НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 34 - Аркадий Стругацкий

Мы умышленно не упомянули об одном авторе и о произведении, включенном в сборник, — о рассказе Д. Биленкина «Уик-энд». В светлой миниатюре писатель рисует Землю, лишенную озонового слоя и поэтому пронизываемую ультрафиолетовым излучением. Люди на планете еще живут, но вынуждены прятаться от опасных лучей солнца. (Какое предвидение!) К сожалению, Дмитрий Александрович Биленкин рано ушел из жизни. Он умер в августе 1988 года, прожив всего 55 лет и оставив потомкам сборники своих произведений. Условно идейное содержание их можно было бы охарактеризовать так: «истинны те творческие искания, в результате которых побеждает человеческий разум и доброта».

И прежде чем вы прочтете его рассказ, который автор даже не увидел в напечатанном виде, и услышите призыв: «Остановитесь!» (можно его считать своеобразным завещанием человечеству), послушайте воспоминания о нем его товарища, Кира Булычева. Пусть эти слова будут нашей памятью писателю, который к тому же был постоянным членом редколлегии сборников издательства «Знание»:

«Дмитрий Александрович Биленкин…

Все бывало. Он и смеялся, и сердился, и мучился от несправедливости. А в памяти останется его спокойствие, умение владеть собой и талант объективности. Он сидит, поглаживая бороду, среди кипения страстей и споров, а потом, улучив паузу, негромко заговорит. И вдруг понимаешь, что страсти были преувеличенными и споры — разрешимыми.

Как у всякого недюжинного человека, у него были и друзья и враги. Но никто не мог позволить себе неуважения к Дмитрию Биленкину.

Он изменялся, рос, но не изменял себе и людям. Даже своей профессии, избранной еще в школе, он до конца жизни не изменил. Это может показаться парадоксом, потому что формально Биленкин стал профессионалом трижды. Он был по образованию геологом, затем долго работал журналистом, в последние двадцать с лишним лет стал известным писателем. И в то же время это была одна профессия, лишь понимаемая широко. Биленкин стал геологом, потому что хотел понять Землю и, изучая, помогать ей. Он ушел в журналистику, работал в «Комсомольской правде», в «Вокруг света», потому что, оставаясь исследователем и путешественником, хотел донести до других свое понимание нашего мира.

Он стал писать фантастические рассказы, потому что это был еще один, и самый действенный для него, способ говорить о той же Земле, о ее сути и ее судьбе.

Он всегда современен в своих книгах; где бы ни происходило там действие — в дальних галактиках или в далеких временах, он говорил о нашем дне и нашей планете.

Став ученым, потом журналистом, потом писателем, Биленкин остался русским просветителем, обращавшимся не только к разуму, но и к совести читателя.

Мало знавшим его он казался замкнутым и молчаливым. На самом деле он был в постоянном общении с людьми — будь то друзья по путешествиям, молодые писатели, которых он опекал, или миллионы читателей во многих странах мира, где изданы его книги, и символично, что последняя повесть, увидевшая свет незадолго до его смерти, называется «Сила сильных».

ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий

ГАДКИЕ ЛЕБЕДИ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Когда Ирма вышла, аккуратно притворив за собой дверь, худая, длинноногая, по-взрослому вежливо улыбаясь большим ртом с яркими, как у матери, губами, Виктор принялся старательно раскуривать сигарету. «Это никакой не ребенок, — думал он ошеломленно. — Дети так не говорят. Это даже не грубость, это — жестокость, и даже не жестокость, а просто ей все равно. Как будто она нам тут теорему доказала — просчитала все, проанализировала, деловито сообщила результат и удалилась, подрагивая косичками, совершенно спокойная». Превозмогая неловкость, Виктор посмотрел на Лолу. Лицо ее шло красными пятнами, яркие губы дрожали, словно она собиралась заплакать, но она, конечно, и не думала плакать, она была в бешенстве.

— Ты видишь? — сказала она высоким голосом. — Девчонка, соплячка… Дрянь! Ничего святого, что ни слово — то оскорбление, будто я не мать, а половая тряпка, о которую можно вытирать ноги. Перед соседями стыдно! Мерзавка, хамка…

«Да, — подумал Виктор, — и с этой женщиной я жил, я гулял с нею в горах, я читал ей Бодлера, и трепетал, когда прикасался к ней, и помнил ее запах… кажется, даже дрался из-за нее. До сих пор не понимаю, что она думала, когда я читал ей Бодлера? Нет, это просто удивительно, что мне удалось от нее удрать. Уму непостижимо, и как это она меня выпустила? Наверное, я тоже был не сахар. Наверное, я и сейчас не сахар, но тогда я пил еще больше, чем сейчас, и к тому же полагал себя большим поэтом».

— Тебе, конечно, не до того, куда там, — говорила Лола — Столичная жизнь, всякие балерины, артистки… Я все знаю. Не воображай, что мы здесь ничего не знаем. И деньги твои бешеные, и любовницы, и бесконечные скандалы… Мне это, если хочешь ты знать, безразлично, я тебе не мешала, ты жил, как хотел…

«Вообще ее губит то, что она очень много говорит. В девицах она была тихая, молчаливая, таинственная. Есть такие девицы, которые от рождения знают, как себя вести. Она знала. Вообще-то она и сейчас ничего, когда сидит, выставив колени, или заложит вдруг руки за голову и потянется. На провинциального адвоката это должно действовать чрезвычайно… — Виктор представил себе уютный вечерок: этот столик придвинут к тому вон дивану, бутылка, шампанское шипит в фужерах и сам адвокат, запакованный в крахмал, галстук бабочкой. Все, как у людей, и вдруг входит Ирма… — Кошмар, — подумал Виктор. — Да она несчастная женщина…»

— Ты сам должен понимать, — говорила Лола, — что дело не в деньгах, что не деньги сейчас все решают. — Она уже успокоилась, красные пятна пропали. — Я знаю, ты по-своему честный человек, взбалмошный, разболтанный, но не злой. Ты всегда помогал нам, и в этом отношении никаких претензий я к тебе не имею. Но теперь мне нужна не такая помощь… Счастливой назвать я себя не могу, но и несчастной тебе тоже не удалось меня сделать. У тебя своя жизнь, а у меня — своя. Я, между прочим, еще не старуха, у меня еще многое впереди…

«Девочку придется забрать, — подумал Виктор. — Она уже все, как видно, решила. Если оставить Ирму здесь, в доме начнется ад кромешный… Хорошо, а куда я ее дену? Давай-ка честно, — предложил он себе. — Только честно. Здесь надо честно, это не игрушки… — Он очень честно вспомнил свою жизнь в столице. — Плохо, — подумал он. — Можно, конечно, взять экономку. Значит, смять постоянную квартиру. Да не в этом же дело: девочка должна быть со мной, а не с экономкой… Говорят, дети, которых воспитали отцы, — это самые лучшие дети. И потом она мне нравится, хотя она очень странная девочка. И вообще я должен. Как честный человек, как отец. И я виноват перед нею. Но это все литература. А если все-таки честно? Если честно — боюсь. Потому что она будет стоять передо мной, по-взрослому улыбаясь большим ртом, и что я ей сумею сказать? Читай, больше читай, каждый день читай, ничем тебе больше не нужно заниматься, только читай. Она это и без меня знает, а мне и сказать ей нечего. Поэтому и боюсь… Но и это еще не совсем честно. Не хочется мне, вот в чем дело. Я привык один. Я люблю один. Я не хочу по-другому… Вот как это выглядит, если честно. Отвратительно выглядит, как и всякая правда. Цинично выглядит, себялюбиво, гнусненько. Честно».