Магам можно все - Марина и Сергей Дяченко

Я остановился на пороге. Тяжелые шторы на окнах удерживали снаружи свет летнего утра, и потому я не сразу заметил старика – тем более что он одет был во все черное, будто ворон.

За моей спиной шумно сопел наследник-самозванец; скрипнула дверь, запираемая теперь изнутри.

– С добрым утром, батюшка, – сказал Ил до невозможности фальшиво.

Старик не ответил. Лицо его оставалось в тени.

Повисла пауза; я ощутил – впервые с момента, когда Ил де Ятер посвятил меня в эту историю – ощутил холодок и внутреннее неудобство, как будто груди моей коснулась изнутри маленькая когтистая лапка.

Я прекрасно знал нравы семейства де Ятеров – ведь наши предки жили бок о бок вот уже несколько поколений. Я знал в подробностях, каким образом обращался со своей семьей Дол де Ятер – вот этот самый внезапный старец. Одно время мы с Илом дружили очень тесно – я был колдун и сын колдуна, убежденный, что мир существует исключительно для моих надобностей. Ил был наследник знатного рода, красивый и сильный мальчишка, забитый и запуганный до невозможности. Если он внезапно пропадал с моего горизонта – я знал, что отец за какую-то провинность посадил его в чулан, или привязал уздечкой к столу (массивной парте из красного дерева, за которой Илу полагалось ежедневно постигать совершенно бесполезные для него науки), или запорол до полусмерти; младшие дети Ятеров – то были в основном девочки – страдали немногим меньше. Целыми днями запертые в душной комнате, они рукодельничали под присмотром строгой наставницы, их даже не выпускали в отхожее место, а ставили один на всех ночной горшок…

Один брат Ила – запамятовал, как его звали – в возрасте двенадцати лет сбежал из дома с бродячим цирком, и больше о нем никто никогда ничего не слышал. Другой вырос тихим молчаливым юношей, с виду вроде бы нормальным, но превыше всех развлечений ставившим наблюдения за струйкой воды из насоса. Он мог смотреть на воду часами и сутками, и лицо у него при этом становилось мягким, будто из воска, и в уголках рта скапливалась слюна… Прислуга втихаря насмехалась над младшим Ятером и приклеила ему кличку «Фонтан».

Теперь, если наследство уйдет от Ила – его суждено получить Фонтану.

…Старик Дол де Ятер стоял посреди залы, и мне почему-то показалось, что он стоит все там же, где его оставил Ил. Что за время, пока сын отсутствовал, он не сделал и шага.

– Батюшка, – сказал Ил, и голос его дрогнул. – Наш сосед, господин зи Табор хотел выразить свою радость по поводу вашего внезапного возвращения.

Старик молчал.

Фамильная черта Ятеров – никогда не терпеть перекора ни в чем – сочеталась в старом бароне с нежной любовью к жене и детям. Эту любовь он без устали провозглашал на пиру и на охоте, открывал знакомым и незнакомым, аристократам и землепашцам. Он искренне считал свою жену красавицей, расхваливал ее перед друзьями и покупал ей дорогие украшения; если же супруге случалось провиниться (не вовремя раскрыть рот либо опоздать, когда барон изволили ждать ее) – следовало неминуемое и решительное наказание. Несчастная баронесса, мать Ила, не дожила и до сорока – после ее смерти старый Ятер убивался искренне, долго и тяжело.

Все та же фамильная черта Ятеров обнаружилась в Иле сразу после утверждения его главой семьи, и обнаружилась так, что ни чадам, ни домочадцам мало не показалось. Жена его, когда-то румяная и шумная, сократилась до полупрозрачного состояния и низвелась на положение мышки. Дочерей не было ни видно, ни слышно, а единственный сын время от времени проливал горькие слезы, будучи привязан уздечкой к старинной парте красного дерева.

– Батюшка… – пробормотал Ил в третий раз.

Я подошел к окну и осторожно приподнял штору.

Солнечный луч пробился сквозь толчею пылинок, отразился от плитки пола и придал почти живое выражение стеклянным глазам давно поверженного кабана.

Разглядев лицо отца, Ил де Ятер издал невнятный возглас. А я понял наконец, в чем причина невнятного беспокойства, холодным комочком поселившегося у меня внутри.

Закрепив штору золотым шнуром, я снова пересек залу и остановился прямо перед воскресшим бароном.

На меня – сквозь меня! – смотрели белые глаза безо всякого выражения. Да, с перепугу этот взгляд можно было спутать с взглядом, исполненным крайнего бешенства, и я догадываюсь, каково пришлось Илу в первые минуты встречи.

