Мизери - Галина Докса

— По тебе консерватория плачет.

— Мне медведь на ухо наступил, — картавит мальчик по–английски.

Класс собран. Света садится к столу, ищет в памяти английский эквивалент русской метафоры, дословно переведенной отличником из ее группы, не находит, досадует на себя, завуча, Ингу, Лидию Александровну и начинает урок.

Легкость покинула Свету. Мысли впитались в настроение, как в почву, увлажнив ее. Света расстроена и рассержена. Она плохой педагог. Она толком не знает своего предмета. Она почти не любит детей. Ей не хочется любить их. Их перед ней — сорок голов. Сидят по трое за партой, девочки с девочками, мальчики с мальчиками… Это седьмой… А в восьмом, наверное, другая картина. Ах, как хорошо, что не десятые достались ей в наследство! Завуч верно оценивает Светин уровень. Что касается денег…

Деньги не могут обрадовать. Даже в пересчете на пирожные они не радуют Свету, которая в десятый раз молча, взглядом пересчитывает детей, сидящих перед ней по трое за партой. Что–то не так в этом регулярном строю. Ах, да! На «камчатке» четыре крупные девочки теснятся за одной партой, а у окна, отвернувшись к нему, одна–одинешенька, имея соседом огромный ранец, сидит маленькая, как воробей, «не Светина» девчонка и улыбается странной улыбкой.

— Девочки на задней парте! Кто–нибудь, пересядьте к… Как тебя зовут?

— Света.

— Пересядь к Свете, — требует Света, обращаясь к правой подружке.

«Танец маленьких безногих лебедей», — проносится в голове, озадаченной ситуацией.

— Не буду.

— Что такое? Why?2

— Не пересяду.

Света мнется. Она плохой педагог, но воспитатель она еще худший. Ростислав Письман, поместившийся на первой парте, лихорадочно листает словарь. Вот он нашел, что искал, пошевелил губами, читая, вытянул шею и громко шепнул привставшей Свете:

— She stinks. They don’t want, because she’s stinking3.

— Present Continuous, Slava? — машинально переспрашивает Света, чувствуя, как ею овладевает злоба, а точнее, жалость. — If you can…4

— Present Indefinite, — шепот Письмана срывается в петушиный дискант. — She does it in Present Indefinite5.

— Shut up!6 — кричит девочка с задней парты.

Мальчик роется в словаре. Облачко зловония долетает до учительского стола. Учительница привстает открыть форточку, но тут же садится, покраснев. «Ты хочешь выйти?» — спрашивает она взглядом у девчонки. Та безмятежно крутит головой, продолжая улыбаться.

— Open your books7, — говорит Света, отвернувшись к окну.

Ей нехорошо.

— Четвертый урок. Слова в рамке. «To leave». «To live». «To love». Present Indefinite. Who can compose the sentence using all these words?8

Никто не может. Звенит звонок.

PRESENT INDEFINITE

Зима в лихорадке. Температура воздуха колеблется в течение суток от нуля градусов до минус десяти и ниже. Ночью и утром трещит мороз; к полудню из ничего, из пустоты, кажется, раскручивается свирепая метель, южный ветер проносится тараном вдоль Пулковского меридиана, сгребая необильный урожай сухого снега в ледяные ямы; на миг мелькнет голубой лоскут над давящейся толпой туч; тучи сомкнутся, уплотняясь; повалят крупные, липкие, бесформенные хлопья; пометавшись у земли, успокоятся и лягут под ноги прохожим, ничем не напоминая снег. К вечеру стихнет южный ветер, чуть выше поднимется облачность, оттепель войдет в недолгие права; обманно пахнет весной…

Если уроки заканчиваются рано, Света торопится покинуть гимназию до наступления вечерней оттепели. «Уж лучше метель, чем мокрые ноги, — выбирает Света и оставляет тетради пятого класса в столе. — Проверю завтра за «пустой час»”. Ни у кого из учителей нет такого количества «окон», как у нее. Пожалуй, это неудобно при полной загрузке, которую пообещала завуч. Света не верит обещаниям. Но, как знать, может быть, на этот раз…

О таком или примерно о таком тяжело думает Света, идя по направлению к трамвайной остановке. Ветер чуть не сбивает ее с ног. Колючая крупка засыпает глаза. Ветер дует слева, поэтому Света при ходьбе отворачивает голову направо, как пристяжная, и еле переставляет ноги. Иногда Света бывает благодарна пурге, заставляющей ее отворачивать голову. Слева от Светы, символически поддерживая ее под локоток, вышагивает длинноногий коренник — новый учитель физкультуры, человек молодой и сверх меры разговорчивый, что очень докучает Свете, особенно в тех нередких случаях, когда левая пристяжная (например, Инга) не впряжена в эту сомнительного достоинства «тройку». Ходить парой мучительно для Светы. Она не знает, о чем ей говорить с коренником в отсутствие симметрии. Она не понимает, что нужно от нее этому представительному мужчине, дорога к дому для которого пролегает через ближайшую станцию метро, по широкому людному проспекту, отнюдь не совпадая со Светиной извилистой — переулочки да проходные дворы — тропкой. Света и понимать не хочет, ленится хоть на минутку задуматься над причинами, по которым ее уж не в первый раз провожают полдороги до трамвая… нет, дотягивает три четверти дороги… похоже, нас не распрягут до самой остановки… вот тут тебе короче выйдет на проспект… Нет, проскочили!

