Южнее Сахары - Виктор Леглер

Назавтра Андрей получил карту месторождения, составленную, надо сказать, очень лихо на основании весьма скудных данных. За несколько последующих дней он составил проект, который был быстро переведено на французский и ушел на утверждение в министерство. Потом в ожидании отъезда он провел несколько дней, в общем-то ничего не делая. Он болтал с новыми знакомыми, работниками компании, попутно приобретая представление о состоянии дел. Состояние было не то что плохим, но каким-то очень сложным. Замысловатое переплетение законов российских и сонгайских создавало запутанную сеть, в которой вязло любое движение. Вдобавок, по местным неписаным законам за каждое бюрократическое действие полагалось платить, но непонятно сколько. Российские работники не знали местных законов и обычаев, а с местными работниками было еще хуже, поскольку свои знания они обращали на пользу только себе.

Еще в свободные дни он гулял по городу, один или с Леонтием. Собственно, это было трудно назвать прогулками, поскольку город был совершенно для них не предназначен. Здесь не было тротуаров, по которым можно было бы идти, как в российском городе, не было бульваров и площадей. Была сплошная масса людей, товаров и припаркованного транспорта, полностью занимающая улицы и оставляющая узкий проход по центру, где упираясь друг в друга ползли пешеходы, автомобили, мотоциклы, велосипеды, ручные тележки. Здесь было нельзя ходить, можно было только проталкиваться, поминутно останавливаясь. Все это под всегдашним ослепительным солнцем, ослабляемым только пылью. Любой клочок тени был частной собственностью и под ним кто-нибудь сидел. Кучи товаров громоздились на земле, на самодельных прилавках, на плечах и головах людей. Вечером все это сворачивалось и исчезало, оставляя груды мусора, а утром возникало вновь.

Андрея поражала неэффективность использования человеческих ресурсов. В любом магазинчике внутри и перед входом сидело по десятку человек, ничем не занятых. Огромное количество людей бродило по улицам, держа в руках несколько пачек сигарет – весь их основной и оборотный капитал. Поскольку сигареты продавались не пачками, а поштучно, создавалась иллюзия бурной коммерческой деятельности. Также поштучно можно было купить спичку или вспышку зажигалки. Также поштучно, по одной таблетке, продавались глубоко просроченные медикаменты с неведомой судьбой. Таксисты в дребезжащих, насквозь проржавевших машинах первым делом просили аванс в счет будущей поездки и покупали пол-литра бензина, который продавался в бутылках на народных заправках. В половине случаев, однако, машина ломалась в дороге.

Все, что продавалось на этих рынках, для использования не годилось. Сказать, что качество товаров было ужасающе низким, значило бы бессовестно польстить. Это были вообще не товары, а их макеты, искусно сработанные руками трудолюбивых китайских ремесленников. Металл повсеместно был заменен здесь пластмассой, а пластмасса воздухом. Красивые кроссовки из бумаги и картона можно было носить два-три дня, если конечно не попадать в них под дождь. Электроприборы, сделанные из фольги и проволочек волосяной толщины, сгорали через полчаса, одежда расползалась при первой стирке, велосипеды не ездили сразу, а посуда разрушалась под воздействием воды, тепла, холода или просто испарялась на воздухе. Глядя на все это, легко представлялся производственный уклад мастерской мира, необъятного сельского Китая: бракованные чипы в соломенной корзине, над костром разогревается котелок с пластмассой, неграмотный дедушка Чжан собирает под навесом электронные схемы, двухлетний Ли еще не умеет ходить, но уже умеет клеить этикетки «Сделано в Германии». Европейские товары, которые можно было найти в двух-трех магазинах во всем городе, стоили раз в пять дороже, чем в Европе, и их цена не имела ничего общего ни с месячной, ни с годовой зарплатой среднего сонгайца.

На улицах Андрея приветствовало бесчисленное множество людей, ведущих себя так, будто они встретили старого потерявшегося друга. Они называли его начальником, хозяином, братом, открывали ему свои души, плели душераздирающие истории о больных родственниках, готовы были идти с ним на край света. Все немедленно хотели денег, хотя некоторые просили еще и работу. Просто нищие всех возрастов каждую минуту протягивали свои жестяные банки, однако, они не были агрессивны или слишком назойливы. Вообще его всегда окружала доброжелательность – в любое время, в самых грязных трущобах. С воровством он тоже не сталкивался. Ему рассказали, что несколько лет в стране действовал негласный «закон канистры». Правительство молчаливо позволило гражданам, поймавшим на рынке вора, обливать его бензином и сжигать, и очень скоро воровство как профессия в стране вывелось. Довольно быстро Андрей почувствовал себя на улицах Сонгвиля – сонгайской столицы – вполне уверенно. Его французского языка вполне хватало для разговоров с местным населением. С настоящими французами он говорить, конечно, не мог, но это и не требовалось.

Большинство улиц не имело асфальта или каких-то следов дорожной планировки. Даже в центре города вместо проезжей части извивались глубокие колеи, заполненные вонючей грязью, по которым стукаясь брюхом проползали машины. Несколько новых магистралей, в том числе та, что вела к аэропорту, были построены на средства Китая. Китайский президент часто бывал здесь, дарил дороги, мосты, больницы, взамен подписывал соглашения на неограниченный импорт тех самых товаров, которыми были завалены рынки. Целый квартал домов для китайских служащих возвышался на холме возле города. Китайское правительство вело себя как агент национального бизнеса, в полную противоположность недавнему поведению Советского союза, который давал гораздо больше, но взамен брал только обещания в верности социализму. Квартал домов советских специалистов тоже возвышался за стеной в центре города, но теперь он был тих и пуст.

– Советский Союз, – рассказывал Леонтий – провел в этой стране огромный объем геологоразведки. Владел всей информацией. При тогдашнем политическом влиянии советские предприятия могли получить здесь любые концессии. Могли поставлять сюда простые товары вроде кастрюль или лопат, качеством много лучше китайских. Но никого это не интересовало. Советский союз построил здесь шахту для добычи золота, которая даже сейчас, выведенная из строя и затопленная, оценивается в триста миллионов долларов, и не позаботился ни о каких своих правах. Шахту строили для того, чтобы создать в Сонгае рабочий класс как опору будущего социалистического строя. Это не было демагогией и не говорилось для прикрытия настоящих интересов. И шахту, и цементный завод, и металлообрабатывающий завод на самом деле построили и запустили только ради этого.