Я поводил рукой перед неподвижным лицом старика. Глаза глядели в одну точку. Зрачки не расширялись и не сокращались.

– Ил, – услышал я собственный спокойный голос. – Можешь звать жену и слуг… а можешь не звать. Укрытая от посторонних глаз каморка, немая сиделка, частая смена белья и постели – вот все, что потребуется тебе для исполнения сыновнего долга.

Дружок моего детства долго молчал, переводя взгляд с моего лица на лицо старого барона. Потом резко отошел в темный угол и опустил голову на руки; непонятно, чего было больше в его позе, горя или облегчения.

Повернув голову, я встретился взглядом с оленьей головой, выраставшей, казалось, прямо из стены. По печальной морде путешествовала одинокая моль.

– Где же он был? – глухо спросил молодой Ятер. – Где он был почти два года? Откуда?..

Я разглядывал равнодушного старика, все так же неподвижно стоявшего посреди зала.

Я его не узнавал.

Лет пятнадцать назад это был нестарый добрый сосед, таскавший меня на плечах, обожавший бои на деревянных секирах и по первому требованию демонстрировавший славный фамильный меч, который, бывало, сносил по две-три вражьи головы за один удар. Помнится, я еще удивлялся – почему Илов папа, со мной приветливый и покладистый, так жесток к собственному сыну? И, помнится, приходил к однозначному выводу: потому что я лучше Ила. Умнее, храбрее, вот сосед и жалеет, что туповатый Ил его наследник, а не я…

Было время, когда «дядюшка Дол» казался мне ближе, чем собственный отец. Немудрено – отец в те годы сильно сдал, смерть матери и мои бесконечные детские болезни подкосили его, у него не было ни времени, ни сил на игрища с мечами и палками, а конфеты он полагал вредными для зубов; потом я повзрослел, и дружеская связь с соседом ослабла, а с отцом наоборот – окрепла, однако первым, кто пришел утешить меня после смерти отца, был все-таки дядюшка Дол…

Тогда мне было пятнадцать. Сейчас – двадцать пять; последние десять лет мы совсем не общались. Я знал от Ила, что характер его отца с приходом старости испортился донельзя. Я был посвящен в темную историю с его исчезновением; я тихо радовался, что безумный старик, застывший посреди охотничьего зала, почти не похож на того дядю Дола, которого я когда-то любил.

– Откуда он явился? – с отчаянием повторил молодой Ятер. – А, Хорт?

Усилием воли я отогнал ненужные воспоминания. Темное платье стоящего передо мной старика было неново и нуждалась в чистке – тем не менее он не производил впечатления человека, долго и трудно добиравшегося до родного дома, пешком бредшего через поля и леса. Для верховой же езды его костюм и особенно башмаки не годились вовсе.

– Смотри, Хорт… – прошептал Ятер, но я и так уже заметил.

На шее у старика поблескивала, прячась в складках просторного камзола, цепь из белого металла. На цепи висел кулон – кажется, яшмовый.

– Ты помнишь эту вещь у отца? – спросил я, заранее зная ответ.

– Нет, конечно, он не носил ничего такого, – отозвался Ил с некоторым раздражением. – Не любил цацек. Ни серебра, ни камня – в крайнем случае золото…

Ил протянул руку, желая рассмотреть кулон поближе. Протянул – и отдернул; несмело заглянул старику в лицо. Я понимал его сложные чувства; ему трудно и страшно было осознать, что его отец, столько лет наводивший страх одним своим присутствием, превратился теперь в живую куклу.

Кулон, которого я коснулся до безобразия беспечно, тут же преподнес мне первый неприятный сюрприз.

Вещь была явно магического происхождения.

Из большого куска яшмы неведомый искусник вырезал морду некой злобной зверушки – отвратительную, оскаленную, мутноглазую морду. И присутствие этой морды на груди обезумевшего барона явно имело какой-то скрытый смысл.

Слуга Пер родился под счастливой звездой – его труп так и не всплыл во рву. Вместо этого Перу повысили жалование, подарили совсем еще новый камзол и посвятили в тайну: отныне верный слуга должен был обслуживать немощного безумца, помещенного в дальнюю коморку. Имя старого барона произносить (или просто вспоминать) запрещалось; слугам и домочадцам было объявлено, что на иждивение к де Ятеру поступил престарелый отец Пера, что он болен заразной болезнью и потому всякий, кто заглянет в коморку или хотя бы приблизится к ней, будет бит плетьми и клеймен железом. (Тяжесть обещанного наказания явно не вязалась с придуманной Илом легендой, но барона это совершенно не заботило. Обитатели фамильного гнезда давно были вышколены до полной потери любопытства).