Игра - Борис Зубков

— Добрый вечер, мистер Мом. Вы превосходно выглядите. Как вы думаете, нас долго продержат вот так… подвешенными? У меня ноет все тело. Меня будто засунули в тюбик из-под зубной пасты. Я хочу позвать адвоката…

— Спокойствие и терпение! Терпение и спокойствие, дорогой Прайс. Мы и так все время куда-то мчимся. Знаете, я когда-то увлекался альпинизмом. Голубые каньоны, снежные лавины, солнце в горах… Давно это было. Так вот, альпинист всегда имеет цель. Вершину! А мы сломя голову мчимся по холмам. Любой дрянной холмик, любой бугор принимаем за вершину. Потом вниз — и снова холмик. Гонка по холмам, как по зубьям бесконечной пилы. Бесцельная гонка. А здесь я отдыхаю и размышляю. Полиция нравственности подвешивает меня не в первый раз. За бродяжничество, не больше. В этой люльке чувствуешь себя младенцем. Спеленат, как младенец, и беспечен, как дитя. Ни о чем не заботишься. Напротив, здесь другие заботятся обо мне. Три раза в сутки подают шланги с питательной пастой. Через сорок шесть минут после каждого кормления снизу выдвигается ассенизационное устройство…

Прайса передернуло, он всегда был застенчив, а тут на виду у всех кормление и это…

В продолговатом низком зале висело еще около полусотни «предварительно изолированных», и монотонный гул голосов заполнял помещение. Время от времени тросы, на которых висели прозрачные свертки, приходили в движение. Тогда обнаруживалось, что под потолком тросы пропущены сквозь блоки. Колесики блоков начинали скользить по рельсам, прикрепленным к потолку, и очередной сверток уезжал в широко распахнутую дверь. Затем дверь быстро захлопывалась.

— Их увозят на допрос, — прохрипел Корнелиус Мом. — Вы умеете двигать ушами?

— Ннн… не знаю. Не пробовал. А при чем здесь уши?

Мом хихикнул.

— Не воображаете ли вы, что вас станет допрашивать настоящий инспектор? Я хочу сказать — живой инспектор. Много чести! Для такой мелкой сошки, как мы с вами, существует Жестяной Крикун.

— Жестяной Крикун? Робот?

— Разумеется. Ящик с мегафоном. Орет так, что глохнешь. Ни один вопрос не задаст по-человечески. Все время орет. Любой живой инспектор надорвал бы себе глотку, а этот… сами понимаете. Но главное, он берет тебя за уши, и тут уж держись!

— Берет за уши?

— Особыми присосками. Улавливает малейшее движение ушных мускулов. Предательские мускулы! Они слишком отзывчивы! Как только задумаешься, что бы такое ответить Жестяному Крикуну, мускулы напрягаются, и Крикун сразу чует, что ты в затруднении, придумываешь, как бы ловчее соврать. Кроме того, к присоскам приделаны фотоэлементы. Они следят, не краснеют ли у тебя уши. Солжешь — уши краснеют. Особенно туго приходится тем, кто умеет шевелить ушами. У них слишком развиты ушные мускулы. В детстве мои уши были предметом зависти всех моих сверстников, так я ловко умел ими двигать. А теперь! Когда Жестяной Крикун спрашивает, завтракал ли я в день ареста, мои уши напрягаются так, будто я собираюсь признаться, что украл статую Свободы.

— Жестяной Крикун — он много задает вопросов?

— Он обрушивает лавину вопросов и держит вас за уши.

— Он выносит приговор?

— Разумеется.

— Он не ошибается?

— Его никто не проверяет.

— Но если приговор несправедлив? Если он… покажется несправедливым, я смогу обратиться к настоящим судьям… живым?

— Здесь только один судья — Крикун. Он робот, а роботы беспристрастны. Вмешиваться в их правосудие — значит, нарушать Справедливость и Демократию.

Прайс поежился, ему стало еще тоскливее и тревожнее. Он вспомнил, что на работе подчиняется Директору, который вовсе не Директор, а дюжина металлических ящиков, начиненных электронной требухой и усеянных красными волдырями индикаторов.

— Скажу вам по секрету, — совсем тихо прохрипел Мом, стараясь вывернуться в резиновом ошейнике в сторону Прайса, — я кое-что разузнал. Здесь нет тюремщиков. Мы живем в свободном мире, даже в тюрьме у нас нет тюремщиков. Во всяком случае — живых. Только автоматы! Быть тюремщиком унизительно. Мы избавили наших сограждан от столь гнусного занятия. Превосходная идея истинной демократии!

Последние слова Мом напряженно выкрикнул куда-то вверх, и Прайс невольно посмотрел на потолок. Там он заметил небольшой черный кружок и понял, что последняя тирада Мома предназначалась для подслушивающего микрофона.

Пронзительно взвизгнули блоки, и сразу пять или шесть спеленатых заскользили к выходу, на допрос к Жестяному Крикуну. Но тут случилось нечто напоминающее аварию заводского конвейера. Дверь резко распахнулась, ударив ближайший сверток так, что оттуда раздался вопль, и тут же захлопнулась, но лишь затем, чтобы вновь открыться и нанести удар другому подвешенному. Между тем блоки продолжали скользить вперед, свертки наезжали друг на друга, а навстречу им из дверей двинулись другие спеленатые, возвращающиеся от железного «следователя». Блоки сцепились между собой, тросы схлестнулись, свертки образовали один огромный ком, дергающийся из стороны в сторону. Дверь методически раскрывалась и закрывалась, отбрасывая, сминая и расталкивая подвешенных, которые вопили и визжали на разные голоса, безуспешно стараясь выкарабкаться из прозрачных пленок.

Прайс почувствовал, как заколебались и заскрипели блоки его подвески. Он стронулся с места и поплыл к двери. Сейчас он попадет в общую свалку! Тяжелая, пуленепробиваемая и огнестойкая металлокерамическая дверь может сломать ребра, пробить голову. Он зажмурился и оцепенел, предчувствуя неминуемые увечья. К счастью, навстречу ему двинулся еще один сверток; они столкнулись на полдороге к выходу и остановились.

Мом оказался прав — живые тюремщики так и не появились, видно, в самом деле их здесь не было. Кто-то невидимый или, вернее, ЧТО-ТО невидимое приводило в движение блоки, и прозрачные коконы, болтаясь на тросах, сталкивались и расходились, дергались, расцепляясь, и вновь съезжались, соединяясь в беспорядочную мешанину. Наконец дверь прекратила свое движение и перестала наносить тумаки несчастным. В воздухе распространился запах разогретой смазки, подгоревших пластиков, почти раскаленного металла — словом, весь тот букет ароматов, что неизбежен при действии сложной автоматики да еще в условиях аварийного режима.

В помещении для «предварительно изолированных» вновь воцарился прежний строгий порядок. Свертки образовали длинный ряд, и Прайс вернулся на старое место.

— Ужасно, мистер Мом!.. Я так испугался… Дверь — она работала, как паровой молот, сокрушая все…

— Пустяки.

— Вы называете это пустяки?

— Так случается каждый раз, когда Жестяного Крикуна подзаряжают. Он вдруг останавливается и ждет, пока его подзарядят. Это значит — в сенате обмолотили новую пачку законов. Крикуна начиняют законами, как детскую погремушку сухим горохом; законы так и пересыпаются в его жестяной башке. Полмиллиона законов и столько же дополнений и примечаний. А еще дополнений к примечаниям и примечаний к дополнениям. У него самая большая электронная башка во всем штате. Кстати, я не спросил вас, милейший Прайс, за какие грехи вы очутились среди подвешенных?