Разница во времени - Ирина Анатольевна Бухарина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меж тем Антон Петрович с галантным «Прошу вас» подал ей кофе в казенном граненом стакане и примостился напротив на неудобном гостиничном стуле.
– А ваши ценные добавки вы забыли, – сказала Ольга, указывая на фляжку.
– Оля, вы наивны до умиления. Что может быть в подобной посуде? – полусерьезно проговорил Антон Петрович.
Видимо, на ее лице отразились поочередно все стадии угадывания, потому что Антон Петрович хмыкнул:
– Да-да, вы наконец-то догадались. Здесь натуральный, чистейший спирт. Я налью вам чуть-чуть, а сам, если вас это не будет шокировать, выпью так. Тем более, что есть повод.
– Вы же обмолвились, что вам нельзя, – Ольга уже слегка пожалела, что пригласила в номер практически незнакомого человека.
– Это кофе нельзя, а спирт сегодня можно, – сказал Антон Петрович и залпом выпил спирт, аккуратно налитый им в колпачок фляжки.
Ольга еще не притронулась к кофе. Думала, видел бы муж, как проводит она этот день с малознакомым мужчиной за фляжкой спирта.
– А ведь я здесь сегодня, Оля, как это выразиться, отца своего нашел, – заговорил Антон.
И такая боль почудилась ей в его голосе, что Ольга замерла и уставилась на него, не мигая.
– Он погиб в начале войны. Я и не помню его почти. Два года мне было. И даже фотографии у нас не осталось. Была в паспорте, на военном билете, а у нас не осталось. В похоронке, мать ее хранила, скупо сказано – погиб в боях под Москвой. После войны мы запросы делали, но бесполезно, никто ничего нам о его гибели сказать не мог. И вот недавно, представляете, юные следопыты школы одной подмосковной письмо нам прислали. Отзовитесь, мол, родственники, муж и отец ваш погиб героем, найдены его документы, а девятого мая в школе музей его имени открывается. Приезжайте, если сумеете, на открытие.
И поехал я сегодня в ту школу. Ребятишки цветы вручили, рапорт мне отдают. А потом повели меня в зал, где музей открылся. Я волновался вообще-то, – Антон Петрович замолчал и глубоко вздохнул, – а как в тот зал вошел, совсем меня затрясло. На стене фотографию увидел. Меня к ней сразу как магнитом потянуло. Смотрю, а на карточке этой вроде я, только моложе лет на двадцать. Мать говорила, что мы похожи… Вот так, – и он замолчал, глядя куда-то в окно.
Ольга незаметно вытерла рукой слезу, медленно сползающую по щеке.
Потом они молча допили кофе, и Антон Петрович, заглянув в покрасневшие глаза Ольги, спросил:
– Сколько же вам все-таки лет, что так близко к сердцу принимаете вы чужую боль?
– Двадцать восемь.
– Я думал меньше.
– Разве возраст имеет какое-то значение для понимания чужой боли? – Спросила Ольга.
– А как же. Я вот так не могу. Зачерствел. Потому что к моим годам ко всему привыкаешь.
– Вы ж молодой совсем. Вам лет сорок, наверное?
– Сорок семь, – улыбнулся Антон.
– Ну и что ж? Мне кажется, не так уж много разницы в нашем с вами восприятии мира. Может, просто вы мудрее, – искренне польстила Ольга.
– Хотелось бы верить. Но знаете, Оля… Раз уж разговор такой зашел… Честно говоря, мне редко приходится вот так на равных беседовать с молодежью. Сын и дочь не в счет – дети есть дети, как ни крути, невольно скатываешься на воспитание. А вот с вами вчера пообщался и просто был потрясен, какой я другой. А, может, это вы не такая, как все? – Он вопросительно посмотрел на Ольгу. – В общем, не буду ничего объяснять. Просто я старый. Вот и все.
– Нет, и все-таки дело не в возрасте. Просто вы в другом времени живете, – задумчиво заговорила Ольга, но тут же сменила тон. – Но раз уж вы уверяете, что такой взрослый, пожертвуйте еще одним вечером и по-отечески сводите меня на салют.
ХХХ
Красная площадь заполнялась народом. Антон Петрович повел Ольгу на Крымский мост, но и здесь было полно людей. Казалось, москвичи и приезжие, взрослые и дети, – все пришли сегодня сюда, семьями, парами, молодежь – большими компаниями. Ольга, пожалуй, никогда не видела так много людей и подумала, что, наверное, любое другое, заранее объявленное, мероприятие ни за что не собрало бы столько народу, как это всеобщее желание причастности к зрелищеу. Можно смотреть салют и из окна квартиры или по телевизору, но все почему-то идут сюда, хотят видеть его воочию, а скорее не просто смотреть, а чувствовать себя едиными с этой толпой, вместе со всеми, разом испытывать восторг и трепет от грандиозной, мимолетной, кратковременной красоты, вздыхать единым со всеми ахом, когда в небе с грохотом рассыпается что-то неповторимо прекрасное. И как будто, отвечая ее мыслям, толпа притихла в ожидании, готовая взорваться, задышать, задвигаться с первыми залпами. Было ощущение, что многотысячное собрание спокойно и торжественно дожидается начала. И уже вроде бы совсем не было местечка, чтобы поставить ногу, но люди все прибывали.
Толпа настолько приблизила, притиснула Ольгу к Антону, что ей на какой-то миг стало неловко. Захотелось отодвинуться, отдалиться от него хоть на локоть. Она попыталась это сделать, но людская масса становилась все гуще и, вопреки ее попыткам отстраниться, толкала в спину, все с большей силой приближая их друг к другу. Так и стояли в неловком молчании, пока первые оглушительные залпы не заставили всколыхнуться живое море.
Ольга едва успевала поворачивать голову, следя за каждым новым всплеском салюта, и вместе со всеми восторженно ахала при виде особенно ярких россыпей в небе.
Но погасло сиянье. Люди еще ликовали и, медленно двигаясь, начали постепенно растекаться по Москве. Ольга, под впечатлением от зрелища, молчала, близоруко щурясь, смотрела по сторонам и то и дело терялась, так что Антон каждый раз вылавливал ее из толпы за руку. Потом надежно захватил ее ладонь и, как ребенка, не отпускал от себя до самой гостиницы.
В фойе простились почти без слов. Ольга и сказать не успела, что завтра улетает. А утром закрутилась в сборах, спешила и вспомнила об Антоне Петровиче уже в самолете. Вспомнила, как о чем-то хорошем, до обидного быстро, промелькнувшем. В голове крутились полузабытые стихи какой-то северной поэтессы:
Звезд зеленые горошины
С неба падают в окно,
Ни
