Тысячу лет назад - Елена Саулите

– Ты… Я… – слова не шли с языка. Во рту пересохло, было трудно дышать.

Он все понял. Спрыгнул вниз. Опустился на колени и уткнулся лицом куда-то в живот. Я обмякла и, точно в замедленной съемке, тихо сползла вдоль его тела на пол, сухие горячие губы Ильи коснулись моих.

– Я не смогу без тебя, Та, – выдохнул он.

– Молчи, – я поцеловала его так сильно, что сама застонала от боли.

Бережно, словно касаясь святыни, он дотронулся до груди, и мне показалось, что я теряю сознание. Осторожно, словно боясь нарушить великое таинство, он снимал с меня одну вещь за другой, рывком сорвал с себя рубашку, и вот так, стоя на коленях, друг против друга, но не касаясь, мы простояли минут десять, глаза в глаза, содрогаясь от горячечной близости дрожащих тел. Мне казалось, будто внутри меня зажгли свечу, и я источаю свет, точно храм, – храм божественной любви… В голове грянули звуки органа, строгие и торжественные, они нарастали, постепенно набирая мощь, потрясая душу, сметая преграды, стирая условности, яростно провозглашая единый жизнеутверждающий смысл всего сущего – Ее Величество Любовь. Ослепительная вспышка – и возникла другая вселенная: грандиозная, ошеломительная, без мещанской морали и обывательских шаблонов, полная всепоглощающей нежности и гармонии. Вселенная, где существовали только двое. Я и Он. Илья глухо зарычал и властно привлек меня к себе, я застонала, наслаждение было столь ярким, что граничило с болью. Внутри бушевал восторг, было жарко и сладко, упоительно и страшно. Страшно от сознания, что так хорошо не бывает. Не может быть. И боги не простят…

Любовный бред, срывающийся шепот, торопливые ласки и тщетные попытки навсегда слиться в единое целое, растаять в чужой плоти, умереть, осыпая друг друга поцелуями. Мокрые от пота и слез, а я плакала от невыносимого блаженства, мы не могли остановиться. Мы были в другом измерении, измерении любви, я не знаю, которое оно по счету – шестое, седьмое, десятое, – но оно точно есть. От Ильи терпко пахло юностью и потом, мы задыхались от нежности и любили, любили, любили, стараясь вобрать в себя все возможное и невозможное, рвались налюбиться впрок, на все нескончаемые дни предстоящей разлуки…

Очнулись, когда проводница настойчиво забарабанила в дверь.

– Эй, больные! Пора. Легницкий отходит через 10 минут.

Точно громом пораженные, мы, наконец, разжали объятия. Потерянная и несчастная, я наблюдала за одевающимся Ильей. В тот момент я узнала, что такое настоящая боль. Из меня будто вырвали все внутренности. Разом. Душа моя собиралась и отлучалась вместе с ним, оставляя мне лишь пустую никчемную оболочку. Я больше себе не принадлежала…

Он остановился у двери, порылся в чемодане и достал бархатное сердечко синего цвета – простенькую игольницу, утыканную десятком новеньких иголок.

– Это все, что я могу тебе подарить. Но это самое дорогое – подарок мамы. Талисман. Символ моего израненного любовью сердца. Не смей вытаскивать иголки. Если заржавеют, значит, разлюбил. Но это невозможно, слышишь? Не плачь, я найду способ приехать. Мы будем вместе, любимая, – он метнулся ко мне, куснул в губы и рывком распахнул дверь.

– Я вернусь к тебе, слышишь! – на ходу прокричал он.

Меня охватило предчувствие, что я его больше не увижу. И я с трудом удержалась, чтобы не броситься ему вслед.

Всю ночь я проплакала, прижимая к груди теплое мохнатое сердечко, мне мнилось, что оно бьется и трепещет в ответ. В семь утра в Щецинеке меня встретил муж. Равнодушно клюнул в щеку и, не заметив заплаканных глаз, поинтересовался:

– Все довезла? Молодец. Я на машине, – поднял коробку с телевизором, крякнул и потащил к запыленному уазику.

Прошло два месяца. Я терпеливо ждала. Пыталась навести справки. Безрезультатно. Наконец, я придумала выход. Поводом для поездки к Илье послужило мое слабое зрение, оно давало мне право на операцию, а делали ее в Легницком военном госпитале. Сдала необходимые анализы, собрала справки. По утрам доставала нелепое сердечко и целовала, признаваясь в любви, точно живому. Иголки сверкали и переливались.

– Любит! Любит! Любит! – ликовала я, осыпая их поцелуями, больно кололась и блаженно улыбалась, вытирая выступившие на губах капельки крови.

Вскоре все было готово. Операцию назначили через неделю. Я паковала чемодан, рисуя в воображении встречу со счастьем, достала игольницу и вдруг обнаружила, что иголки заржавели. Все. Все до одной.

Сердце заухало так, точно в нем поселилась дюжина полоумных сов.

– Что это? Разлюбил? Не может быть!

Я не находила себе места. Не дождавшись мужа, понеслась в штаб гарнизона. Командир полка был нашим другом, и я бросилась прямиком в его кабинет.

– Гаврилыч, помоги! Умоляю! Нужно навести справки об одном человеке. Срочно!

– Не понял. О каком человеке речь? – с изумлением воззрился на меня Кашинцев. – Ты какая-то странная.

Опомнившись, я сочинила небылицу о соседке-десятикласснице, по уши влюбленной в молодого летчика.

– Но уже месяц как он ей не пишет! Ленка ревет белугой. Позвони в штаб Южной группы, узнай. Может, парня перевели куда?

– Ладно, сейчас попробуем. Ох, Наталья, умеешь ты из людей веревки вить, – пригрозил мне пальцем Алексей, и взялся за телефон. – Николай Михалычу звякну. Летчик он, говоришь? Фамилия, имя?

Я назвала, зубы при этом лязгали так громко, что я боялась, как бы Кашинцев не услышал.

Спустя пять минут спустя я узнала, что Илья погиб. Разбился. Во время тренировочного полета в воздухозаборник попала птица. Катапульта не сработала…

Я долго плакала. Очень долго…