История семилетней войны - Johann Archenholz

Хотя тайна союза, составленного для уничтожения прусского короля, и была открыта этому монарху, и хотя он имел даже копии многих важных документов, все же многое оставалось еще непонятным. Но для принятия надлежащих оборонительных мер ему необходимо было вполне ознакомиться с планом действий союзников; притом и политика налагала на него обязательство оправдать самыми ясными доводами вторжение в Саксонию, повергшее в изумление все европейские дворы, а для этого необходимо было овладеть саксонским архивом. Эта государственная святыня хранилась в трех комнатах королевского замка, примыкавших к собственным покоям королевы польской; у нее одной был ключ от архива, который она берегла, как драгоценнейшее сокровище. Она явно питала враждебные чувства к королю прусскому и потому на его просьбу выдать архив ответила решительным отказом. Однако прусский генерал Вилих, комендант Дрездена, имел точный приказ овладеть им и послал к королеве с этим поручением майора Вангенгейма. Когда тот потребовал ключи, королева явилась сама и положительно заявила, что не разрешает этого; Вангенгейм удалился, и сам комендант отправился к королеве. Но все его просьбы были тщетны; она энергично протестовала, причем грозила, что заслонит собою входную дверь. Вилих бросился перед ней на колени, говорил о настоятельной необходимости точно и безотлагательно исполнить приказ своего монарха, между прочим намекнул на то, что в крайнем случае ему придется прибегнуть к наси лию. Тогда ключ был принесен и Фридрих получил же ла емые документы; они были переданы тайному советни ку, впоследствии государственному министру, графу Герц бергу, который составил по ним замечательные политические сочинения, совершенно оправдавшие поступки прусского монарха в глазах беспристрастных людей всех национальностей[16].

В этом непочтительном и принудительном поведении относительно королевы – хотя оно совершенно оправдывалось обстоятельствами – все увидели особый род редкой жестокости, которую усилило еще то обстоятельство, что саксонские конференц-министры несколько часов спустя были уволены от службы королем прусским. В тот же день королева призвала к себе всех послов и в патетической речи представила свое печальное положение, причем явно высказала, что ее интересы связаны с интересами всех королей. Слух об этом происшествии с большими прибавлениями был распространен пострадавшими по всем дворам, а поведение Фридриха в Саксонии, представленное в самых черных красках, немало способствовало увеличению числа его врагов и охлаждению многих его друзей. Известно, что жена дофина, впоследствии мать французского короля, бывшая дочерью оскорбленной польской королевы, в слезах бросилась к ногам Людовика XV, умоляя его спасти ее родителей и отечество[17]. С тех пор при версальском дворе забыты были основы политики, и Франция, без того уже постоянно подстрекаемая Австрией, воспользовалась теперь предлогом, что Вестфальский мир был нарушен вторжением пруссаков в Саксонию, и объявила себя формально защитницей этого мира против Фридриха, побуждая вместе с тем и шведов к войне. Таким образом, Франция стала серьезно принимать участие в войне, которая сильно противоречила ее истинным государственным интересам и которую поэтому в Париже считали до тех пор какой-то политической шуткой. Теперь в этой столице мод стало вдруг модным унижать короля прусского и превозносить до небес союз с Австрией, ради его новизны; даже французская академия не постыдилась назначить публичный конкурс на лучшее хвалебное сочинение в стихах в честь этого союза; однако это поэтическое состязание было воспрещено правительством. Теперь только был отозван из Берлина французский посол Валлори и уволен прусский посол при версальском дворе, Книпгаузен. Фридрих точно так же поступил с французским министром, графом Брольи, которого до сих пор терпели в Дрездене, несмотря на его высокомерное поведение и интриги.

