Две недели в июле - Розен Николь

Она действительно не может этого понять. Часто спрашивает себя, почему лет с двенадцати дочь становилась все агрессивнее и замкнутее. Начала их упрекать по всякому поводу и без повода. Все время противостояла им. Конечно, она знала о трудностях переходного возраста и о том, как надо справляться с такими проблемами. Но это переходило все границы и ничем не оправдывалось. Было очень трудно, она чувствовала себя совершенно безоружной перед этой девочкой, которая отвергала ее, отказывалась от всего, что шло от нее. А ведь ей так хотелось передать ей весь свой жизненный опыт, помочь стать настоящей женщиной. Такой, как она сама, — рассудительной, ответственной… Она сделала все, что могла, старалась понять дочь, сносила все ее выходки. Надеялась, что это со временем пройдет. Но нет, стало даже хуже. Она боялась, как бы не появились плохие знакомства, наркотики. Этого не было. Но она так и не поняла, почему все так случилось.

Мелани все делала им наперекор. Это касается и профессии. Конечно, она выбрала медицину, что тут можно сказать. Прекрасная профессия, требующая самоотдачи. Не такая артистичная и интеллектуальная, как их род деятельности. Но все не могут быть такими, как они, а медицина — очень достойное занятие. Но даже свой выбор Мелани представила как протест против их образа жизни. Я не хочу быть как вы, бросила она им в лицо. Я хочу быть полезной. Вам платят за то, что вы в свое удовольствие занимаетесь своими бесполезными научными работами. Вы можете десять — пятнадцать лет писать диссертации, которые потом никто не будет читать. Если такие, как вы, исчезнут с лица земли, никто даже не заметит. Вы совершенно бесполезны. Сначала Бланш замерла, слушая все это. Потом закричала. Это было ужасно, глупо. Она что, не понимает ту важную роль, которую они играют в обществе? В обществе, развращенном деньгами, где постепенно теряется значение истинных жизненных ценностей? Именно они — соль земли, последний оплот цивилизации перед нашествием варваров! Мелани только усмехнулась в ответ. Часто она специально заводила провокационные разговоры о политике, прекрасно зная, что это выведет ее мать из себя. О глобализации, Ближнем Востоке, Америке. И высказывала самые правые взгляды. Марк пытался ее урезонить. А она чаще всего молчала, так как не была уверена, что сумеет сдержаться, если вступит в спор. Кто забил Мелани голову такими вещами? Она так и не узнала этого.

Когда после окончания средней школы Мелани решила жить отдельно, это даже не обсуждалось. Она нашла себе место — сидеть с детьми в доме у хозяев. Это давало ей основные средства к существованию. От них дочь принимала только деньги на учебу и книги. Немного помогали бабушка и дедушка. Она, как мать, не могла не почувствовать унижения. Это был провал, ее провал. Но в то же время и некоторое облегчение. Она перестала постоянно чувствовать на себе насмешливый взгляд дочери, не надо было больше угадывать в ее молчании злую иронию в свой адрес. Сначала она думала, что Мелани не сможет жить самостоятельно, что это будет слишком тяжело, и та вернется, наученная горьким опытом, или позовет их на помощь. Но она ошиблась. Мелани не только справлялась с жизнью — она исчезла из их мира. Вплоть до этих каникул.

Ей хотелось бы поговорить с кем-нибудь обо всем этом. С Клеманом? Но от Клемана нельзя ожидать помощи в таких ситуациях. Он никогда не проникался ее заботами, отделывался оптимистическими успокаивающими фразами: ты зря беспокоишься, это не имеет значения, увидишь, все уладится. Клемана ничем не пронять, ни в то время, когда он спит, ни тогда, когда работает. Он всегда спокоен и молчалив. Всегда во всем с ней согласен, и чаще всего ее это устраивает. Но сегодня ей хотелось бы разделить с кем-то свои заботы и огорчения. Конечно, она поговорит о Мелани с Марком. Но тот тоже не очень любит вникать в такие проблемы. Предпочитает их не замечать. А уж сейчас, когда он с этой женщиной, говорить с ним будет еще труднее.

Она вздыхает. Уже рассвело. Споласкивает стакан. Задумывается. Не так уж долго осталось до того, как встанет Марк. Она могла бы дождаться его. Нет, она слишком устала. Не надо, чтобы он видел ее такой. Она затягивает пояс халата и поднимается к себе. Надо немного поспать.

