведь? Ну и мальчишки пошли! Лень ему вокруг топать… Но ладно, ступай. Я запру за тобой. Только не забудь повесить ключи на место. Вернешься через ворота. Я не услышу твой стук за этим гамом.