Теория выигрыша - Светлана Анатольевна Чехонадская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бывают на свете печальные места. И словно мало им пустынь: по ним еще обязательно бродят распри. Никогда не понять, какого черта здесь не только селятся, а еще и за них воюют. И вроде прямого интереса нет, но смотри-ка: то банда из Чечни пробежала, мимоходом поубивав почти сотню жителей, то преследующая банду бронетехника вспорола дышащие на ладан пастбища, а то и ракета какая-нибудь упала, превратив в месиво целые стада. Так ведь и Афганистан: ну кому может понадобиться этот безжизненный пыльный пейзаж? Нет, дубасят друг друга столетиями. Единственное, что может восстановить хоть какую-то логику – это обнаружение лет через триста в этих местах чего-то такого, что будет ценней всего на свете, подобно тому как нефть в итоге придала логику завоеванию холодной и никому не нужной Сибири.
Но через триста лет будет через триста лет. Чтобы жить в таких местах сейчас, нужно иметь мусульманский фатализм. Это было не про Лидину маму.
Фактически она из городка сбежала – русским там приходилось трудно, а мама еще и была светловолосой миловидной сиротой. Слишком многие хотели ей покровительствовать, но мама была гордая. Она считала, что проживет без покровителей, к тому же ей не очень нравилось раздавать поцелуи без любви.
Лидина мама Вероника Ивановна была типичной представительницей так называемого поколения победителей со всеми плюсами и минусами победительного характера. Рожденная в начале сороковых, она с молоком матери впитала убежденность, что человек способен даже на невозможное. Конечно, «молоко матери» – это так, словесная фигура, не было ни матери, ни молока, что-то давали сиротское в бутылочке – но зато марши в ушах звучали бравурные, да и чудовищные последствия войны, докатившейся до Кавказа, где она воспитывалась, лишний раз подтверждали: и не такую гадину может раздавить человек, обладающий истинной жаждой победы.
В первые послевоенные годы их отвезли в Кисловодск в санаторий. Половина дворцов, казавшихся детдомовцам вратами рая, была еще не восстановлена, гиды показывали им залы, где фашисты держали скот. Это представлялось особенным зверством: в таких залах – и скот. Это кем надо быть, чтобы не пощадить резные решетки арок, да вот эти завитки поверх колонн, да сами колонны, дивно стоящие посреди парков, ничего не поддерживающие, поставленные просто так – от изобильности? То, чему не знаешь названия, чего не опишешь никакими словами, но что сияет сквозным блеском, лучезарно исходит золотым свечением, что не камень, не дерево, не природа, не искусство – а чистая красота. Платоновская, сказали бы мы с вами, отметив лишний раз, как умели древние греки по-детски радостно объяснять и описывать мир.
Стилей в Кисловодске было намешано, конечно, слишком, но сироты из маленького дагестанского городка в стилях и не разбирались. Была просто сказка – тысяча и одна ночь – и все это пытались разрушить. Но не удалось фашистам проклятым. Сильны они были, но мы сильней.
Там в Кисловодске Вероника Ивановна (бывшая еще, разумеется, не Ивановной и даже не Вероникой, а Веркой) сильно заболела. Обпилась нарзаном, расстроила себе живот так, что, казалось, не вода уже лилась из нее: это жизнь уходила в виде воды, прозрачной, как слеза. Антибиотиков в Кисловодске не было, стала Верка синенькая, металась, кусая обметанные жаром губы. Но выкарабкалась. Уж очень не хотелось покидать мир, в котором есть такая архитектура, пусть и полуразрушенная фашистами.
Тут появляется искушение предположить, что поколение победителей стало победительным не от бравурных маршей в радиоточке, а оттого что другие – не победительные – дети просто-напросто не выжили в голодные годы войны. Остались самые цепкие, и марши тут ни при чем. Вполне возможно.
…Отпущенная из детдома на все четыре степные стороны, она прошла со своей сумочкой по двору, миновала чахлый абрикос и вступила в тень огромных грецких орехов, важно роняющих недозревшие плоды. Тут она остановилась на секунду, чтобы поднять зеленый шершавый шарик. Она прекрасно знала, что пальцы теперь покроются несмываемой коричневой краской, но ей хотелось знаков прощания и хотелось отвлечься от тоски. Она подошла к воротам, открыла их, вдохнула пыль полуденной улицы, сделала два шага наружу и сразу же получила два предложения стать второй женой.
Первое показалось ей шутливым. Пятидесятилетний заведующий автобазой (он иногда давал детдому грузовик для перевозки бидонов с молоком) коснулся ее локтя и как бы мимоходом, глядя вбок, пробормотал, что первая жена будет только рада. «Примет как дочку, она уже старая, сыновей мало» и так далее. Она весело посмотрела на него и уже начала смеяться из уважения к его несмешной шутке, когда почувствовала, что и второй руки кто-то коснулся.
Этот был молодой. Сын милицейского начальника: красивый, с золотым зубом. Она слышала, что его женили в шестнадцать лет на пятнадцатилетней девушке, обещанной ему еще в пятилетнем возрасте. «Поживешь у моих родителей, – бормотал он. – Как султанша будешь…».
Она выдернула обе руки и резко шагнула вперед, так что оба соискателя остались друг напротив друга.
Перед Веркиными глазами расстилалась пыльная пустая дорога. Белое солнце стояло в зените, и Веркина тень прижалась к ее ногам, как маленькая пугливая собачонка. Ночевать им с тенью было негде, детский дом Верка покинула в результате большой громовой ссоры с заведующей и вернуться теперь можно было только через многократное «Простите, пожалуйста». Такие слова Верка говорить не умела. Да и прежде чем захлопнуть дверь, она успела выкрикнуть: «Не пропаду, сука старая!», на что заведующая расхохоталась и крикнула в ответ: «Приползешь на коленях!». Можно подивиться, конечно, как это взрослая женщина, член партии, между прочим, тягалась характером с маленькой сиротой, но у заведующей были свои истории – они останутся за пределами нашего рассказа, но уж поверьте на слово: истории еще те – а характер у Верки был тяжелый. Это не извиняет заведующую, но и монстра из нее делать не надо. Она была уверена, что Верка вернется, и даже прислушивалась у себя в кабинете к уличным шумам.
Собственно, Верка вышла из возраста детдомовца. Теперь государство обязано было выдать ей собственную жилплощадь. Это и в остальной России было сложным процессом, а уж здесь – в маленьком дагестанском городке, где государственной жилплощади сроду не водилось… Скажем так, в удачный исход верилось с большим трудом. Все выпускники детдома оставались в нем жить, имелись уже и свои старожилы. Марина Понедельникова, например, ждала государственной жилплощади пятнадцатый год. Она давно уже отучилась
