Готическая коллекция - Татьяна Степанова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что, например? Подбитый «мессер» или фаустпатрон? — хмыкнул Кравченко. — Базис-то — это кто такой будет?
— Это наш Илья Медовников, к кому и везу вас. Он тут обосновался, прямо корнями врос. Они с женой Юлией все для туризма наладили, просто настоящий базис заложили. Его и прозвище тут такое. Он вообще славный. — Мещерский улыбнулся, словно кое-что вспоминая. — И руки у него золотые. У него тут ведь еще гараж-автомастерская. Ну, правда, слабости кое-какие есть. Но на нашем бизнесе это никак не отражается. За клиентов-отдыхающих они с женой прямо горой стоят. Сервис держат на уровне. Ну а насчет остального, насчет слабостей… Юлия, думаю, сама с этим благополучно справляется.
— Ты что-то плетешь, плетешь, дорогой, а я что-то ничего не понимаю. — Катя смотрела в сторону пруда и церкви. Они уже подъехали достаточно близко. И тут она что-то увидела.
В первый миг ей показалось, что это церковь, именно эта церковь подействовала на нее как удар током.
Церковь, как и маяк над заливом, была похожа на шахматную ладью гигантских размеров. Только сложена она была не из грубого камня, как маяк, а из темно-красного кирпича. И лишена башенных зубцов, а вместо них увенчана высокой колокольней со шпилем без креста. Фасад рассекали высокие узкие окна. Пять окон на мощном кирпичном фасаде. И одно лепилось у самой крыши, у основания шпиля. И в этом окне, на высоте почти тридцати метров над землей, прудом и кладбищем Катя увидела человека.
Он стоял на подоконнике, упираясь растопыренными руками в оконный проем, и, казалось, вот-вот готов был броситься вниз.
От неожиданности Катя лишилась дара речи.
— Нет, ты смотри, что делает, сейчас же в лепешку расшибется! — крикнул Кравченко. И Катя поняла — это не фантом и не морок. Вадим тоже это видит.
Мещерский так резко нажал на тормоза, что в маленьком корейском джипе что-то звякнуло, как в банке с леденцами. Катю основательно тряхнуло. Наверное, от этой встряски ее осенила поистине пророческая мысль: «Ну, началось! Влипли!»
Глава 2
DIE CHRISTLICHE PFLICHT [1].
Человек балансировал на подоконнике, словно одновременно желая и не решаясь оттолкнуться руками от сводчатых стен и ласточкой или камнем (это уж как бог пошлет) сверзиться вниз. Выглядело все это до безобразия нелепо и почти забавно, если бы не тошнотворный липкий страх, разом подкативший к Катиному горлу при одном только взгляде на…
— Halt!
Резкий окрик разорвал тишину. Чужая повелительная команда, ясная даже без перевода.
— Halt! Стоять! Я умоляю стоять! Не ходить! Умоляю тебя держать!
Голос, оравший всю эту тарабарщину, был высоким, мальчишески-сорванным, отчаянно взывающим о помощи. И тут Катя увидела на площадке перед церковным фасадом худого, коротко стриженного блондина в запачканных известкой рабочих штанах и линялой серой футболке. На вид ему было за тридцать, и своими резкими суетливыми движениями (он метался по площадке, не спуская глаз с человека в окне под шпилем) он походил одновременно на кузнечика и на сломанную марионетку, которую неумелые руки кукловода беспорядочно дергают сразу за все нити. Возле блондина валялось брошенное ведро известки и малярная кисть.
— Я умолять не смотреть вниз! Mein Freund Ivan! [2] Умолять спускаться!
— Пьяный или накололся. — Катя услышала голос Кравченко — вместе с Мещерским они подошли к блондину, прервав его очередной отчаянный вопль. Он резко обернулся.
— Он убивать себя так! Он уже раз убивать, его спасать. А теперь нет — он там, высоко, — блондин левой рукой ткнул вверх, а правой как клещ впился в плечо испуганного Мещерского. — Он кричать, если я ходить туда вверх (новый тычок в сторону колокольни), он прыгать быстро сюда (жест в сторону мощенного плитами двора). Я умолять вас идти вверх снимать.
Я тут с ним говорить, отвлекать. Es ist Schockierend [3]!
— Ладно, поняли мы, ты только погромче ори, — буркнул Кравченко. — Сдается мне, у него шок от твоего вопежа, он и прыгать-то не очень спешит. Колеблется. Мы идем. — И он подтолкнул изумленного Мещерского в сторону церковных дверей. До Кати долетел жалобный вопль — на этот раз Мещерского:
— Но надо хотя бы спросить у него, как подняться на колокольню!
И мрачный ответ Кравченко:
— Пока узнавать будем, этот наверху мозги свои в пол впечатает… Иди уж, разберемся. Там какая-нибудь лестница все равно должна быть.
