Моя палата - Михаил Рыбка

Очередь двигалась быстро, и расстояние между ним и впереди идущим постоянно увеличивалось. Он решил немного ускориться, ощущая на своем затылке недовольное дыхание других пациентов, и едва не потерял равновесие, когда выставил руку с тарелкой дальше, чем следовало. Все закончилось благополучно – он успел согнуть руку обратно, и гравитация, злобно оглядываясь на центр тяжести, оставила его в покое. Балансируя, будто ниже его колен дрожали не поджилки, а туго натянутый трос канатоходца, Степан дошел до раздаточного стола с чаем и хлебом. В этот самый момент его проприоцепция подло явила свою истинную суть и подставила ему подножку. Руку с тарелкой тряхнуло, в груди защемило, пальцы разжались и выпустили посуду прямиком на металлическую поверхность, усыпанную крошками хлеба. Тарелка приземлилась, имитируя звон колокола в церкви. Повариха, которая раздавала кашу, от неожиданности дернула поварешкой и вывалила порцию пациенту в карман вместо тарелки. В следующих миг Степана и всех остальных в этом помещении накрыло цунами из брани и довольно сложных форм альтернативной подзаборной лексики. Помощница поварихи, которая разливала чай, исподлобья глянула на начальницу, затем схватила тарелку и убрала ее куда-то в сторону.

– Эх, Стенька, ну что же ты… – она смотрела на него грустными глазами оливкового цвета, пока ее руки машинально вытирали кусочки каши со стола.

Она оглянулась и сказала:

– Сейчас, постой тут, – и убежала на кухню.

Через полминуты она вернулась оттуда с новой тарелкой каши, которая выглядела намного симпатичнее той, что раздавали пациентам.

– Держи вот. Эта с маслом, вкуснее. Она для врачей, – заговорщицки подмигнула она Степану. – А вот и чаек. Сладкий, вкусный. Выпей обязательно!

Он держал в руках тарелку с чашкой и виновато кивал в ответ. Его губы беззвучно произносили «спасибо, тетя Наташа, но я не донесу». Она увидела, как бессильно начинают опадать под тяжестью его руки, и перехватила посуду.

– Стенька… Пошли, пошли, милый, проведу тебя. Давай, сюда, за мной… Да сейчас вернусь! – рявкнула она пациентам.

Ее длинный фартук заискрился перед его глазами, маяком зовущий Степана следовать за ней. Он снова принялся усиленно переставлять ноги, пытаясь поспеть за доброй волшебницей, но она скрылась за серыми горбатыми спинами, лишь изредка давая о себе знать выныривающим чепчиком. Вскоре она уже бежала обратно, чтобы заботливо подхватить Степана под руки и проводить между опасных скал по одному ей известному фарватеру. Он добрел до своего стула и пришвартовался, бросая свой костлявый зад на твердое сидение.

– Покушай хоть немного, Стенька… – произнеся эти слова, тетя Наташа убежала на свое место раздавать чай остальным пациентам.

Степан сидел и смотрел в свою тарелку, склонившись над ней. Его нос не чувствовал никаких запахов, живот не выдавал позывов о готовности к приему пищи, его губы не хотели разомкнуться с тем, чтобы отправить внутрь организма пару ложек. Он с ужасом думал о том, что произойдет с пищей внутри его организма, о том, как огромные жернова его желудка набросятся на эти крохотные набухшие зернышки, как они потеряют свой естественный первозданный вид и превратятся во что-то такое, о чем даже говорить страшно. Постепенно его тело кренилось в сторону стола все больше, горный массив позвонков на его спине выдавался наружу все выше и выше, пока не стал проступать под халатом, будто натянутая между шеей и копчиком цепь. Ребра кололи его внутренности, стягиваемые сухой натянувшейся кожей. Чем дольше Степан глядел в свою тарелку, тем дальше становился от мысли положить в рот хотя бы маленький кусочек еды. Он уже давно не чувствовал голода, а вместе с ним ушел и страх перед созерцанием своих останков в зеркале. В конце концов, зеркало он видел лишь один раз на дню, черпая из него ненависть к себе и ко всему миру. Его сил хватило только на то, чтобы наклонить чашку, не отрывая ее от стола, и несколько раз сунуть в теплый чай язык. Чай был крепче обычного, и вкусовые рецепторы его языка затанцевали, буравя края этого органа острым сверлом. На какой-то короткий миг швартовые канаты, которыми он держался за голую пристань стола с худыми черными ножками, оборвались и безвольно повисли на его плечах. Сидеть ровно сил не оставалось, и он грудью навалился на тарелку, мягкие ребра поддались ее тугому сопротивлению, и, казалось, повторили ее почти идеальную круглую форму. Степан, шумно дыша, без сопротивления завалился вперед. Его голова коснулась ламинированной поверхности с зелеными узорами-разводами.

