Таня-революционерка - Елена Николаевна Верейская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не выдержала я, как расхохочусь да как закричу:
— Не в воду, папа! В молоко!
Вздрогнули оба. Посмотрел на меня папа:
— Что она? Бредит?
А я одеяло сбросила, села на кровати, сама от радости и заговорить не могу. И пришло мне вдруг на память.
— Слушай, папа, — говорю я, а сама смеюсь, — я недавно такую сказку читала: жили старички, муж да жена, а у них кувшин волшебный был. Они молоко пьют, а он всё полный… Так и у вас с мамой!
Смекнул папа, оглядел комнату. Бросился к окну, взял кувшин в руки.
— Танюшка, — говорит, — это ты его сюда?
Я только головой кивнула.
Мама всплеснула руками да как заплачет:
— Умница ты наша, папу своего спасла!
А папа поставил кувшин обратно на окно, подошёл ко мне, взял меня молча на руки, поднял, прижал к себе и понёс по комнате. Сам молчит, только меня всё крепче к сердцу прижимает.
Остановился да и говорит тихо так:
— Ну и дочка у меня! Настоящая из тебя революционерка выйдет. Не растерялась!
— Как это так, — говорю, — «выйдет»?! Разве я уже не революционерка?!
Засмеялся папа.
— Верно, — говорит, — и твоя капля уже в общем деле есть.
И болел же у меня живот наутро! Ещё бы — больная, а столько молока залпом выпила!
Это ничего. А вот одно досадно мне было — нельзя подругам в школе рассказать. Хорошо знала — конспирация. Значит, тайна, секрет.
* * *
В сумерки папа рассыпал шрифт по всем карманам и — как будто с пустыми руками — ушёл из дому.
Ждали мы его с мамой — ни живы ни мёртвы… У меня из головы не выходили Сима и её отец. А ну как и папа…
Вернулся папа поздно вечером. Мы обе так и бросились к нему.
— Чего вы, глупые? — засмеялся он и обнял нас. — Всё в порядке!
Через несколько дней в городе началось вооружённое восстание.
Ласточка
Усадьба помещика и фабриканта Рыжова отстояла от его фабрики всего на полтора километра, но хозяин не привык ходить пешком. Утром кучер Григорий отвозил его на фабрику в удобной коляске, а к вечеру приезжал за ним.
Лошадей у Рыжова было много, но ездил он только на своей любимице — вороной, тонконогой и горячей Ласточке.
Однажды — это было летом 1907 года — кучер Григорий чистил в дверях конюшни Ласточку. Кобылица нетерпеливо перебирала ногами, но два ремня, протянутые с двух сторон от недоуздка к притолокам двери, держали её на месте.
Сынишка Григория, восьмилетний Гришутка, бегал во дворе и вдруг увидел возле конюшни дядю Серёжу — старого дружка отца, рабочего с фабрики Рыжова.
Из разговоров старших Гришутка знал, что на фабрике забастовка и полиция уже арестовала «зачинщиков». Он подбежал поближе, чтобы послушать, о чём будет говорить отец с дядей Серёжей.
— Какие новости? — тихо спросил отец, продолжая водить скребницей по лоснящейся спине Ласточки.
Дядя Серёжа огляделся, зашёл в конюшню и стал за дверью, чтоб его не видели со двора.
— Бастуем, — сказал он так же тихо, — человеческой жизни добиваемся! Управляющего и мастеров — тех, что не с нами, — на тачке с фабрики вывезли. Сами — ворота на запор! — Дядя Серёжа засмеялся. — На свою голову обнёс хозяин фабрику заборищем! Да ещё гвоздей сверху понатыкал! Поди достань нас теперь!
— Та-ак, — ещё тише произнёс отец и, помолчав, сказал: — Слышал я, хозяин грозил: если не прекратите забастовку, завтра к вечеру казаков на фабрику пригонят.
— Того и ждём, — прошептал Сергей, — и ружей на такой случай запасли, да только…
Но тут Григорий вдруг увидел сынишку.
— А ну-ко, Григорий Григорьевич, нечего тебе тут делать, ступай-ко, ступай!
Гришутка нехотя отошёл, но, только отец отвернулся, снова на цыпочках подкрался к двери.
— Хозяин сам их вам привезёт. Сам! Понятно? — говорил отец.
— Как так? — удивлённо спросил Сергей.
— Увидишь. Чуть стемнеет, неси сюда весь запас.
Они ещё пошептались недолго.
— Ну, — весело сказал дядя Серёжа, — если выйдет дело, зададим же мы перцу и хозяину и полиции!
Гришутка из всего этого разговора понял только одно: рабочие зададут перцу полиции! Забыв об отце, он на радостях сунул два пальца в рот и свистнул. Только на днях научили его деревенские ребята так лихо свистеть!
И тут как взовьётся на дыбы испуганная свистом Ласточка! Один из ремней оборвался, Ласточка бросилась боком из конюшни, Григорий едва успел её схватить под уздцы и всей тяжестью тела повис на недоуздке. Ласточка храпела, била ногами, косилась горящим чёрным глазом на остолбеневшего от испуга Гришутку.
— Ну-ну, глупая! Ну, чего вообразила! Дурака мальчишки испугалась! — успокаивал её Григорий, ласково гладя ладонью по крутой шее. — Нервная! — с восхищением сказал он Сергею. — Да зато умница! Порядок знает. Мне и править ею не надо. Как вылетит со двора — да одним духом до фабрики. Влетит в фабричные ворота — я и вожжами не шевельну, — встанет сама перед дверью конторы как вкопанная!.. Отцепи-ко ремень, введу её в стойло.
Дядя Серёжа взял Ласточку под уздцы с другой стороны. Дрожа всем телом и раздувая ноздри, кобылица продолжала плясать, пока её вели в денник.
Гришутка, полуоткрыв рот, всё стоял на месте.
— A-а, ты ещё тут? — увидел его отец, выходя из конюшни. — Будешь мне лошадей пугать! Уши оборву, пострелёнок! — И он двинулся было на Гришутку, но тот увернулся и вмиг исчез за углом конюшни.
Отцу, когда сердит, лучше под руку не попадаться! Где бы спрятаться? Да так, чтобы папка не нашёл, пока у него сердце не отойдёт. Домой идти нельзя…
Гришутка незаметно скользнул в приоткрытую дверь каретного сарая, залез под коляску и притаился. Поди-ко найди! Он свернулся калачиком на холодном, шершавом полу и скоро задремал, а когда открыл глаза, было уже совсем темно.
Дрожа всем телом от озноба, он поднял голову и прислушался. Где-то близко раздавались шаги и совсем тихие голоса. Дверь скрипнула приотворясь. Вошли двое и направились прямо к коляске. Гришутка весь сжался на полу — ни жив ни мёртв, — стараясь не дышать…
— Вот эта, — услышал он голос отца. — Поднять сиденье, под ним ящик. Туда и положим.
— Ловко придумал! — отвечал другой вошедший, и Гришутка узнал голос дяди Серёжи. — Только, Гриша, смотри не попадись! А то и нас не выручишь, и сам в тюрьме насидишься.
Григорий усмехнулся.
— Чудной
