Прекрасный вид с парапета - Анъе Фо

а не убили вовсе. Ведь здесь никто ни за что не отвечает, ни перед совестью, ни перед законом.

— А я, то думал, всех уравнивает смерть.

— Я смотрю, у нас тут мыслитель завелся, — подкалываю своего товарища.

Он снова смеется своим чудовищно скрипучим смехом. Блин, дернул же меня черт за язык! Оправившись от гоготания Че, отвечаю:

— Да, но уравнивает в философском смысле, ведь в смерти нет страдания, скорее, наоборот — освобождение. Мучиться остаются лишь живые.

— Понятно, — мой собеседник, делает утвердительный жест своей белой головой, а потом обращается ко мне с новым вопросом, — Я вот никак не пойму, зачем тебе эта штука?

Че кивает на облокоченный между нами инструмент с остро отточенным лезвием. Потом смотрит назад влево, где через крышу дома выглядывает лужайка, расположенная перед каким-то муниципальным учреждением непонятного назначения. Оттуда доносится жужжание маломощного бензинового моторчика.

— Ведь с помощью современной техники приводить в порядок газоны гораздо легче и быстрее.

— Газоны? А, нет! У меня немного другая сфера деятельности, — тактично отвечаю я, — А эта штуковина, скорее символ, неотъемлемый атрибут, сложившегося за многие века, образа.

— Понятно, — говорит Че и отодвигается от меня еще чуточку дальше.

— Да, ты не бойся: моя юрисдикция на вас не распространяется, — успокаиваю своего собеседника.

Че, видимо уже и думать забыл о предмете нашего разговора — снова смотрит в сторону клиники. Парочка, что привезла жирную старуху, покинула заведение и уже спускается с крыльца. Вид у них такой счастливый и воодушевленный — не шагают по ступеням, а будто парят над ними. Оказавшись внизу, перед входной крупой, останавливаются. Мужик галантно подает тетке кофту в цвет ее костюмчика. Пока та прихорашивается, он смачно выдувает соплю из ноздри, зажав другую большим пальцем. Далее привычными и изящными движениями размазывает остатки муконазального секрета по своей физиономии. Жалко, что до этого образчика рода человеческого в моем списке еще довольно далеко, да и бабка-матершинница наверное с пяток лет помучается. Быстро уходят только хорошие, ну, и, конечно, алкаши, курильщики и нарколыги, хотя, если говорить откровенно, и среди них невинных душ вагон и маленькая тележка наберется.

Че снова активизируется:

— Если ты здесь, то кто забирает людей в других больницах, разбившихся в авариях на дорогах и павших на полях сражений.

— Я, в основном, вездесущ…

Че глядит на меня пытливо, видимо высматривает лицо в темной пустоте под капюшоном балахона. Тем временем, я продолжаю объяснять:

— А вот трое моих коллег действуют скорее локально, хотя тоже могут быть в нескольких местах одновременно. Ближе всех сейчас тот, что носит меч, всего в каких-то пятистах километрах южнее.

Мой собеседник молчит. А я никак не могу отделаться от мысли. Сомневаюсь, стоит ли вообще спрашивать:

— Откуда ты знаешь про войны? Это же чисто человеческая тема. К тому же, извини, конечно, но ты ведь слишком глупый, чтобы такое понять.

— Один я — да. Но мы, если ты еще не заметил, — Че смотрит наверх, на стайку чаек кружащих над крышей дома, — повсюду. Можно сказать, каждая особь нашего рода является составляющей некоего подобия интеллектуальной сети, в которой поступившая информация обрабатывается и хранится веками. Ненужные и устаревшие данные мы, конечно, утилизируем, — белая птица делает паузу, прочищает горло, и с умным видом продолжает, — Война — это всегда актуально, это значит, что туда, где люди истребляют себе подобных, соваться не стоит: слишком шумно. На полях сражений, только воронам раздолье. Мы же, больше специалисты по помойкам.

Мне на это сказать нечего, и мы еще с пару минут сидим молча.

— Слушай, — Че, в который раз, прерывает, повисшую между нами паузу, — тут до меня дошла информация, что неподалеку в контейнер у супермаркета выкинули подпорченную семгу. Мои говорят, что если хотим опередить неимущих людей, надо поторопиться.

— Да. Конечно. Лети, — говорю в ответ, — раз дело такое важное.

А у самого на душе как-то неприятно стало: совсем ведь мало посидели.

— Да, это очень важно, — и далее мой собеседник пускается в рассуждения, — Жрать, размножаться и еще шуметь — наша цель в жизни. Тут уж ничего не попишешь — природа. Слушай, ай да с нами!

— Я, — приятно осознавать, что я кому-то нужен просто так, без высшей цели, — Я бы с радостью. Да, мне работать надо.

— Ну, тогда, до встречи, — бросает Че, расправив свои белые, с черными перьями на кончиках, крылья.

— Увидимся. Завтра? — говорю, прям как девчонка на первом свидании. Сам себя корю, но все же спрашиваю, — А как я тебя узнаю?

Отталкиваясь от грязной оцинкованной крышки парапета, птица отвечает:

— Будь здесь завтра в то же время. Я-то знаю, как ты выглядишь.

Че делает пару кругов над моей головой. Потом кричит своим противным, голосишкой:

— Чао!

На этот раз звук меня не раздражает. Ведь теперь это не просто чайка, а мой друг.

— До свидания, Че! — громко прощаюсь в ответ.

Приложив руку наподобие козырька к тому месту, где обычно у людей находится лоб, слежу за белой точкой до тех пор, пока та не растворяется в прекрасном голубом небе. Потом обвожу взглядом панораму, открывающуюся с парапета видавшей виды девятиэтажки. Хватаю левой рукой косу и, обернувшись куском черной материи, спрыгиваю с прогретой солнечными лучами крыши. Раскачиваясь, планирую вниз и, будто гонимый мощным порывом ветра, уношусь в сторону медицинского центра. Без работы никак нельзя. От праздности, и душа костенеет, и мозг деградирует, а там и недалеко до того, чтобы превратиться в монстра.