Серые - Жанна Антонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
─ Выходи уж из своего логова, шпиён! ─ позвала девка.
«Эво, насмешница, ещё и куражится. Уж заметила, так и раньше бы надо позвать. Вон как далеко зашли, ─ роптал про себя Мотя, а сам уже бежал навстречу Марвухе, готовый перекинуться на четвереньки и запрыгнуть ей на руки, как неразумный щенок. А потом резко остановился в нескольких шагах от неё.
─ Чего застрял столбом? ─ обиженно выпятила на него светлые глаза Марвуха, теребя на животе подвязки подола. И вдруг юбка упала на траву, и сердце Моти жахнулось туда же со всего разгона. Дыхание у Моти остановилось, и он одним прыжком свалил девку да и покрыл её, как кобель суку.
А она под ним трепыхалась, распаренная, малиновая, податливая, но не было в ней покорности собачьей. Ненасытная Марвуха, оседлав Мотю, ещё долго елозила по нему гладким мясистым телом. А потом они перевились каждой выпуклостью телесной туго-натуго, как снопы ржаные, и дико захрапели, посвистывая от избытка дыхания.
Мотя, когда домой пришёл, очень доволен остался, что не пришлось даже и разговаривать с Марвухой. Серой с Губастым — ни слова. Что он, дурак, что ли, о таком счастье, да словами?! Ему рычать охота или скулить, лишь бы служить Марвухе, спать с ней в облипку, тесно прижавшись хоть в каком обличье. Всё-таки сердце у него больше пёсье. А хоть бы и так, согласен Мотя быть Марвухиным псом и Серую не послушал бы.
***
Вася торопился, из города бежал шибко напрямик через поле в обход деревни, ближним путём к покосившейся избе Серой.
«Как посмел Мотя? Увёл слепенькую, не испросив разрешения», ─ успокаивал Вася своё тревожное сердце, хотя чуял, что не видать ему больше куколки.
Серая в бабьем обличье глядела в окно, заметив бегущего что есть духу Васю, сразу всё поняла.
─ Удалось, утащили?! ─ ошарашила вопросом Серая, а он так надеялся, что Куколка здесь, в этой разношерстной ватаге, смеётся и играется.
Вася плюхнулся на лавку и всё не мог отдышаться. Серая подала ему квасу и без лишних расспросов предложила выступить единой стаей на волчью свору. Она возмущённо бросила:
— Просто теперь им дитё выращено, уход и догляд не надо. — Но увидев, что Вася совсем сник, погладила его по голове и пообещала, что всё будет хорошо.
─ Мотя! Губастый! Просыпайтесь, вислоухие сони, хватит дрыхнуть. ─ Серая, отодвинув ситцевый полог в сенях, растолкала кобелей, развалившихся на раздолье пухлого тюфяка, набитого шерстью. Они спали вверх лапами, и зрачки от крепкого сна закатились под веки. Заскулив от недовольства, вскочили на трясущиеся лапы и энергично встряхнулись всем телом, раскидывая шерсть далеко вокруг себя.
─ Линяют, ─ пояснила Серая ничего не воспринимающему, будто обморочному Васе.
─ Горе, Куколку утащили, ─ услышали от матери страшную новость Мотя и Губастый.
***
Тайное собрание.
Серая щетинилась. Настораживала ненавистная чернота ночи. Непредсказуемая, враждебная, тяжёлая, похожая на железный прут, что не раз проходился по её спине там, в далёком месте рождения, в полузабытой собачьей юности.
Выбирая безопасное место, Серая загодя обежала тайную поляну общего собрания стаи. Опустив морду, внимала запахам и следам.
Несколько десятков псов колыхались в массе серого цвета, одинаково мерцающей серебристой шерстью под луной. Псовые оборотни собрались почти в полном составе со всей округи.
Теперь Серая торчала на каменистом холме, как на конфетной обёртке мадам Полоскиной, где в очерченном чёрном кругу волк выл на луну.
Стая выжидала, глядя на Серую, и та заголосила с завыванием и рычанием:
─ Здравия псовым оборотням! Сытный год благому собранию!
Мы всегда завидовали волчьей силе, охотничьей сноровке. Нам не хватало в бою их свирепости. Мы полюбили домашнее тепло. Потихоньку забывали о боевой породе псов, но нет такого терпения, чтобы оно не кончилось. У нас человечьи глаза, жалостливое сердце. В племени псов хорошо выживали щенки, а засланные волки крали их и убивали. Так по их волчьим законам они боролись с неравенством прироста.
Все вы знаете Васину историю. Он вырастил слепого подкидыша в человечьих условиях. Оказалось, что Куколка — отпрыск верховной волчьей пары, они её увели, пленили, и это вызов нам. Разве не хватит у нас сил вцепиться им в вонючие глотки? Выжрать их корявые озверевшие мозги?
Псы, слушая Серую, всматривались в леденящий мрак вздыбившегося гривой леса, в чёрную непредсказуемую черноту. Седые вожаки не торопились соглашаться вести стаю на открытое столкновение со смертельным врагом.
К Серой на каменистую горушку вышел Вася. Он всё ещё не перекинулся и предстал перед стаей в человечьем обличье.
─ Братья! Во мне бурлят ярость и тоска оттого, что веками наши родичи — племя волчьих перевёртышей — остаются дикими тварями, рычащими на законы мирной жизни, которые гласят, что до́лжно жить в ладу со всем окружением. Вначале похитили мою Полюшку, а теперь и названную дочь. Отроду мы не знали от них пощады. Без обустройства по-доброму наша жизнь ненормальная, бесцветная и бесплодная. Скучно заходить в дом, если там никто не ждёт. Тогда и выскакивает из нас зверь, ждущий своего часа.
Вася затих, и черты его стали меняться. Стая с любопытством наблюдала за превращениями псового проповедника добра и чести. Он явно пересидел в человеческой оболочке, позабыв звериную физиономию.
Вася будто вылуплялся, не страшно, с трогательно- медлительной нерешительностью, на манер цыплёнка из скорлупы. Его крепкие ноги и сильные руки, уменьшаясь, шаркали, шаркали и вроде как крадучись опустили тело на четыре лапищи, похожие по огромности на медвежьи. Вася двигался вбок, подскакивал вверх и крутился, будто пританцовывая и вытряхивая из своего уже шерстяного тела запоздало расплывающийся череп. Образовавшаяся остроухая голова оказалась на вид велика к телу; потом, как бы примериваясь, надёжно угнездилась на загривке пса внушительных размеров. Грозно теперь выглядел Вася. Он молча наклонил новоявленную голову к земле и отряхнулся рьяно, с остервенением, словно пробуя на прочность новую шкуру.
Стая по-прежнему не двигалась с места. Казалось, в ночной тишине звенела недоверчивая нерешительность, уничтожающая боевой настрой.
Внезапно Серая подняла к луне морду и тоскливо заскулила с пробивающей насквозь живое сердце скорбью. Псы вздрогнули, у некоторых задрожали кончики хвостов.
На каменистую возвышенность к Васе и Серой поднялись волкодав Мотя и пудель Губастый. Они добавили свои громкие голоса к душераздирающему скулению матери. Вася застыл на медвежьих лапах, будто распятый на распорках для казни, из его человечьих глаз ручьём текли слёзы. Солнце уже поднялось