И они скрылись в церкви. Скрипнула, захлопнувшись, тяжелая дубовая дверь на тугой стальной пружине. Катя растерянно посмотрела на блондина. Все произошло так быстро. Блондин вдруг резко вскинул руки вперед, словно сам собирался куда-то прыгать, стиснул пальцы, точно умоляя о чем-то всевышнего или воображая, что таким способом ему удастся удержать самоубийцу на подоконнике. Катя посмотрела вверх и лишь тут поняла, что человек на колокольне почти голый, — на нем ничего не было, кроме пестрых плавок.
— Mein Freund Ivan! — Блондина вдруг прорвало, как плотину весной. — Das Leben… [4] Жизнь нельзя убить! Человек убить нельзя, сам себя нельзя!
«А если и мне сейчас крикнуть, — вдруг подумала Катя, — жизнь — это просто конфетка, вишня в шоколаде, поэтому слезай оттуда, паразит несчастный, сию же секунду!» Но крикнуть она не смогла, да и не успела бы, даже если бы решилась, — послышался какой-то шум: треск сломанных досок, вопль изумления и гнева. Его издал человек на подоконнике. Он опустил руки и нагнулся, намереваясь спрыгнуть, но словно какая-то невидимая сила рванула его за плавки, стащив с подоконника. Послышались яростные протестующие вопли. Потом наступила гробовая тишина.
Блондин завороженно смотрел на колокольню, точно не веря в чудо спасения. А потом перекрестился коротким жестом католика.
— Ну, слава богу, — вырвалось и у Кати, — кажется, они успели.
Блондин глянул на нее так, словно только что увидел. Глаза его внезапно наполнились слезами. И Катя была готова поклясться, что слезы были совершенно искренними, столько в этих серо-голубых печальных тевтонских глазах было горячей благодарности, облегчения и религиозного восторга.
— Я молиться. Они его спасать, — он тяжело перевел дух. — Кто они?
— Это мой муж и его товарищ, — вежливо ответила Катя. Все-таки иностранец спрашивал. — Мы мимо ехали, — она кивнула в сторону машины, стоящей с распахнутыми дверями на обочине, — мы приехали отдыхать в Морское. Ехали мимо церкви, видим, этот… ваш.., бросаться собирается. Вы его знаете? Кто он такой? Больной, что ли? Или просто до беспамятства напился?
— Ja, ja… — блондин кивнул. Теперь, когда спала острота момента и опасность миновала, речь его стала более понятной и связной. Он явно подбирал слова, строя фразы в уме, как это и делают все, кто не слишком-то уверенно изъясняется на чужом языке. — Это неважно — пить или не пить. Мужчина всегда пить, когда горе. А у него горе. Он мне сказать, что не хочет жить. Будет убивать себя, прыгать вниз.
— Но почему? Какое у него горе? — спросила Катя.
— Die grosse Liebe [5], — ответил блондин светло и печально.
Кате снова не понадобился перевод. Однако развить далее эту волнующую тему она не успела.
Из церковных дверей показалась процессия: Мещерский, пятящийся задом, и медленно вышагивающий Кравченко. За руки и за ноги они несли (точнее, волокли) голое (увы, плавок на самоубийце уже не было) обмякшее тело. У Кравченко отчего-то под мышкой торчали еще и ласты. Блондин опрометью кинулся к ним. Они бережно опустили тело на плиты.
— Катька, отвернись, — скомандовал Кравченко. — Нечего глазеть на… das ist die Schwemheit [6]. А ты слушай меня.., да ты иностранец, что ли? Немец? Ферштейн? А, понимаешь. Тогда дай чего-нибудь, этого придурка прикрыть. Не видишь, что ли, — женщина, дама, фрейлейн. А я его за трусы ухватил, когда стаскивал, резинка возьми и лопни.
Блондин быстро закивал и скинул через голову свою футболку, накрыв горе-самоубийцу. Катя подошла ближе. Спасенный был относительно молод — крепкий, ладный шатен с татуировкой на плече в виде двух перекрещенных якорей и тусклой серебряной цепочкой на шее, на цепочке болтался какой-то брелок.
Глаза его были закрыты, грудь мерно вздымалась. От него разило перегаром шагов на десять. Блондин наклонился и осторожно потряс спасенного за плечо.
— Иван, Иван! — Он делал ударение в этом обычном русском имени не по-русски — на первый слог.
Кравченко хмыкнул.
— Ну что, обычный нокаут, — буркнул он на вопросительный взгляд Кати. — Ну, пришлось! Он брыкаться начал, как конь, вместо спасибо, когда мы на пол шмякнулись. Ну ладно, забугорный, ты давай вытрезвляй его тут, в чувство приводи, а мы поехали. Аллее!
Блондин вскочил и схватил руку Кравченко, бешено потряс ее, затем кинулся к Мещерскому:
— Вы его спасать! Я молиться, вы спасать. Линк, Ich bin Michael Link, — он ткнул себя в грудь. — Я здесь работать, — он указал на церковь. — А он врываться ко мне wie der Wind [7], кричать… Я не мог его успокоить, и он бежать от меня по лестнице вверх.