3

Мелани

Как тихо ночью в этом доме… Только иногда слышны звуки рассыхающегося дерева. И хотя она к этому привыкла, все же каждый раз вздрагивает. Она сидит за маленьким столом, глядя в мансардное окно. Перед ней открыта голубая тетрадь. За окном расстилается широкое деревенское пространство, настоящая пустыня. Она никогда раньше не думала, как бесчеловечно жить в такой изоляции. Эта пустота, эта тишина — есть от чего сойти с ума. Не удивительно, что время от времени у кого-то срывает крышу, он берет ружье и стреляет по всему, что движется. По своей семье, соседям. А потом вешается сам. Говорят, что чаще всего вешаются именно в деревне. Можно понять.

Я ненавижу деревню, — пишет она, — ненавижу этот дом, ненавижу тех, кто в нем живет.

Ночью хорошо только то, что ей не надо переносить присутствие других людей. Все спят, она не наткнется на них. Никто не заглянет ей через плечо, чтобы посмотреть, что она пишет, никто ни о чем не спросит. Она одна со своими мыслями, одна, как в лодке посреди океана.

Что на нее нашло? Зачем она приехала сюда? Что хотела здесь увидеть? С первой же минуты она нашла здесь нетронутым все то, от чего бежала, все, что она больше не выносит. Каждый вечер она говорит себе, что завтра же уезжает. Но ничего не делает. Это хуже всего, она не может сдвинуться с места. Она будто парализована, увязла в чем-то, погружена в оцепенение. Она просыпается очень поздно, когда утро уже прошло, и, пока она раскачивается, день почти кончается, уже нет смысла строить планы и принимать решения. Как будто ее погрузили в трясину, которая засасывает и не дает убежать.

Только в одном она уверена — что она здесь из-за Антуана. В тот день, когда он ей объявил, что уезжает на две недели в отпуск со своей семьей, а потом полетит в Торонто на конгресс по хирургии, она чуть не сошла с ума. Хотя можно было этого ожидать, это было нормально, как бы входило в договор. Ведь не думала же она, что ради нее он бросит все, оставит жену и детей, откажется от своих профессиональных обязанностей. Ей казалось, что она контролирует ситуацию, что она приняла правила игры. Но в тот день почувствовала: что-то в ней сломалось. Ее охватила паника.

Она прекрасно помнит, как все произошло. Они были у нее, он уже оделся и собирался уходить. Вы мне напишите? — спросила она тонким голоском. Он смущенно засмеялся. Знаешь, я редко пишу. У меня нет склонности к переписке, особенно такого рода. Он приподнял ее голову за подбородок. Не беспокойся, я тебя не забуду. А я могу вам написать? Она чувствовала, что сейчас расплачется. Нет, прошу тебя. Не пиши. Письма могут попасть к жене. Ты же не хочешь, чтобы у меня были проблемы. Она отрицательно покачала головой, но сама подумала: да, конечно хочу. Когда он был уже у двери, она спросила его, не может ли он хотя бы позвонить ей. Он покачал головой. Что за глупости. Он уезжает ненадолго. Вернется 10 августа. Поцеловал ее и вышел.

В этот момент она и сломалась. Оказалась совершенно беспомощной, без целей и сил. Как будто вся кровь вытекла из ее тела. И осталась одна оболочка, тонкий воздушный шарик, готовый лопнуть. Никогда ничего подобного она не испытывала, это было ужасно.

Внезапно она подумала, что, оставшись в таком состоянии одна, она может сотворить с собой что-то безумное, вскрыть себе вены, выброситься из окна. И позвонила Бланш. Это было ужасно глупо и не имело никакого смысла, теперь она это понимает.

А ведь с Антуаном все начиналось совсем по другому сценарию. В начале года Изильда сказала ей, что есть потрясающий мужик, преподаватель анатомии. Тогда она только засмеялась. Девчонки всегда влюбляются в своих преподавателей мужского пола, если тем меньше семидесяти пяти лет и если они еще прилично выглядят. А помнишь историка на первом курсе? Совсем выжил из ума, но и у него были две-три сумасшедшие поклонницы, смотрящие на него влажными коровьими глазами. Он, кстати, знал об этом, негодяй. И всегда ставил им хорошие оценки.