— Вам на трамвай, Сережа? — спрашивает Света, с усилием повернув голову. Снег не дает глядеть. Расслышав слова подтверждения, она разводит руками, правой указывая направление своему спутнику: «вон через тот двор!», а левой (замерзающей в секунду, стоит вынуть ее из кармана) — свое, к набережной (потом, закрывая варежкой глаза, к мосту — на мост, замотав лицо шарфом, согнувшись вдвое, — через мост, считая лапы фонарей, быстро перебирая ногами, но не продвигаясь вперед ни на шаг дальше, чем позволяет южный ветер, — на площадь, на поле, где мечется вечный огонь… на каменную Садовую, а там и Невский, но можно пройти парком, в парке тихо, готовится оттепель)…

— А я через мост, мне так удобнее, — прощается Света с учителем физкультуры и скрывается в метели.

В парке много гуляющих. Маленькие яркие дети бегают между деревьев, выписывая петлистые траектории. Белый лужок кажется еще белее от мелькания цветовых пятен. Дети звенят голосами. Близятся сумерки, время суток, когда окрестное воронье, собравшись на вечернюю спевку, заглушит детский хор звуками унылого гимна, краски потемнеют и растворятся в сизой мгле; детей уведут, зажгутся фонари, погаснут окна во дворце, и парк опять превратится в дорогу, по которой удобно и приятно возвращаться — домой.

Света часто бывает здесь перед сумерками. Она знает в лицо старуху, сидящую в боковой аллее спиной к пруду, лишнему и нелепому в зимнем пейзаже, как бомбовая воронка, не засыпанная парковым архитектором из непонятных, дальних каких–то расчетов. Летом старуха запомнилась Свете своим плащом, почти таким же, как плащ самой Светы, купленный давно, мамой, и относящийся к классу «молодежных моделей» (учитывая, что понятие «молодость» в ряде случаев совпадает с понятием «худоба»). Капюшон плаща был всегда опущен, что превращало неподвижную старуху в невидимку для всех, кроме Светы, которую неприятно тревожило это летнее привидение в сером саване с чужого плеча.

Зимой же старуха одета не по возрасту ярко: мимо не пройдешь, оглянешься. На ней кирпичного цвета поношенный китайский «пуховик» (капюшон откинут), цветастый платок, весь в розанах и капустных кочнах, небесно–голубые «луноходы» с загибающимися кверху носами…

В зависимости от настроения и времени суток замечательная эта старуха то смешит, то раздражает, а то и пугает Свету. Как сегодня, например. Однако пугаться, по всей видимости, надлежит воронам, ибо старуха — Света быстро проверила, что никаких изменений в туалетах ее не произошло за две недели каникул, — несомненно, посажена тут пугалом, персонажем комическим, отнюдь не трагическим, и не стоит придавать значение тому, что она все–таки безусловно сумасшедшая…

Зачем–то выкрасила пальцы серебряной краской, какой подновляют кресты на старых кладбищах, а платок повязан умело, и под ним другой, ситцевый, виднеется… Деревенская в прошлом старуха… Молодуха в прошлом…

Света отмахивается от старухи, употребив на это остатки иронии, еще не полностью израсходованной:

«Старуха — самый настоящий Инженерный замок, точнее, зеркальное отражение его в пруду, причем летнее отражение. Кверх ногами: сапоги врастопырку — небо; платок — цветущая земля; китайский пуховик… тьфу ты, пропасть!» — вяло комбинирует Света неуклюжий узор из осколков мыслей, обмылков, обталков мыслей, опасных острыми краями, но хрупких, ломающихся в пальцах, рассыпающихся в прах, в льдистое крошево, в шорох серебряной стружки под скорым шагом — прочь.

И тут, на излете улыбки, ее сотрясает короткая молния! Во второй раз за сегодняшний день Света понимает, что не сама она видит старуху и думает о ней, не она одна в эту минуту остановки посреди центральной аллеи помнит все, что думала здесь сейчас и прежде, заходя в парк; не сомневаясь, не удивляясь и не пугаясь, молниеносно ипокорно чувствует Света, как нечто большее, нежели она — обыкновенная женщина с поперечной морщиной над переносицей и детской складкой губ, — нечто невообразимо огромное и далекое сузилось, приблизилось и вошло стальной иглой в неправильный, смятый узор ее жизни.