Право на эшафот - Вонсович Бронислава Антоновна

– Да откель тут ванна? Скажите спасибо, что таз с водой разрешили пронести. – Она вздохнула. – Хотя весь его обшарили. И вода уже не горячая. Но пока не холодная.

– А завтрак? – Я тоскливо огляделась.

В камере, кроме тазика, прибавилось только роскошное платье, в котором герцогиня должна красиво уйти из жизни. Нет, я иногда мечтала походить в чем-то таком, но не один день, который окажется последним.

– Побойтесь Двуединого! Какой завтрак перед казнью?

– Плотный. – Теперь вздохнула я. – Понятно. Ни ванны, ни кофе, ни какао, ни даже бокала шампанского не дадут. Король решил на мне сэкономить.

Увы, не досталось мне не только герцогской кровати, но и герцогского завтрака. Кругом обман. Конечно, мне ничего не обещали, но от осознания этого чувство обманутости никуда не делось.

– Не говорите так, ваша светлость, – всполошилась Эсперанса, испуганно оглядываясь на дверь. – Вы же прекрасно знаете, что перед казнью положен пост, чтобы очиститься душой до того, как предстанете перед господом нашим, одной из его ипостасей. Молю, чтобы это была белая. Да и как иначе? Вы и согрешить-то не успели. – Она сделала правой рукой знак, похожий на круг с точкой посередине, и я сразу вспомнила, что это знак благословения. – Вам и без того, ваша светлость, что-то плохое снилось.

– Почему ты так решила?

– Вы кричали во сне: «Поворачивай, Макс!» Никак брата вспомнили…

Брат Эстефании, которого действительно звали Максимилиано, погиб два года назад. Но снился, разумеется, не он. Снилась мне та роковая поездка, после которой мое тело перестало меня слушаться. И Макс тоже был оттуда. По словам причитавшей надо мной мамы, он даже не поцарапался, удачно подставив мою сторону, получил условку и уже утешился с другой. Надеюсь, Эстефания прочтет мои воспоминания и воздаст ему по заслугам, если ее план удастся и она встанет с кровати. Согласилась бы я на обмен, зная, что он настоящий и меня действительно казнят? Да, потому что жизнь я любила, но прозябание овощем – не жизнь.

Эсперанса что-то сочувственно щебетала, готовя меня к последнему выходу в свет. Обтерла душистой водой, присыпала волосы каким-то порошком и сразу начала его вычесывать. И то и другое пошло на пользу: первое – коже, второе – волосам. Видимые мне локоны засияли, словно после дорогого шампуня и ополаскивателя. Затем горничная начала сооружать на голове прическу, оголяя шею и заставляя меня невольно думать о том, что этой шее сегодня придется несладко. В воспоминаниях прежней Эстефании я не могла найти ничего, что помогло бы избежать топора палача.

Корсет Эсперанса затянула так, что, если бы мне принесли запоздалый завтрак, я бы не смогла пропихнуть в себя ни кусочка. Что там завтрак – я и дышала-то через раз, и то вполсилы.

– Давай ослабим, – выдохнула.

Выдохи получались куда легче вдохов, поэтому выдыхалось больше, чем попадало в легкие. Следовательно, скоро наступит нехватка кислорода, и я бухнусь в обморок там, где буду стоять. Конечно, я не почувствую, когда меня будут лишать жизни, но хотела бы пробыть в сознании до последнего мига.

– Нельзя, – поджала губы Эсперанса, – вы сегодня должны быть самой красивой. Боженьки, – всхлипнула она, – что же это делается? Вам бы жить и жить… Зачем вам понадобилось травить его величество?

– Я не травила.

– Ваша светлость…

Укоризненно покачав головой, она принялась натягивать и расправлять на мне нежно-голубое платье с вышивкой золотом и жемчугом. Жемчуг был настоящий, а в отношении золота я не была уверена. Эстефания о таких тонкостях не задумывалась, ее нарядами занималась тетя. Та самая, которую сослали в монастырь. А мне, наверное, без разницы. Если бы появился шанс сбежать, вышивку можно было бы спороть и продать. Жемчуг так точно. Да ведь на мне целое состояние!

Эсперанса закончила одевать меня, оглядела и неожиданно расплакалась, горько, с подвываниями и размазыванием слез по лицу. Она любила свою хозяйку, и ей было больно ее терять.

