Иерусалимские гарики - Игорь Губерман

3

Высокого безделья ремесломеня от процветания спасло

Как пробка из шампанского – со свистомя вылетел в иное бытие,с упрямостью храня в пути тернистомшампанское дыхание свое.

Я живой и пока не готов умирать.Я свободу обрел. Надо путь избирать.А повсюду стоят, как большие гробы,типовые проекты удачной судьбы.

Я тем, что жив и пью вино.свою победу торжествую:я мыслил, следователь, ноя существую.

В час важнейшего в жизни открытиямне открылось, гордыню гоня,что текущие в мире событияпревосходно текут без меня.

За то и люблю я напитки густые,что с гибельной вечностью в споренабитые словом бутылки пустыекидаю в житейское море.

Всегда у мысли есть ценитель,я всюду слышу много лет:вы выдающийся мыслитель,но в нашей кассе денег нет.

Время щиплет незримые струны,и звучу я, покуда не сгину,дни мелькают, как пятки фортуны,а с утра она дышит мне в спину.

Я нужен был и близок людям разным,поскольку даром дружбы одарен,хотя своим устройством несуразнымк изгнанию в себя приговорен.

Решать я даже в детстве не мечталзадачи из житейского задачника,я книги с упоением читал,готовясь для карьеры неудачника.

Я в сортир когда иду среди ночито плетется пой Пегас по пятам,ибо дух, который веет, где хочет,посещает меня именно там.

Видно только с горных высей,видно только с облаков:даже в мире мудрых мыслейбродит уйма мудаков.

Я живу, в суете мельтеша,а за этими корчами спешкиизнутри наблюдает душа,не скрывая обидной усмешки.

Моя малейшая затеядуше врага всегда быласвежа, как печень Прометеяглазам летящего орла.

В этой мутной с просветами темени,непостижной душе и уму,я герой, но не нашего времени,а какого – уже не пойму.

Я пристегнут цепью и замкомк речи, мне с рождения родной:я владею русским языкомменее, чем он владеет мной.

С утра нужна щепотка слов,пощекотавших ум и слух,чтоб ожил чуткий кайфолов,согрелся жить мой грустный дух.

Очень много во мне плебейства,я ругаюсь нехорошо,и меня не зовут в семейства,куда сам бы я хер пошел.

Мы бестрепетно выносим на свети выплескиваем в зрительный залто, что Бог нам сообщил как секрет,но кому не говорить – не сказал.

Ум так же упростить себя бессилен,как воля пред фатумом слаба,чем больше в голове у нас извилин,тем более извилиста судьба.

Что в жизни вреднее тоски и печали?За многое множество прожитых днейнемало печальников мы повстречали –они отравлялись печалью своей.

Каждый, в ком играет Божья искра,ясно различим издалека,и, когда игра не бескорыстна,очень ей цена невелика.

Добру и злу внимая равнодушно,и в жертвах побывал я, и в героях,обоим поперек и непослушноя жил и натерпелся от обоих.

Моей судьбы кривая линиябыла крута, но и тогдая не кидался в грех унынияи блуд постылого труда.

Я люблю, когда слов бахромазолотится на мыслях тугих,а молчание – призрак ума,если признаков нету других.

Живу привольно и кудряво,поскольку резво и упрямохожу налево и направовезде, где умный ходит прямо.

Очень давит меня иногдатяжкий груз повседневного долга,но укрыться я знаю кудаи в себя ухожу ненадолго.

Именно поэты и шутыв рубище цветастом и убогом –те слоны, атланты и киты,что планету держат перед Богом.

Я счастлив ночью окунутьсяво все, что вижу я во сне,и в тот же миг стремлюсь проснуться,когда реальность снится мне.

На свободе мне жить непривычнопосле долгих невольничьих лет,а улыбка свободы цинична,и в дыхании жалости нет.

Много всякого на белом видя светев жизни разных городов и деревень,ничего на белом свете я не встретилхитроумней и настойчивей, чем лень.

