«Борьба за души» и другие рассказы - Ярослав Гашек

Бочан, как истый христианин, смиренно попрощался со своим пастырем и с топором на плече давно ушел в гору, а его преподобие все еще сидел, жалобно уставившись на небо. А засим, чрезвычайно расстроенный, направился к капеллану Мюллеру, чтобы поведать о взглядах Бочана.

Энергичный капеллан, скорбно покачивая головой, выслушал его рассказ и сказал:

— Я-я я уже то-то-тоже в-в-вижу, что все они сброд и шантрапа.

И еще в тот же вечер написал в консисторию почтительное прошение, чтобы ему было дозволено отказаться от места в Свободных Дворах и вновь отправиться миссионерствовать в Малую Азию.

«О-обращать му-муллу…»

Через два месяца в Свободных Дворах появился новый капеллан. Молодой, веселый человек, сущий клад для отца Михалейца, потому что умел играть в тароки.

Спустя четверть года по горам уже шла молва, что он ангел во плоти, а в один прекрасный день в доме ксендза появился Замечник из Верхнего Боурова, почтительно поцеловал отцу Михалейцу руку и с благодарностью в голосе сказал:

— Слава господу Иисусу Христу, ваше преподобие… С этим новым молодым батюшкой вы уж нам так потрафили, так потрафили. Уж он не спрашивает ни про старое, ни про новое, он знает, что все это без толку. Прямо ангел небесный! А как нас при исповеди обкладывает… ревем, что старые бабы.

После этих слов Замечник втащил в горницу мешок, который сначала оставил за дверью, и по-приятельски попросил ксендза:

— Оченно вас прошу, честной отец, отдайте эту косулю молодому батюшке. Ночью в силок попалась, весьма хороша… И скажите ему, что-де в благодарность это — уж больно лихо честит нас ворами да жуликами.

Не успел преподобный отец опомниться, как Замечник вытряхнул косулю из мешка и испарился, словно дух.

А на ковре перед священником лежала косуля. Как безмолвное свидетельство семнадцатилетней борьбы за Души кающихся с гор…

Через три дня староста перед обедом проходил мимо дома священника. Под распахнутыми окнами кухни он остановился и, втягивая носом запахи, вырывающиеся на улицу, воскликнул:

— Ах ты, чтоб тебя! Никак косулей пахнет… И сопровождаемый приятными видениями пошел прочь от дома, где в это время собирали на стол.

Гиды в швабском городе Нейбурге

— Четыре марки да что съем и выпью, — во столько оценивал показ городских достопримечательностей и пояснения к оным господин Иогелли Клоптер, гид, обслуживающий иностранцев в швабском городе Нейбурге-на-Дунае.

Последнее из поставленных им условий вызвало во мне неприятное чувство. Дело в том, что у господина Иогелли Клоптера живот был явно ненормальных размеров. Даже по баварским представлениям о человеческой полноте!.. А надо сказать, что обычное баварское представление — это никак не меньше девяноста килограммов живого веса.

Туристу всегда резон поторговаться с гидом. Потому я стал торговаться самым бессовестным образом:

— Если не ошибаюсь, вы любитель покушать, — сказал я. — Вот если б вы были похудей…

Господин Иогелли сделался скучный:

— Еще худее?.. — вздохнул он. — Боже милостивый, видели б вы моего покойного папашу, не говоря уже о покойнике дедушке! Тот, знаете ли, только на закуску съедал целый окорок, миску клецок и горшок капусты!

— Ладно, накину три марки, — сказал я, — получите по семь марок в день.

— Черт побери, — ответил господин Иогелли с чисто немецкой изысканностью, — в таком случае вы просто жила и ходите себе по городу один. Но не попадайтесь мне под руку! Думаете, сударь, Иогелли Клоптер обчищает иностранцев? Да Иогелли Клоптеру достаточно пары-другой пива и самой зряшной закуски.

Когда я второй раз услышал из его уст слово «закуска», у меня по коже пробежал мороз. Но, к счастью, я тут же вспомнил, что в пути туристу следует наживать себе как можно меньше врагов, особенно столь тучной комплекции. Поэтому мы ударили по рукам, господин Иогелли получил четыре марки задатка и внизу, в трактире, поднес мне кружку пива.

Таков уж обычай всех гидов в баварских городах. Мелкие подношения поддерживают дружбу, но потом он выудит у вас этот маленький подарок по двадцать раз на дню.

В Нейбург ездит мало туристов. Может в этом виноват господин Иогелли Клоптер, но туристы вообще не очень жалуют «Швабенландию».

