Абд-аль-Кадир - Юлий Оганисьян

Избирая дея, янычары номинально вручали ему самодержавную власть. Но фактически исполнять ее алжирский правитель мог, лишь повинуясь корпоративным интересам янычарской общины. Дей, по сути дела, находился на положении пленника. Внутренний механизм янычарской тирании строился на рабской взаимозависимости деспота и привилегированной корпорации его подданных. Этот порядок был закреплен ритуальными правилами. После избрания дея разлучали с семьей и водворяли во дворец. У себя дома он мог проводить лишь один день и одну ночь в неделю. Придворные неусыпно следили за каждым его шагом. Даже свое имущество дей не мог передать наследникам, после его смерти оно отчуждалось и поступало в казну. «Человек богатый, но не распоряжающийся своим богатством; отец без детей; супруг без жены; деспот без свободы; король рабов и раб своих подданных», — писал об алжирском дее испанский историк Хуан Кано.

За всякую попытку изменить это положение дей обычно расплачивались жизнью. Из тридцати деев, правящих в Алжире до начала XIX века, шестнадцать были убиты взбунтовавшимися янычарами.

Личная власть дея распространялась фактически лишь на провинцию Алжир. В остальные три провинции — Западную (Оран), Центральную (Титтери) и Восточную (Константина) — назначались наместники — беи, которые были полновластными правителями в своих владениях. Им подчинялись начальники округов — каиды.

На этом административная иерархия янычарского государства обрывалась. Далее начинался совершенно иной мир, охватывавший коренное население. Этот мир жил по своим законам. Он имел собственных вождей-шейхов, не подотчетных в племенных делах чиновникам дея. Арабские и берберские племена были автономными ячейками, социально и политически обособленными от янычарского государства. «Каждое поколение сего народа, — писал бригадир Коковцев, — составляет особливую Республику под ведением своих Шеков, коих они из старших своего рода избирают». Эти «республики» представляли собой в действительности арабские или берберские племена, в которых господствовал клановый дух, враждебный всякой централизованной системе государственной власти.

Господство янычар распространялось примерно на шестую часть современного Алжира. Кочевые племена Сахары, берберское население горной страны Кабилии совершенно не признавали власти янычарских правителей. Многие племена в отдаленных от побережья районах находились в очень слабой вассальной зависимости от турок. Но даже и те племена, которые населяли прибрежную часть страны, терпели власть янычар лишь до тех пор, пока она не вмешивалась в их внутреннюю жизнь и не покушалась на их собственность.

Янычарское господство не наложило сильного отпечатка и на алжирскую культуру, которая продолжала развиваться в старых традициях магрибской цивилизации. Культурный уровень страны был довольно высоким. В городах Алжире, Тлемсене, Константине существовали крупные мусульманские университеты. В стране насчитывалось несколько сот начальных и средних школ. По мнению некоторых историков, степень грамотности населения Алжира в начале XIX века была выше, чем во Франции того времени. Для того чтобы составить себе некоторое представление о культурном уровне Алжира, стоит ознакомиться со свидетельством французского географа М. Розе. В книге «Путешествие в Алжирское регентство» он пишет об Алжире 1830 года:

«…На каждой улице — множество украшенных замечательными арабесками фонтанов из мрамора или шифера, которые питает водопровод. В толстых городских стенах оставлены проемы, предназначенные для мусора, и власти заботятся их очистке.

…В Алжире любая религия пользуется свободой. Терпимость распространяется даже на иностранные культы. Христианам отведено для церкви помещение в государственном здании; евреям принадлежат десять молелен, из них четыре пределах города.

…Магометане отличаются необыкновенной чистоплотностью. В городе много бань. В одном только Алжире сто общественных и специальных школ. Молодые мусульмане весьма прилежны. Мой приход едва заставил их поднять головы; они обратили на меня очень мало внимания. Я видел, как их исправлял учитель, но никогда мне не приходилось наблюдать, чтобы к ним плохо относились, как это имеет место во французских деревенских школах.

…На полях страны пасутся тучные стада. Каждой семье принадлежит несколько хижин, стоящих посреди садов и огородов; их окружают фиговые деревья, посадки пшеницы, гороха, бобов, картофеля, а также небольшие виноградники. Вся земля обработана. Арабы почти все умеют читать и писать». Правда, сфера экономического и культурного благоденствия ограничивается в основном городами и окрестными районами. Большинство арабского населения живет трудно, голодно, дико. Хозяйство бедуинов-кочевников и феллахов-земледельцев застыло где-то на подступах к железному веку. Они; еще полностью зависят от капризов природы. Их жизнь далека от патриархальной идиллии. Жизнь в вечном страхе перед стихийным бедствием или — что бывает пострашней — перед; набегом разбойников, нападением враждебного племени, налетом янычар. Вся надежда на аллаха. А эта надежда так же; призрачна, как мираж в Сахаре.

Вражда между янычарами, засевшими в городах, и арабскими племенами в известной мере смягчалась благодаря общности религии — ислама. Но только до поры до времени. Богу-то турки и арабы молились одному, но не одинаково вкушали от благ земных. Чисто мирская ненависть и зависть обездоленных к преуспевающим единоверцам неизбежно оборачивались религиозной нетерпимостью праведников к святотатцам. Янычарство, которое, говоря словами Коковцева, «утопая в пороках, одну токмо наружность веры сохраняет», становилось в глазах правоверных арабов воплощением безбожия и греха. Алжир в этом отношении не был исключением на Арабском Востоке. Вплоть до конца XIX века народные движения в мусульманских странах, скованных порядками феодального средневековья, были облечены, как правило, в религиозную оболочку. В работе «К истории первоначального христианства» Энгельс писал:

«Ислам — это религия, приспособленная для жителей Востока, в особенности для арабов, следовательно, с одной стороны, для горожан, занимающихся торговлей и ремеслами, а с другой — для кочевников-бедуинов. Но в этом лежит зародыш периодически повторяющихся столкновений. Горожане богатеют, предаются роскоши, проявляют небрежность в соблюдении «закона». Бедуины, которые живут в бедности и вследствие бедности придерживаются строгих нравов, смотрят на эти богатства и наслаждения с завистью и жадностью. И вот они объединяются под предводительством какого-нибудь пророка, махди, чтобы покарать изменников веры, восстановить уважение к обрядам и к истинной вере и в качестве вознаграждения присвоить себе богатства вероотступников. Лет через сто они, естественно, оказываются в точно таком же положении, в каком были эти вероотступники; необходимо новое очищение веры, появляется новый махди, игра начинается сначала»[1].