В чужом небе (СИ) - Сапожников Борис Владимирович

- Есть, - помрачнев, кивнул Гамаюн. - Только говорить не больно-то хочется о таком. Есть решение, не приказ. Матросский комитет постановил, что если офицеры корабли будут Тонгасту сдавать, этого допустить никак нельзя.

- И как же вы постановили предотвратить сие?

- Взорвать погреба к чёртовой матери, - рубанул воздух Гамаюн. - Пороху там хоть и мало, да для одного хорошего взрыва довольно будет.

- Ну уж! - снова вскочил бомбардировочный офицер. - Это - форменный бунт!

- Это лучше чем сдавать корабли дилеанцам, - ответил на это Гамаюн.

И тут с ним было не поспорить.

Сказать, что тот бой был страшным - это просто ничего не сказать. Никаких слов ни в одном языке мира не хватит, чтобы описать сражение, разразившееся в осеннем небе.

Корабли швыряли друг в друга громадные чемоданы снарядов главного калибра. Трещала броня, рассыпая кругом искры осколков, падающие, будто раскалённые добела звёзды. Горели малые суда, сопровождавшие «Мастодонта» адмирала Тонгаста. Часто они собой закрывали флагман от наших залпов. Один корвет мы буквально на куски разнесли из главного калибра. Взрывом тот разорвало на части, посыпавшиеся вниз жутким дождём. Ещё более страшным этот «дождь» делали летящие вместе с металлом человеческие тела.

Но доставалось и нам. И доставалось очень сильно. Дилеанские крейсера оттеснили «Народовольца». Тот остался почти без снарядов - отчаянно маневрировал, но уже ничего не могло спасти его. Раз за разом корабль содрогался от попаданий вражеских снарядов. По истерзанной броне его скакали искры и короткие разряды маленьких молний. Значит, была повреждена силовая установка. А это самое страшное. Медленно, но верно гордый крейсер уступал превосходящему его во всём врагу. Он терял высоту. Молнии на обшивке его сверкали всё чаще и чаще. В последний раз «Народоволец» огрызнулся из главного калибра, заставив содрогнуться всем корпусом дилеанский крейсер. А после пошёл на снижение окончательно. И грохнулся об землю, спустя несколько минут. Эхо взрыва его силовой установки ещё долго стояло у нас в ушах, несмотря на грохот боя.

Воодушевлённые гибелью «Народовольца» дилеанские крейсера ринулись на нас. Однако снова расчленить наш боевой строй им уже не удалось. «Громобой» и «Народник» встретили их слитными залпами орудий главного калибра, казалось позабыв вообще о «Мастодонте» и сопровождающей его мелочи, вроде корветов и фрегатов.

- Мичман Телешев, - раздался из трубы искажённые до полной неузнаваемости голос моего командира, - сосредоточить огонь вашего плутонга на вражеских кораблях сопровождения.

Скорее всего, тот же приказ получили и остальные командиры плутонгов.

- Так, ребята, - пробурчал я через угольные фильтры маски, закрывающей почти всё лицо и жутко мешающей говорить, - бьём по имперской мелочи. Боевая задача - накрыть как можно больше корветов и фрегатов.

- Аэропланы имперские вокруг вьются, командир, - заметил столь же неразборчиво констапель.[2] - И пулемёты наши почти все подавлены. Как бы не зарядили торпедой.

- Так угости их шрапнелью, чтобы не наглели.

- Есть угостить шрапнелью!

Но со шрапнелью мы опоздали.

Торпедоносцы - этот тип аэропланов появился в самом конце войны. Летунов их вполне заслужено считали сумасшедшими. Ведь тех, кто поднимается в воздух с парой сотен фунтов взрывчатки, подвешенных под брюхом аэроплана, назвать иначе, чем полными безумцами нельзя. А уж то, что им приходилось подбираться к небесным кораблям на дистанцию пуска торпеды, и вовсе не укладывалось в голове у многих. Торпедоносцы летали обыкновенно тройками. Пара истребителей прикрывала их от аэропланов сопровождения. Сам же торпедоносец летел в центре построения, огрызаясь из пулемётов. Подойдя к цели на дистанцию пуска торпеды, не превышающую пару кабельтовых, он отправлял свой смертоносный подарок в последний полёт. И очень часто торпеды наносили урон врагу куда больший, нежели громадные чемоданы снарядов главного калибра.

Говорят, платили летунам на торпедоносцах просто баснословные деньги за каждый вылет. И всё равно, желающих записываться в их ряды было не слишком много. Даже среди летунов сумасшедших куда меньше, чем считает большинство.

Торпеда врезалась прямо в каземат моего плутонга. Нас всех от мгновенной гибели спасла пушка. Торпеда ударилась в станину орудия - и та приняла на себя изрядную часть взрыва. Но и нам досталось очень сильно.