Но, с другой стороны, все же усердно старались примирить прусского короля с польским. Английский и голландский послы, граф Штормонт и Калькоэн, употребляли все усилия для приведения в исполнение этого благодетельного шага. Фридрих требовал от польского короля, в доказательство полнейшего нейтралитета, чтобы саксонские войска были распущены и разошлись по своим квартирам. Август обещал соблюдать нейтралитет, однако отказался подтвердить свое уверение действием. Вскоре по прибытии в лагерь он обратился к своим войскам с патетической речью, требуя, чтобы они с ним пробились до самой Богемии, невзирая на силу врагов. Он говорил, что готов при этом жертвовать собственной жизнью, так как она принадлежит его подданным, а Провидение уж позаботится об остальном. Когда же ему доказали невозможность этого, он, вместе с принцами и министром, отправился в крепость Кенигштейн. Отсюда Август послал новое воззвание к армии, прося ее спасти честь своего короля и защищаться до последней капли крови. Преданные саксонцы, отличавшиеся тем, что страшно любили своих государей, какими бы они ни были, выказали готовность оправдать большие надежды Августа. Но в его лагере вскоре наступил такой недостаток провианта, что людям и лошадям стали выдавать лишь одну треть положенного продовольствия. Впрочем, мужество войск возросло, так как они узнали о приближении австрийской армии, которая, хотя и двигаясь разрозненными корпусами, уже имела более 70 000 человек в Богемии.

Деятельность и усердие венского двора, желавшего непременно начать войну, были чрезвычайны. Большая часть кавалерии в Богемии не имела еще лошадей и снабжена была ими лишь в конце августа в лагере при Коллине, когда пруссаки находились уже в королевстве; к войне были так мало подготовлены, что не было даже лошадей для доставки артиллерии и снарядов в Богемию[18]. Тогда Мария-Терезия велела открыть свои конюшни и дала собственных лошадей для перевозки орудий. Австрийское и богемское дворянство старалось наперебой следовать этому великому примеру. Сюда спешили со всех сторон менять лошадей, и транспорт был доставлен с поспешностью, которой нельзя было и ожидать.

Эти обстоятельства и потеря драгоценного времени, в течение которого Фридрих мог бы овладеть Богемией, побудили того изменить свою систему; он не мог уже довольствоваться нейтралитетом Саксонии, чтобы обеспечить свой тыл от врагов, поэтому он настаивал на заключении формального союза с Августом, чтобы тот мог освободить свои войска, причем обещал королю польскому, что ему не придется раскаиваться в этом, если только счастье улыбнется прусскому оружию; если же Пруссию постигнут неудачи, то и Саксония должна будет покориться той же судьбе. Но Август и слышать не хотел о союзе; в трогательном ответном письме от 12 сентября он говорил: «Ваше Величество, Вы, должно быть, считаете, что для Вас нет иного спасения, как только гибель моей армии либо от меча, либо от голода. До последнего еще далеко, а от первого меня, надеюсь, избавит в крайнем случае рука Всевышнего, преданность и мужество моих войск. – Я готов на все, чтобы помириться с Вашим Величеством относительно того пункта, который так важен для Вас, если это не оскорбит моей чести».

Такая стойкость со стороны ленивого от природы монарха была неожиданна. Фридрих сделал еще одну попытку; он послал к Августу своего любимца, генерала Винтерфельда, столь же отличного воина, как и ловкого придворного человека, чтобы тот своим красноречием сделал еще более вескими его собственные письменные представления. Фридрих сильно добивался союза Пруссии с Саксонией еще потому, что «эти две соседние державы (так выражался он в своем письме к Августу) не могут обойтись друг без друга, а истинная польза их состоит в том, чтобы они всегда были в союзе». Но так как и эти аргументы были тщетны и Август ссылался на честь и совесть, то в последнем письме своем от 15 сентября Фридрих выразился так: «Жаль, что я не могу быть еще более предупредительным».

Несмотря на это, Винтерфельд еще раз был отправлен к польскому королю, но его многократные убеждения и новые предложения были одинаково безуспешны. Положение Августа становилось все затруднительнее, вследствие приближения дня польского сейма, назначенного на 4 октября, и потому он просил дать ему пропуск для поездки в Варшаву. Фридрих не соглашался на это, пока не будет решена судьба Саксонии. Просьбы Августа были все настойчивее; великий канцлер Польши Малаховский сам отправился в прусский лагерь и грозил, что Польша не останется безразличной к насильственному удерживанию своего короля. Но Фридрих оставался непреклонен.

Между тем Броун получил от своего двора положительный приказ во что бы то ни стало освободить саксонцев. Соединение обеих армий под начальством опытного полководца, которого Австрия причисляла к величайшим своим сыновьям, тотчас сообщило бы войне иной оборот.