Не стоит и расписывать подробней,что личная упрямая тропаестественно скудней и неудобнейпроспекта, где колышется толпа.

Как ни богато естество,играющее в нас,необходимо мастерство,гранящее алмаз.

На вялом и снулом проснувшемся рынке,где чисто, и пусто, и цвета игра,душа моя бьется в немом поединкес угрюмым желанием выпить с утра.

Живу, куря дурное зелье,держа бутыль во тьме серванта,сменив российское бездельена день беспечного Леванта.

Нисколько сам не мысля в высшем смысле,слежу я сквозь умильную слезу,как сутками высиживают мыслимыслители, широкие в тазу.

О том, что потеряли сгоряча,впоследствии приходится грустить;напрасно я ищу себе врача,зуб мудрости надеясь отрастить.

Где надо капнуть – я плесну,мне день любой – для пира дата,я столько праздновал весну,что лето кануло куда-то.

Неявная симпатия к подонкам,которая всегда жила во мне,свидетельствует, кажется, о тонкомсозвучии в душевной глубине.

Когда я спешу, суечусь и сную,то словно живу на вокзалеи жизнь проживаю совсем не своюа чью-то, что мне навязали.

Я даже в течение дняклонюсь то к добру, то ко злу,и правы, кто хвалит меня,и правы, кто брызжет хулу.

Рифмуя слова, что сказались другими –ничуть не стесняюсь, отнюдь не стыжусь:они просто были исконно моимии преданно ждали, пока я рожусь.

Эстетам ревностным и строгимя дик и низок. Но по слухам –любезен бедным и убогим,полезен душам нищих духом.

Я проделал по жизни немало дорог,на любой соглашался маршрут,но всегда и повсюду, насколько я мог,уклонялся от права на труд.

Я, Господи, умом и телом стар;я, Господи, гуляка и бездельник;я, Господи, прошу немного в дар –еще одну субботу в понедельник.

Для всех распахнут и ничей,судьба насквозь видна,живу прозрачно, как ручей,в котором нету дна.

Явились мысли – запиши,но прежде – сплюнь слегкаслова, что первыми пришлина кончик языка.

Доволен я и хлебом, и вином,и тем, что не чрезмерно обветшал,и если хлопочу, то об одном –чтоб жизнь мою никто не улучшал.

Кругом кипит азарт, и дух егоменя ласкает жаром по плечу;за то, что мне не надо ничего,я дорого и с радостью плачу.

Я должен признаться, стыдясь и робея,что с римским плебеем я мыслю похоже,что я всей душой понимаю плебеячто хлеба и зрелищ мне хочется тоже.

Мне власть нужна, как рыбе – серьги,в делах успех, как зайцу – речь,я слишком беден, чтобы деньгилюбить, лелеять и беречь.

Своих печалей не миную,сполна приемлю свой удел:ведь получив судьбу иную,я б тут же третью захотел.

Изрядно век нам нервы потрепал,но столького с трухой напополамнапел наплел, навеял, нашептал,что этого до смерти хватит нам.

В толпе не теснюсь я вперед,ютясь молчаливо и с краю:я искренне верю в народ,но слабо ему доверяю.

Мне все беспечное и птичьемилее прочего всего,ведь и богатство – не наличие,а ощущение его.

Я живу ожиданьем волнения,что является в душу мою,а следы своего вдохновенияс наслажденьем потом продаю.

В сужденьях о поэте много значит,как хочет он у Бога быть услышан;кто более величественно плачет,тот кажется нам более возвышен.

С утра теснятся мелкие заботы,с утра хандра и лень одолевают,а к вечеру готов я для работы,но рядом уже рюмки наливают.

Свободой дни мои продляГосподь не снял забот,и я теперь свободен для,но не свободен от.

В людской активности кипящеймне часто видится печальноупрямство курицы сидящейна яйцах, тухлых изначально.