В одно мгновение мир вокруг меня наполнился огнём и кровью. Меня подбросило. Ударило спиной об одну переборку. Швырнуло в другую - на этот раз лицом. По нему тут же заструилась кровь. Но я не обратил на это внимания. Не до того было.

Палуба ушла у меня из-под ног. Я взмахнул руками, пытаясь схватиться за переборку, в которую только что врезался лицом, но гладкий металл её только скользил под пальцами.

Новый удар заставил весь корабль содрогнуться. Ноги мои так и не нашли опоры. Я полетел вниз, отчаянно размахивая руками, будто мельница. Но ни за что не мог ухватиться. Перед глазами мелькнула бездна. Страх ледяными когтями вцепился в душу. Время как будто намерено, чтобы помучить меня, замедлило свой бег. Я соскальзывал в дыру в обшивке корабля с какой-то просто чудовищной неспешностью. И всё это время пытался в панике схватиться хоть за что-нибудь.

Пальцы сомкнулись на обломке переборки, когда ноги уже повисли над бездной. Правую руку рванула адская боль, но я каким-то невероятным чудом сумел удержаться. Вот только сил, чтобы подтянуться и схватиться за обломок второй рукой, у меня уже не было.

Так и повис я между небом и землёй. Ни вверх - ни вниз. Точно как в какой-то сказке. Впору бы посмеяться над собой. Но как-то не тянуло меня тогда на иронию. Все силы уходили на то, чтобы не разжать сведённые судорогой пальцы. Я цеплялся за жизнь из последних сил. Хотя и понимал - глупо это. Я лишь длю мучительные мгновения, отделяющие меня от неминуемой смерти.

В какой-то момент я крепко зажмурился. Мне казалось, что так сумею продержаться хоть немного дольше. Я уже почти не чувствовал пальцев. Боль проходилась по руке горячими волнами. В локоть и плечо будто иголок раскалённых напихали. Я весь ушёл в эту проклятую боль. Только она и связывала меня теперь с миром. Кончится она - и я отправлюсь в такое долгое падение к земле.

Крепко сжавшихся у меня на предплечье стальных пальцев я в первый момент даже не почувствовал. В себя меня привёл рывок, отозвавшийся болью во всём измученном долгим висением теле. Чья-то сильная рука схватила меня и за шиворот, втащив на палубу. Ещё кто-то вцепился в ремень - пряжка его тут же неприятно врезалась в живот. Но мне сейчас было на это наплевать.

- Эй, мичманок, - раздался знакомый голос товарища Гамаюна, - капитан собирает всех офицеров на мостике. А ты, видать, профилонить решил это дело. Нехорошо получается.

Я открыл глаза - и первым, что увидел было улыбающееся лицо Гамаюна.

- Да не дрейфь ты, мичманок, - усмехнулся он. - Не скажем мы про это капитану. Верно ведь, ребята?

Двое матросов, помогавших вытащить меня, согласно закивали. На лицах их появились хоть и вымученные, но улыбки. Меня тоже потянуло улыбнуться, несмотря ни на что. Умел товарищ Гамаюн заражать всех вокруг себя удивительным оптимизмом. В любой ситуации.

[1] Капитан корабля - звание в урдском военном флоте, соответствующее полковнику в армии.

[2] Констапель - в Урдском флоте, командир орудия, старший матрос расчёта, принимает командование после гибели командира плутонга.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Усть-Илимские инспецы.

Глава 1.

Вызов в столицу удивил меня. Я просто не ожидал, что после стольких лет товарищ Гамаюн, взлетевший так высоко, вдруг вспомнит обо мне.

Ведь кто я, в сущности, такой? Во-первых: из бывших. В наше время это словосочетание определяло всё. Конечно, дела обстояли несколько лучше, чем ещё пять лет назад, когда за дворянское или - не приведи Господи - аристократическое происхождение могли попросту к стенке поставить без суда и следствия. Но всё-таки и теперь мне не слишком доверяли. Ведь я был «из бывших». Хоть и воевал с интервентами адмирала Тонгаста в легендарном теперь сражении в небе над серыми водами Йольдиева моря. А после участвовал в не менее известном пешем походе аэронавтов из Первого матросского полка, и шагал плечом к плечу с самой знаменитой женщиной-уполномоченной. Мне удалось пережить резню, учинённую нам нейстрийцами после предательства части матросов под предводительством сифилитика Сиплого. Мы вырвались из казематов, перебили охрану и продолжили драться с врагом до самого конца войны. После меня отправили в ЧОН, где пришлось вспоминать навыки верховой езды, порядком подзабытые за время службы в воздушном флоте. Мы гонялись за бандитами и недобитыми отрядами разных правительств и правителей Урда, отказавшихся признать Конвент. Когда же надобность в столь жестоких мерах отпала, и количество отрядов ЧОН сильно сократили, меня перевели в стражи Пролетарской революции.