– Я еще не умерла, – напомнила, – не оплакивай меня раньше времени.

– Вы как ваш батюшка, ваша светлость, – горничная шмыгнула носом, – того тоже ничем было не пробить, достойный был человек. Он бы вами гордился.

– Тем, что я отравила короля?

– Тем, как вы держитесь.

Меня держало чувство нереальности происходящего и надежда на то, что мой ангел-хранитель, отлучившийся на время аварии, сейчас непременно реабилитируется. Не могу же я так глупо умереть? Всю жизнь была удачливой особой. До тех пор, пока не связалась с Максом. Видно, мне предоставили выбор: либо удачливость, либо Макс. Явно поставила не на то, но сейчас-то я бы не ошиблась.

Уверена, именно ангел-хранитель должен помочь сбежать. Воображение услужливо показывало закрытую карету, в полу которой я прожигаю дыру имеющимся в памяти гладящим заклинанием. Другого ничего подходящего не вспоминалось, сколько я ни рылась в голове, а это можно усилить и… Мысли о том, что карета будет защищена магически, я от себя отгоняла. В конце концов, это задача ангела-хранителя – подстроить возможность бежать, а уж я-то не премину ею воспользоваться. Не мог же он допустить, чтобы я не смогла проковырять дырку в днище?

Как оказалось, мог. Потому что для государственных преступников была предусмотрена не карета, а повозка с клеткой, по которой сразу, едва меня в нее завели, заискрились голубоватые огоньки магии. Ко всему этому великолепию еще и охрана прилагалась: четверка на конях и двое в повозке, по обе стороны от клетки. Причем последние глаз с меня не сводили, словно я была не хрупкой девушкой, а злостным бандитом, готовым выломать прутья голыми руками и придушить тех, кто воспрепятствует побегу. В таких условиях пол прожигать сложновато, а уж о том, чтобы через прожженную дырку сбежать, и речи не могло быть.

Пришлось делать вид, что я ничего не планировала, и всю дорогу простоять, потому что лавки не было, а садиться на солому, которой было устелено дно повозки… Слишком унизительно даже для меня, а уж герцогское достоинство унижать точно не стоило. В конце концов, суть обмена – дать мне возможность быстро и почти безболезненно умереть. Герцогиня Эрилейская свою часть сделки выполнила, и ее честь не должна пострадать из-за того, что внезапно жизнь мне показалась куда привлекательней смерти.

А жизнь вокруг била ключом, и если это биение отличалось от того, к которому я привыкла, то не людьми и даже не манерой их разговора, а только одеждой. Одеяния были непривычными, но прекрасно подходили и яркому солнечному дню, и чистеньким городским улицам с разноцветными домиками. Никакой вони, которая, по мнению ученых-историков, сопутствовала нашему Средневековью и должна была сшибать меня с ног, я не чувствовала. Пахло цветами и летней пылью, жаркой и вездесущей. Ехали мы медленно, но вряд ли для того, чтобы я могла насладиться картинами городской жизни, скорее, чтобы все желающие увидели преступницу и поняли, что наказание неотвратимо даже для высших сословий.

– Эй, красотка, я помолюсь за тебя! Лови!

Я вздрогнула, когда в клетку влетел цветок – пышная роза на толстенном стебле почти без колючек. Охрана тут же огрела кнутом нахала, длинноволосого смуглого красивого парня, но я уже поймала его подарок и теперь с жадным любопытством рассматривала. Роза была сочного красного цвета и запах распространяла такой же сочный, густой, дурманящий. Неожиданно в голову пришла мысль, что она может быть последним подаренным мне цветком, остальные – только на могилку на кладбище. Я нашла взглядом в толпе бросившего розу и улыбнулась.

– От, лыбится, стерва. И чего лыбится-то? Молитвы читать надо, ко встрече с Двуединым готовиться, – неприязненно заворчала какая-то бабка, – а не заигрывать с мужиками.

– Так, может, невиновна она, – сказала какая-то добросердечная горожанка. – Такая молоденькая…

– По ейной роже видать, что виновна, – убежденно прогундосила бабка. – И что, что молоденькая? Они с рождения порченые. Таких в колыбели давить нужно, чтобы королей не травили.