Блажен, кого тешит затеяи манит огнями дорога;талант – сочиняет, потея,а гений – ворует у Бога.

Когда мы глухо спим, и домочадцытеряют с нами будничную связь,из генов наших образы сочатся,духовной нашей плотью становясь.

Что я преступно много сплю,с годами стало очевидно,и мне за то, что спать люблю,порой во сне бывает стыдно.

Мой разум, тусклый и дремучий,с утра трепещет, как струна:вокруг витают мыслей тучи,но не садится ни одна.

За все благодарю тебя судьба,особенно – за счастье глаз и слуха,которое мне дарит голытьбаремесленного творческого духа.

Внезапное точное словослучайно прочтешь у поэта –и мир озаряется сновапотоками теплого света.

Вокруг меня все так умны,так образованы научно,и так сидят на них штаны,что мне то тягостно, то скучно.

Вся жизнь моя прошла в пленуу переменчивого нрава:коня я влево поверну,а сам легко скачу направо.

Я раздражал собой не всякого,но многих – я не соответствовал,им тем, что жил не одинаковос людьми, с которыми соседствовал.

Я жил почти достойно, видит Бог:я в меру был пуглив и в меру смел;а то, что я сказал не все, что мог,то видит Бог, я больше не сумел.

На крыльях летал, колесил на колесах,изведал и книжный и каторжный труд,но старой мечте – опереться на посох –по-прежнему верен и знаю маршрут.

За много лет познав себя до точки,сегодня я уверен лишь в одном:когда я капля дегтя в некой бочке –не с медом эта бочка, а с гавном.

Благое и правое делоя делал в часы, когда пил,смеялся над тем, что болело,и даже над тем, что любил.

Я думаю, нежась в постели,что глупо спешить за верстак:заботиться надо о теле,а души бессмертны и так.

Люблю людей и по наивностиоткрыто с ними говорю,и жду распахнутой взаимности,а после горестно курю.

Я смущен не шумихой и давкой,а лишь тем, что повсюду окрестпахнет рынком, базаром и лавкойатмосфера общественных мест.

В сей жизни краткой не однаждыбывал я счастлив оттого,что мне важнее чувство жажды,чем утоление его.

Гуляка, прощелыга и балбес,к возвышенному был я слеп и глух,друзья мои – глумливый русский беси ереси еврейской шалый дух.

Никого научить не хочуя сухой правоте безразличной,ибо собственный разум точуна хронической глупости личной.

Души моей ваянию и зодчествуполезны и тоска и неуют;большой специалист по одиночеству,я знаю, с чем едят его и пьют.

Что угодно с неподдельным огнемя отстаиваю в споре крутом,ибо только настояв на своем,понимаю, что стоял не на том.

Среди уже несчетных днейпри людях и наединезапомнил я всего сильнейслова, не сказанные мне.

Судьба моя стоит на перекресткеи смотрит, как нахохленная птица;отпетой и заядлой вертихвосткев покое не сидится и не спится.

Не рос я ни Сократом, ни Спинозой,а рос я – огорчением родителей.и сделался докучливой занозойв заду у моралистом и блюстителей.

Стал я слишком поздно понимать,как бы пригодилось мне умениежаловаться, плакать и стонать,радуя общественное мнение.

Живя в душном равновесиии непреклонном своеволии,меж эйфории и депрессиидержусь высокой меланхолии.

Мне с самим собой любую встречустало тяжело переносить:в зеркале себя едва замечу –хочется автограф попросить.

От метаний, блужданий, сумбурности –дарит возраст покой постоянства,и на черепе холм авантюрностиужимается в шишку мещанства.

Ни мысли нет, ни сил, ни денег.и ночь, и с куревом беда.А после смерти душу денетГосподь неведомо куда.

Успех мой в этой жизни так умерен,что вряд ли она слишком удалась,но будущий мой жребий – я уверен –прекрасен, как мечта, что не сбылась

4