Отцы Ели Кислый Виноград. Третий Лабиринт - Фаня Шифман

Ширли знала, что Ренана очень любит отца и робко преклоняется перед ним. Подруга начала рассказывать об отце, и затуманенный взор её был направлен куда-то вдаль, она словно бы разговаривала сама с собой, не замечая присутствия Ширли.

Бенци – старший сын в простой семье сапожника и портнихи. Это теперь их называют дизайнер модельной обуви и дизайнер модной женской одежды – показатель уровня, которого они достигли своим талантом и трудом. Неутомимые и весёлые труженики, в руках которых весело горело любое дело. К этому они приучили и своих пятерых сыновей, которые отличались завидным трудолюбием. В семье радостно и естественно, как дыхание, соблюдались еврейские заповеди, хотя знатоком Торы Натан никогда не был. Только старший сын Доронов, Бенци, получил академическую первую степень, но и остальные братья были крепкими профессионалами в своей области. Близкое знакомство с семьёй Нехамы, с её отцом равом Давидом Ханани побудило Бенци начать серьёзное изучение Торы. Уже будучи отцом 4 детей, он пошёл учиться в меирийский колель, йешиву для семейных мужчин, а за ним и двое его братьев. Двое самых младших братьев пошли по стопам отца, не унаследовав, однако, его золотых рук, да и к изучению Торы они не проявляли особой склонности. Шошана смогла привить сыновьям склонность к любому домашнему труду (кроме разве что, кулинарных изысков, чем и сама-то Шошана не очень любила заниматься). Все пятеро славились в Меирии как отличные мужья и отцы. Семья Бенци Дорона пользовалась в Меирии, а теперь и в Неве-Меирии, большим уважением. И вдруг… унизительный арест отца на глазах соседей и друзей…

Ренана говорила про бабушку Шошану, на её лице играла грустная улыбка. Но стоило ей вспомнить про арест отца, и на лицо словно тёмная туча набежала.

Когда Ренана заговорила о матери, в её голосе зазвучала тревога и нежность, глаза наполнились слезами: "Я боюсь там появляться… потому что не смогу её поддержать… только хуже сделаю… самой бы выдержать… – и она судорожно всхлипнула, отвернулась, шмыгая носом, потом спросила: – А ты-то как?" Забравшись с ногами в сложенное кресло-кровать в их маленькой комнатке, Ширли, глядя в пространство остановившимися глазами, поведала Ренане о том, как она провела этот день дома: "Проспала чуть не целый день… Когда ужинала, они мне много чего говорили… Всё уговаривали… пытались меня убедить свести к минимуму контакты с фиолетовыми, мол, это сейчас нежелательно. Пытались убедить уйти из ульпены: мол, неизвестно, что с нами будет; им сказали, что собираются закрыть все религиозные школы, или просто лишат финансирования… и так вот удушат… Главное – вовремя смыться в нормальный тихон с гуманитарным уклоном.

Мол, "неужели тебя Турнир не убедил? У папы неприятности, ещё и близнецы проблемы ему создают. А смерть Ашлая? – спросили. – Думаешь, это спустят на тормозах?" Неужели они не понимают, что шофар тут ни при чём?.." "Разве не при тебе Хели получила в антракте звонок, что кому-то в гостевой ложе плохо стало, но не могли вызвать амбуланс, потому что Ашлай запретил амбулансам во время Турнира приезжать в "Цедефошрию"?" – с упрёком, как показалось Ширли, спросила Ренана, и голос её снова зазвенел. – "Я смутно припоминаю её слова. Но мне порой кажется, что это – ночной кошмар…" – пожала Ширли плечами и жалобно посмотрела Ренане в глаза. Та нахмурилась и отвернулась.

Обе помолчали, потом Ширли справилась с неловкостью и тихо спросила: "Это правда, что Дороны под колпаком?" – "Да, правда!.." – подтвердила Ренана звенящим от сдерживаемых слёз голосом. – "Не знаю, поверил ли папа братьям, что вашего папу арестовали, мне, во всяком случае, об этом не говорил. Я вот только сейчас убедилась, что…" – Ширли глянула на лицо подруги и осеклась. Помолчав, продолжила: "Сейчас в машине я папе твёрдо сказала, что приняла решение – и менять его не собираюсь. Друзей не предам… Они про Австралию говорят. Но это же и вовсе смешно! Папа очень не хочет, чтобы я совсем уходила. Поэтому сказал: ладно, тебе виднее, но будь осторожна… Хорошо, что братьев сегодня не было дома, иначе не знаю, что было бы…" Ширли робко спросила у Ренаны про её братьев, на что Ренана ответила, что только и знает: близнецов почти сразу после выступления как-то увели оттуда и увезли в защищённое место. Их с Ноамом тоже увезли – до голосования, почти в конце налёта.

Её – сразу в общагу, а вот Ноам, вроде бы, до дома не добрался – почему-то они не смогли проехать в Неве-Меирию. И Ирми с Максимом тоже… Ренана снова всхлипнула, запинаясь, пробормотала, что арестовали более полсотни фиолетовых… и никто не знает, куда их увезли… Арье и Амихая, как и их старших мальчишек, побили, но не арестовали…

Ренана не сказала Ширли, что пыталась ей звонить, но подошла Рути и резко ответила, что Ширли больна, разговаривать не может. И вообще: "…нечего беспокоить мою дочь!" – и резко отключилась.

Небо над Юд-Гимелем с утра поражало тусклым, безжизненным оттенком, странно-зловещим даже для хамсина. Над бывшим весёлым и безмятежным посёлком Меирия (ныне Эранией-Юд-Гимель) висела густая серо-желтоватая дымка гнойного оттенка, время от времени пульсирующая и слегка вихрящаяся. Какие уж тут солнечные лучи! Голос позвонившего брата в та-фоне Ренаны, казалось, с трудом пробивался через эту дымку. Но всё же Ренана поняла, что с дедушкой Давидом им удалось связаться и всё ему рассказать. Она грустно поговорила с Рувиком, пожелав им всем благополучно отсидеться и передав привет от Ширли, на что Рувик прокричал что-то восторженное. Она хотела спросить об Ирми и Ноаме, но Рувик уже отключился.

Девочки медленно брели через площадь, хотя идти становилось с каждым шагом всё тяжелее, и свет, сочащийся на улицу из неведомого источника, постепенно тускнел, превращаясь в полумглу. Мутное, еле слышное завывание то и дело ввинчивалось в уши раздражающим червячком. До ворот ульпены осталось рукой подать, когда игнорировать эти жутковатые явления стало уже невозможно.

Меирийская ульпена представляла собой расположенные в два ряда маленькие, уютные домики в виде пёстрых, разрисованных самими ученицами кубиков, между которыми располагалось окаймлённое деревьями и цветущими кустами пространство двора, где ученицы отдыхали во время перемен в хорошую погоду и происходили общие молитвы и собрания. Территорию ульпены окружала невысокая ограда, увитая усыпанными яркими цветами кудрявыми растениями. Сейчас двор школы словно бы укутало густое – рукой можно пощупать! – свечение оттенка зыбучих топей, модного у элитариев, слегка отливающее чем-то зловеще-гнойным. То и дело чередой мерцали яркие вспышки, почти синхронно с вызывающими то ли нервные спазмы, то ли ноющую зубную боль завываниями, которые издавали две огромные грозди воронок, установленные на наспех сколоченном из грубого пластика подиуме. Между гроздями воронок – огромный экран, который с лёгким наклоном поворачивался то в одну, то в другую сторону. Он тускло светился, и это худо-бедно позволяло видеть происходящее.