Ландшафт в окрестностях Нейбурга не слишком привлекателен. Все городки, все деревушки на один лад. А где там и сям сохранились развалины какого-нибудь старинного замка, то их реставрировали и приспособили под пивоваренный завод. По этой части баварцы — народ предприимчивый. Так поступили, к примеру, в Гендеркингене, Мертингене, Дюрцленкингене, Берсхеймингене, Иргельсхеймингене и всяких прочих «ингенах» — названия так же однообразны, как швабские газеты. Общественная жизнь во всех этих «ингенах» складывается из вражды между отдельными «ингенами» и лютых трактирных драк в каждом из этих «ингенов». А вокруг Нейбурга это страшнее всего. В столь суровых условиях своего края и вырос господин Иогелли Клоптер…

Сам по себе Нейбург — город старинный, что, впрочем, может быть сказано о любом баварском городе. Если бы я давал описание своего путешествия, то тогда бы написал, что там двое ворот, а так только упомяну, что в один прекрасный день вечером я вошел в город через одни ворота, а на другой день после обеда вышел в другие. В последнем виноват господин Иогелли Клоптер…

Есть в Нейбурге и крепостные стены, но в самом плачевном состоянии. Когда-то, несколько веков назад, шведы разрушили стены, и с тех пор нейбуржцы их так оставили. Пожалуй, это может быть объяснено и тем, что своим депутатом они всегда избирают консерватора.

Как в каждом порядочном баварском городе, в Нейбурге есть ратуша в так называемом старогородском стиле. А в ратуше крутая лестница. Это все, что мне сообщил о ней господин Иогелли Клоптер. Дунай образует здесь два рукава. И на эту достопримечательность обратил мое внимание господин Иогелли. А когда мы шли через мост, он объявил, что мост деревянный.

При входе на мост стоит на часах солдат в каске.

Для какой цели он там стоит, господин Иогелли не знал. Да и сам солдат, наверняка, тоже не имел об этом никакого понятия.

Когда мы были уже на другой стороне, господин Иогелли заявил, что в этом месте мост кончается.

Может, вы думаете, что кроме ратуши и деревянного моста, он уже больше не обратил мое внимание ни на что другое? О нет! Между ратушей и концом моста разместилось пять пивоварен и восемь трактиров… За последним трактиром — ворота, и через них я вышел из этого города, где находится архив Швабии и проживает господин Иогелли Клоптер, которого я горячо рекомендую всем туристам…

Когда мы вышли из гостиницы, где я ночевал, и перешли через мост, мой гид сказал:

— Сейчас я вам покажу старинный трактир «У корабля».

Снаружи заведение не производило отрадного впечатления.

— Надо зайти, — продолжал господин Иогелли. — Подождать одного человека.

Это было сказано столь благодушно, что не оставляло никаких сомнений: мой гид хочет выпить, да еще с процентами за выставленное угощение. Так сказать, в знак того, что наш договор обрел силу. А это самое «подождать одного человека» — лишь повод, чтобы воспользоваться дополнением к нашему договору, облеченным в формулу: «что съем и выпью».

Я заказал пива. Господин Иогелли отпил из кружки и повел разговор:

— Жду одного мерзавца. Ух, швейнкерль, швейн-бубль![2]

Он произнес еще несколько мплых слов, весьма симпатично слагающихся из «швейн», отпил снова и продолжал:

— Этот малый подложил мне свинью, сударь. Жуткую свинью! Пусть только придет, я с ним поговорю! Этот гад из Дюрцленкингена, а я — из Берсхеймингена. Мы, берсхеймингенские, «roh, awer gutmütlisch»,[3] а дюрцленкингенские — только «roh», добродушия у них ни-ни. В Дюрцленкингене — одни сволочи и швейнбубли!

— Швейнкерли, — добавил я, чтобы тоже что-нибудь сказать.

— Правильно, и швейнкерли! — подхватил господин Иогелли. — А самая большая свинья — Иоганнес Бевигн.

Он допил кружку и заказал вторую.

— Мы, — продолжал господин Иогелли, нервничая, — мы, берсхеймингенские, никогда не уживались с этой шантрапой из Дюрцленкингена. Знаете, у нас в каждой деревне говорят на свой лад, но в Дюрцленкингене до того мерзко, что нас, которые из Берсхеймингена, вообще не понимают. Мой отец был в Берсхеймингене «па-а», и этот проклятый Иоганнес вечно надо мной издевается. Что, дескать, не знает, что такое «па-а»… Швейнбубль!

— Простите, господин Иогелли, а что это, собственно, такое — «па-а»?

— «Па-а» — это, сударь, «па-а»! Как вам это прикажете по-немецки лучше сказать?

(По сей день не знаю, что такое «па-а». Так что по господину Иогелли я тоже «швейнбубль».)