Он не услышал, что в столовой практически никого не осталось. Поварихи принялись сносить опустевшие кастрюли обратно на кухню, строя из них в глубокой мойке пирамиды. И когда из всех достопримечательностей в этом помещении остался только он один, старшая повариха вновь зацепилась взглядом за его худую, дрожащую от беззвучного кашля, спину. Ждать ее реакции пришлось недолго.

– Наташка, глянь-ка, у нас тут утопленник. Утопился он в твоем чае. Говорила тебе, что чай твой отрава, но чтобы в нем тонули – это впервые!

Наталия поджала губы и кроткой походкой подобралась к Степану. Она коснулась его плеча, подумав, что прикасается не к плечу человека, а к холодному кирпичу.

– Стенька, ты чего? Уснул, что ли?

Степан усилием воли разрезал спекшиеся веки и опять захрипел, пытаясь прокашляться.

– Стенька, ты не поел опять? Подымайся, вот так, давай. – Наталия обняла его за грудь и легко подняла вместе с теми «семьюстами тысячами тонн мешков, набитых хлопком и табаком», которые лежали на его спине.

Он лишь покосился в ее сторону, переведя затем взгляд в другой угол столовой. Руки ему пришлось опять закинуть на стол, иначе усидеть в этом положении не удалось бы никак. Наталия села на стул рядом с ним, пододвинула к нему тарелку и безапелляционно заявила:

– Стенька, не поешь – не уйдешь никуда. Понял? Вот так.

Повариха из проема кухонной двери подняла грязный кулак и затрясла им, словно размахивая невидимым флажком.

– Наташка, кончай возиться с этим прокаженным! У тебя вон дел полно! Лучше собаке нашей отдай, от ней толку больше!

Наталия сжала кулак до появления на коже белых пятен, но не ответила начальнице. Она старалась заглянуть в глаза Степану, пристыдить его своей жалостью и состраданием, но никак не могла натолкнуться на тропинку, по которой убегал его взгляд. Она перевела глаза с области его глаз на его уши и ужаснулась: за ними висел комок сбившихся волос. Она машинально потянула его и без всякого усилия вытянула из его головы добрый клочок. Степан даже не заметил этого.

– Да что же это… Господи… – Наталия вдруг зарыдала, вскочила и бросилась вон из столовой, стараясь миновать встречи с любой живой или уже не живой душой, которых водилось в этом месте предостаточно.

Повариха снова вышла из кухни и хищным взглядом уставилась в спину Степана. Подумав с минуту, она оценила, что навару с такой добычи будет маловато, потому вышла в коридор и закричала во всю мощь своих прокуренных легких:

– Тома! Ты где, фурия? Подь сюда, мигом!

Вдалеке тюкнул замочек и ярко накрашенные губы задали вопрос:

– Чего?

– Сюда иди, тебе говорят! Тут один твой кандидат загробных наук застрял между стулом и столом. Иди, спасай! А то жалобу на тебя накатаю!

– Мадам, – равнодушно произнесли губы, – вам жаловаться уже поздно. Ваш последний шанс уплыл вместе с «Титаником».

– Вот коза облупленная! Сюда пошла, тебе говорят!

– Да иду уже, иду! – ярко накрашенные губы выплыли из кабинета и за компанию с грудью принялись расталкивать воздух в коридоре.

Томины каблучки заскрежетали металлическими набойками по выскобленному кафелю. Она подошла к Степану и присела на стул, где ранее сидела Наталия.

– Стенька, здорова!

Степан лишь кивнул головой, не поворачиваясь.

– Знаешь, что люди говорят? Что за кашу у нас сегодня премия будет. Главврач хотел каждому печенья выдать. В честь нового года.

Степан всегда имел резерв сил для того, чтобы саркастически улыбнуться.

– Я, конечно, понимаю, что тебе ни каши, ни печенья не надо. Но ты же мог бы заработать печенье для кого-то другого.

Новая улыбка озарила изувеченное голодом лицо Степана. Тома продолжила:

– Я вот сегодня после смены пойду с одним кавалером в парк. Там рядом приют есть, для деток который. А что будет, если я твое печенье им отдам, а? Как думаешь?

Степан вздохнул.

– Они же печенье только раз в году видят. И то, если государство выделит. А с выделениями у государства плохо, ты и сам знаешь, не первый день живешь.

Ее рука прошлась от плеча Степана до его локтя.

– Стенька. Праздник же. Дети. Что тебе стоит?

Степан повернулся в ее сторону и сдался в плен своими полными слез глазами.

– Не могу! – прошептал он.

Тома вздохнула.

– Ну а чай-то сможешь? Я договорюсь с Федором Никитовичем, он для тебя чай за кашу посчитает. Сделай полезное дело, помоги сиротке, хорошо? Давай. Ой, он холодный совсем… Сейчас нагрею, не убегай.